we aren't bulletproof

chapter 2

Ходячие.

Так прозвали их люди.

Существ, жрущих человеческую плоть, лишившихся разума и пульса под кожей.

Мертвецы.

В один прекрасный день земля окрасилась в насыщенно-кровавый. Она стремительно тонула в нем без шанса на спасение. В мире зародился хаос, какого еще никогда не бывало в истории человечества — разрушающий на своем пути все, ненасытный, беспощадный. В школе не учили, как быть в случае, если люди начнут жрать друг друга, умирать и вновь восставать, пожирая снова и снова. Так по цепочке. Неразрывный замкнутый круг.

В первое время, после начала ада, торжественно сошедшего на землю грешную, люди, еще не потерявшие рассудок, отчаянно надеялись на спасение, с замиранием сердца переключая радиостанции. Люди ждали голоса. Голоса помощи, обнадеживающего, спасающего. Люди нуждались в голосе властей, которые так ничего и не сказали. Остались лишь молчание и помехи. Помощи не будет.

Люди стали строить многочисленные теории, ища причины происходящему. Верующие считали, что это кара Божья. Судный День, наконец наставший, дабы покарать грешников. Они начали собираться в церквях и безостановочно молиться, доводя себя до истощения, прося у Господа прощения и места в Раю. Но Бог считал иначе. Смерть приходила за ними, захватывая в свои холодные гниющие объятия, из которых они отныне никогда не выберутся, обреченные скитаться по земле ходячими мертвецами и наблюдать за падением человеческой расы. Вот чего возжелал великодушный наш Отец.

Но это лишь теория религиозных фанатиков. Простые же люди считали, что дело обстоит на политическом уровне. Великие предводители мира нашего решили устроить геноцид, а сами засели в своих убежищах, пережидая волну с попкорном и колой. В мире развелось слишком много потребителей, ресурсов на которых все меньше и меньше с каждым днем. В надежде очистить мир, глупые верхи человечества развели лишь больше грязи. Все вышло из-под контроля.

Более распространенной теорией являлась ошибка ученых, случайная утечка опасного вируса, приведшая к катастрофическим последствиям, остановить которые было уже нельзя.

Но больше всего людей волновала лишь собственная жизнь. Плевать, в чем причина, плевать, кто в этом виновен, главное — выжить.

Любой ценой.

***

Чон Чонгук прекрасно помнил тот день, когда мир пошел ко дну.

Прямиком в лапы изголодавшейся смерти.

Самый обыкновенный теплый весенний день. Конец учебного года, выпускной класс, активная (или не очень) подготовка к экзаменам и выбор университета — обычные хлопоты любого (или не любого) старшеклассника.

Чем-то особенным Чонгук не отличался. Он был далеко не лучшим учеником или подающей надежды спортивной звездой школы, не имел кучу друзей, в школе общался со всеми нормально и ни с кем не враждовал, хотя и любил иногда нарваться на драку. У него была простая семья: бесконечно любящие, поддерживающие его во всем родители, добрый старший брат, всегда готовый помочь. А еще лучший друг, по совместительству одноклассник и надоедливый сосед — Ким Югем.

В отличие от Чонгука, Югем был отличником и примером для подражания. Хорош во многом, но недооценен. Славный малый, желающий всем лишь добра, всегда помогающий и не требующий ничего взамен. С Гуком они были знакомы практически с раннего детства. Пятилетние малыши впервые столкнулись друг с другом на игровой площадке, находящейся неподалеку от их домов. Два щекастых кролика с одинаковыми каштановыми волосами изучающе таращились друг на друга, совершенно настороженные и серьезные, сжимающие в пухлых ручках игрушки: у Чонгука — полицейская машинка, у Югема — мягкий плюшевый щенок. Завершив изучение малыша напротив, Гуки выдал с умным видом, сузив глазки: «Ты такой уродец. Пошли, будешь дружить со мной», широко улыбнулся, обнажая маленькие молочные зубки, и получив буквально такую же сияющую улыбку в ответ, потянул Югема за рукав кофточки за собой в сторону качелей. Так началась их крепкая и долгая дружба.

