Без безразличия

29. Личное и публичное

С тех пор, как Гермиона стёрла память своим родителям, её жизнь потеряла былую чёткость, словно «фундамент» когда-то непоколебимой уверенности стал проседать. Каждый день, каждую минуту и каждую секунду с момента произнесения заклинания она сомневалась в том, что сумеет вернуть родителям воспоминания. Которые сама же и отняла − как бы иронично это ни звучало. Да, она поступила так ради их же блага, но эта деталь вовсе не делала последствия менее плачевными. Пожалуй, именно из-за своих вполне оправданных тревог Гермиона отчасти намеренно откладывала поиск решения проблемы. Сперва до окончания войны, затем − до выпуска из школы. Всё оттого, что если попытки отменить чары потерпели бы крах, то беспомощность Гермионы стала бы совершенно очевидной. А пока выходило откладывать дело в долгий ящик − оставалась надежда на успех в будущем.

Всё изменил Люциус. Гермиона и не помнила, когда в последний раз кто-то просто брал и одним махом решал её проблемы, даже не спросив разрешения. Обычно-то ей приходилось думать не только о собственных несчастьях, но и о бедах своих близких. И почему-то она никогда не задумывалась, что в идеале такая поддержка должна работать в обе стороны. То есть если она делает доброе дело для кого-то, то и ей должны платить тем же. Может, если бы в её жизни не появился Люциус Малфой, то она и дальше не ждала бы от людей такой неприкрытой, бескорыстной помощи.

Если раньше Гермиона понимала и признавалась (как минимум − самой себе), что любит Люциуса, но не могла это обосновать разумными доводами... То теперь на любой вопрос любого человека (она так и слышала фразы вроде «Что, Малфой? Чем он тебя привлёк?» или «Да этот мерзавец за всю жизнь ни сделал ничего хорошего!») Гермиона запросто могла бы сказать, что Люциус о ней заботится. И не только о ней, но и о её родителях, что важно − магглах.

К слову: Гермиона переживала, не будет ли Люциус вести себя в компании её родителей несколько... неподобающе. Не станет ли смотреть на них с высоты своей чистокровности? Не решит ли, что общение с простецами − ниже его достоинства? Но опасения оказались напрасными. Люциус разговаривал с родителями Гермионы ровно так же, как мог бы беседовать с любыми малознакомыми волшебниками — вежливо и держа дистанцию.

Гермиона представила Люциуса как своего жениха, ещё не разобравшись с чарами. Поэтому после возвращения воспоминаний предстояло сделать это вновь, сообщив новость ещё и отцу. Однако поначалу всё слишком быстро завертелось — важнее было объяснить родителям, что вообще произошло, оправдаться перед ними, наконец... Люциус при этом присутствовал, но не выходил на передний план: он лишь назвал своё имя, сказал дежурное «рад знакомству» и встревал в повествование Гермионы, только когда в этом появлялась необходимость.