Гук с детства был довольно крепким и активным мальчишкой, Югем же наоборот — щуплый и хрупкий, вечно получал от вредных детей, а дать в ответ не мог. Делал это за него храбрый и слегка диковатый Чон Чонгук, не переносящий такое грубое отношение к своему другу, и его щемящие сердце всхлипывания, которые Югем пытался прятать в рукаве кофты. Мальчики росли, становились еще ближе друг к другу, внешне были настолько схожи, что многие считали их братьями, а они не отрицали — хоть не кровные, но настоящие братья. Улыбки, смех и глаза до удивительного одинаковые. Югем был младше Гука лишь на пару месяцев. Когда он робко звал старшего хеном, Чон закатывал глаза и твердил, что можно обойтись без этого, ведь разница в возрасте совершенно незаметная, но младший из уважения к лучшему другу за все, что он делал для него, все равно обращался неловко со своим «хен», за что получал легкий щелбан от возмущенного Гука.

Чонгук любил рисовать. Он очень любил рисовать. С трепетной радостью припадал к листу, хватаясь за остро наточенный карандаш в любое время суток, когда внезапно вдохновение пропирало. Возможности пойти на уроки рисования не было, поэтому он, загоревшись большим желанием, стал учиться этому сам. Пройдя через многочисленные психи, поломанные карандаши и кучу разорванной бумаги, Гук наконец добился успеха. Свои таланты он не раскрывал, не желая к себе лишнего внимания. О его навыке знали лишь Югем и семья. Для Кима умение друга оказалось довольно востребованным: сам он рисовать не умел, хотя не раз пытался учиться, поэтому просил Чонгука, когда нужно было изобразить виды каких-нибудь растений, нужных ему для урока по ботанике.

В последние месяцы мама стала советовать сыну поступить на факультет искусств, видя в сыне большой, но еще не до конца раскрытый талант. А Чонгук лишь отмахивался, менял тему, не желая думать о будущем. Эти разговоры никогда не нравились ему. Неизвестно, что ждет завтра, все могло рухнуть или поменяться в любой момент, поэтому он жил настоящим, наслаждаясь и радуясь жизни.

Чонгук и Югем вместе проходили через все подростковые испытания, начиная с глупой первой влюбленности и кончая проблемами в школе. Второе касалось конкретно Югема, вечно страдающего от вражеских атак местной школьной звезды — Пак Джинена. Паренька, возомнившего себя звездой большого экрана лишь из-за какой-то рекламы, в которой ему посчастливилось сняться. Он вознес себя до небес и самопровозгласился королем школы. Смазливый король. Никто не понимал, за какие такие грехи добрый и неконфликтный Ким Югем получал от него по полной программе. Почему-то Джинена раздражал этот тихий и умный мальчишка, слегка сутулящийся и стесняющийся своего довольно большого роста, не совсем соответствующего возрасту, что и было одной из причин, по которым Пак насмехался над ним. Но Чонгук подбадривал друга, говоря, что девчонкам нравятся высокие парни, хлопал по спине чуть сильнее положенного, приказывая не сутулиться. И Югем действительно старался избавиться от этой привычки, искренне веря словам старшего, уж он не станет врать.

Чон знал, какая проблема мешает жить Гему спокойно, и не раз пытался с ней бороться, чем младший был недоволен, утверждая, что это лишь его проблемы и что не хочет впутывать в это друга, но старший все равно яро рвался разобраться, кипя, как чайник при виде ухмыляющегося Пака, с довольной физиономией проходящего мимо парней по школьному коридору. Язвительного и самодовольного Джинена это не останавливало, поэтому Чонгук твердо решил, что подстроит для него что-нибудь пиздецки коварное на предстоящем выпускном, чтобы опозорить наглую недозвезду. В крайнем случае — набить морду, если план не сработает. Эдакий сюрприз младшенькому в честь окончания школы.

Но школу так и не закончили.

Бывают подростки, мечтающие о конце света, дабы избежать страшных, пугающих до дрожи экзаменов, безжалостно разрушающих нервные клетки школьников. Да, определенно. Почти каждый хоть раз задумывался о таком.

А теперь Чонгук мечтал об экзаменах. Он готов был сдавать их тысячу раз подряд, лишь бы не произошло этого. И что же думали теперь те, кто хотел конца света? Получили? Радуйтесь, если вы еще можете.

Если вы еще живы.

Экзамены на носу, а Чонгук, живущий настоящим, был совсем не готов к ним. И если бы Югем вовремя не растормошил беззаботного друга, то старший так не пошевелил бы и пальцем. В отличие от Гука, Ким был обеспокоен окончанием школы до безумия. Ведь решается дальнейшая судьба, нужно делать непростой выбор профессии, которой посвятишь всю свою жизнь, отдаваясь полностью. Он не мог всечь, почему Гук так спокоен и расслаблен, когда надо бы сидеть и зубрить днем и ночью, впитывая в себя необходимую информацию, что Ким сам и делал. Неужели Чон знал, какова будет его жизнь в будущем? Или ему было плевать, куда понесет его течение? Настоящий пофигист.

Дружелюбный сосед Ким Югем решил, что сам возьмется за Гука, раз тот не хочет делать этого добровольно, подтянуть его и усердно заниматься до самых экзаменов. А Чонгук психовал, всячески избегал занятий, сваливал куда-нибудь в укромное местечко с блокнотом для рисования, где надоедливый ботаник точно не достанет со своей подготовкой к глупому экзамену. Так длилось около двух недель. А Югем не сердился, не обижался, терпеливо ждал, как настоящий друг. В конечном итоге Чон сдался, потерпев крах в споре с самим собой, решил, что мелкий прав, что пора бы перестать вести себя, как капризный ребенок, и подумать наконец о неминуемом будущем. Он прекрасно понимал, что даром ничего не дается и если он сам себя не поднимет на ноги, начав активно рвать жопу, чтобы выжить в этом суровом мире, то никто за него это не сделает. Все-таки, жизнь — то еще дерьмо. Тяжелая, черт побери, штука.

В самый обыкновенный теплый весенний день Чонгук и Югем шли со школы, дурачась и хихикая над всякой фигней, на что прохожие оборачивались, окидывая двух придурков недоуменными и возмущенными взглядами. В этот день Джинена в школе не было и никто не мог испортить этот прекрасный солнечный день. Но все было хорошо до того момента, пока мелкий не сообразил напомнить о подготовке к злосчастным экзаменам. Помешанный ботаник. Гук злобно покосился на Югема из-под челки и слабо заехал локтем по его ребрам, а потом внезапно улыбнулся и ускорил шаг, подходя к дому и невольно облизываясь. Мама обещала приготовить пиццу с ветчиной, которую так обожал ее любимый младший сын. Югем рассмеялся и поспешил за старшим, хватаясь за ручку его рюкзака, болтающегося на одном плече...

Дальше туман.

Чонгуковы глаза накрыла красная непроглядная пелена, навсегда засевшая в мозгу. Рюкзак соскользнул с плеча, ударяясь об окровавленный пол кухни с необычайно сильным грохотом, отдавшимся эхом.

Кровь, кровь, кровь.

Она везде, куда только ни посмотри.

Откуда-то донеслось шипение-хрипение, выводящее Чонгука из оцепенения. А рядом Югем стоит, пребывая в не менее шокированном состоянии и медленно скользя взглядом по кровавым кухонным шкафчикам, по блестящему красному следу, уходящему в другое помещение.

— Мам... — негромко позвал Гук дрогнувшим голосом.

Медленный шаг вперед, и нога уже стоит на лужице, окрашивая подошву в красный. Руки судорожно подрагивают, а сердце колотится в бешеном ритме, буквально ударяясь о ребра. Чонгук делает еще один шаг. Глаза стремительно застилает пелена слез, собирающихся в уголках. Чья это кровь? Что произошло? Где мама? Снова шаг...

Он заглядывает в дверной проем, ведущий в гостиную, и замирает в немом крике. Ноги мгновенно подкашиваются, и Чонгук опадает на колени прямо в лужу крови, вцепляясь судорожно дрожащими пальцами в свои волосы. Это сон. Такого не бывает. Не может быть.

Это сон.

Собственный громкий крик оглушает уши.

— Мама! Хен! Что с тобой? Что происходит?! — орет Чонгук, чуть ли не с корнем вырывая волосы с головы.

Горячие слезы бесконтрольным потоком полились по щекам, а тело задрожало, как в припадке. Еще чуть-чуть и Гук потеряет сознание.

Это точно сон.

На Чонгука смотрят пустые помутневшие глаза старшего брата, которого он не видел последние пару недель. Где темно-шоколадные сияющие глаза? Где широкая забавная улыбка? Ничего. Брат весь в крови. Футболка полностью пропиталась ею, как и волосы, как и неестественное мертвенно-серое лицо, как и скалящиеся зубы...

Окрашенные кровью.

Брат слегка приподнимается с пола, совсем не по-человечески хрипя и ползя в сторону застывшего Чонгука.

А сзади мама лежит.

Чонгук окончательно перестает соображать. Он будто в вакууме оказывается. В глазах медленно мутнеет, словно сквозь толщу воды, откуда-то издалека слышен голос Югема, шепчущий, как кажется Гуку.

— О Боже...

— Не может быть...

И потом вдруг более громкое, но приглушенное:

— Гук-хен, вставай, пожалуйста! Скорее! Кажется, он не в себе. Нужно уходить...

Но Чонгук не двигается, он совершенно парализованный. Будто все процессы организма вдруг замерли. Собственное тело не ощущается, слышен лишь отдаленный голос друга и картинка, как на паузе застывшая перед глазами.

Мама.

Точнее, то, что от нее осталось.

Остались лишь светло-карие глаза, поблескивающие в лучах яркого весеннего солнца, заглядывающего через окна.

Замершие навсегда.

Случайный взгляд Гука падает на пиццу, лежащую на небольшом кухонном столике.

Мамина пицца.

В глазах окончательно темнеет.

Чья-то крепкая хватка под мышки рывком поднимает обмякшее тело Чонгука с пола. Слух и зрение постепенно возвращаются. Яркая вспышка. Перед глазами папа. Живой, не окровавленный, как все в этом проклятом доме. Действительно живой. Он что-то кричит, но Гук не может разобрать, позволяя тащить себя назад, подальше от кухни. И вдруг из горла вырывается сумасшедший, неконтролируемый вопль:

— Мама! Где мама?! Мама! Мама! Хен! Мама!

Горло разрывает от криков, но Гук не чувствует ничего, лишь брыкается в руках отца, который умудряется тащить за собой и Югема, громко всхлипывающего и потерянно озирающегося по сторонам. От диких воплей друга лишь хуже, страшнее. Тело пробирают колючие мурашки, все цепенеет. Гук все зовет маму и брата, осматриваясь вокруг себя совершенно пустым, ничего не понимающим взглядом. Бесконечные слезы вновь застилают глаза, не позволяя ничего видеть. Остаются только ощущения. К горлу подступает тошнота, угрожающая выплеснуть желчь пустого желудка, Чонгук рефлекторно поджимает губы. Внезапно тело прошибает холодом, в ноздри бьет уже не запах крови, а резкий свежий воздух с нотками горящей древесины. Слышится звук открывающейся двери машины. Чонгука запихивают внутрь, а через пару секунд рядом ощущается чье-то дрожащее тело. Дверца захлопывается.

— Чонгук-а! Смотри сюда! — приказывает отец громким стальным голосом, утирая глаза сына.

Когда вопящий Гук никак не реагирует, отец дает сильную пощечину, и тот мгновенно замолкает, уставившись на напряженное лицо папы перед собой. Он сидит на кресле водителя и, перегнувшись к заднему сидению, держит в ладонях влажное от слез лицо сына, гладя его щеки большими пальцами. А Чонгук не понимает, почему папа не забрал брата, почему не забрал маму, почему брат выглядел... не так, как обычно. Почему он оставил их?

— Тише, сынок, успокойся. Слушай меня. Тебе нужно успокоиться, слышишь? Сейчас мы поедем в безопасное место, — шепчет отец, глядя на сына. От его искаженного лица в груди больно, собственные глаза щиплет, но старший Чон собирает все свои силы в кулак и старательно держится. Если сейчас он даст волю чувствам, то не сможет помочь своему мальчику. Единственному теперь, для кого стоит продолжать дышать настолько долго, насколько это возможно. Все, что сейчас важно для него — жизнь сына и его друга.

Отец погладил большим пальцем подбородок Чонгука, а потом перевел взгляд на Югема, сидящего возле сына и шмыгающего носом. Старший Чон успокаивающе похлопал Кима по коленке и отвернулся, заводя мотор. Машина сразу сорвалась с места и выехала на дорогу, быстро набирая скорость.

Еще пару минут назад кричащий до срыва голоса Чонгук теперь молчал, мелко подрагивая всем телом и не моргающим взглядом смотря вперед, на дорогу. Глаза красные, длинные ресницы слиплись, а на щеках засохшие пятна от слез. Югем медленно пододвинулся и осторожно опустил ладонь на чонгукову, лежащую на испачканном кровью колене. Старший слегка вздрогнул и уставился на Кима. Спустя пару секунд он будто прозрел, узнав в Югеме своего друга, и глаза вновь наполнились слезами.

— Гем... — тихо прохрипел Чонгук севшим голосом.

Он перевернул свою ладонь, сжав ею югемову, и прижался к нему, утыкаясь лицом в теплое и мягкое плечо. Ким прижал содрогающееся в тихом плаче тело старшего крепче, поглаживая по спине. Он старался держаться ради друга, потому что сейчас Чонгук нуждался в его поддержке, как никогда. Он пообещал себе быть сильным отныне.

Голова гудела от всего происшедшего, а перед глазами младшего периодически появлялись ужасные кадры, которые никогда уже не покинут его воспоминания. Он даже представить себе не мог, каково сейчас старшему. Миллионы вопросов беспрерывно всплывали в голове, требуя немедленного ответа. Как? Что? Почему? Что произошло?

Почему брат Чонгука ел плоть своей матери?

Югем едва заметно вздрогнул от осознания этого, сжимая в объятиях всхлипывающего Чонгука. Разве такое возможно в реальной жизни?

А что с его собственной семьей? Где его родители? Где мама и папа?

Волна беспокойства и страха мгновенно охватила Кима, скручиваясь тугим узлом в животе.

— Вы знаете, где мои родители? — прошептал Югем старшему Чону, уставившись через зеркало заднего вида в его темные глаза.

Пальцы на руле едва заметно сжались, и мужчина, кинув короткий взгляд на блестящие от слез глаза младшего и кашлянув, негромко ответил:

— Они в безопасности, Югем-а.

Сзади послышался облегченный вздох. Отец нервно покусывал нижнюю губу, хмуро и сосредоточенно смотря на дорогу, а пальцы сильнее руль сжимают. Врать о таком — тяжело. Врать о таком ребенку — невыносимо. Мужчина знал, что родители Югема не в безопасности и давно мертвы. Он видел это своими глазами. Пока дети в свой последний раз пребывали в школе, ни о чем не подозревая, на землю снизошел хаос и вмиг стал поглощать всех на своем пути. Неожиданно, совсем внезапно. Старший Чон решил, что расскажет мальчику правду уже на месте. Пока не время. Он пытался не думать о том, что будет с Югемом, когда он все узнает. Вероятнее всего, возненавидит его за ложную надежду. А сейчас собственный сын содрогался в рыданиях, наверняка прокручивая в голове увиденное, а истерика еще одного ребенка лишь усугубит и без того ужасную ситуацию. Чону хотелось бы сказать, что все будет хорошо, но врать снова — это уже слишком. Если бы он только был уверен, что все действительно будет хорошо...

Никто больше ничего не говорил. Машину окутала тишина, нарушаемая лишь тихим рычанием мотора и периодическими всхлипами Гука, лежащего на плече Югема. Друзья все еще крепко сжимали ладони друг друга. Моральное истощение начало медленно растекаться по телу, напряжение спадало, голова Чонгука опустела, а тело беспомощно обмякло на сидении, веки отяжелели и стали закрываться, желая унести разбитого мальчишку подальше от чудовищной реальности.

Последнее, что Чонгук успел заметить, прежде чем упасть в мягкие успокаивающие руки сна — это большой армейский рюкзак отца, лежащий под сидением, а в боковом кармане — складной армейский нож.