the lovely bones

youth.

знаешь, есть истина в вине

и теле,

религии и постели,

но

я отыскал в тебе.

пять лет назад. 

Багровые тени стелятся на горизонт. Ноябрьский мороз иголками впивается в щёки. Юнги двадцать.

Хочется дышать полной грудью, запоминать каждый момент, называть это юностью.

Юнги влюблен. Его улыбка сама кричит об этом, мысли только об одном человеке.

До дрожи в голосе он любит Чимина. Его солнышко, которое дарит свет только ему. Он обнимает его так крепко, целует запястья и говорит «люблю».

Юнги ищет его в толпе людей; только одно знакомое лицо, только одни рыжие волосы.

Объятия с трепетом, пробирающим до костей. Поцелуи в замерзшие губы. С последними лучами солнца они сгорали со стыда от навязчивых мыслей и любили двадцать четыре на семь.

Чимину семнадцать, и каждую ночь он думает о Юнги. Засыпает, представляя его глаза, просыпается и звонит сразу же: голос Юнги как пластырь на кровоточащие раны.

Он давно понял, что означают все древние афоризмы о любви, он испытал их на себе.

Чимин писал стихи, посвящал Юнги каждый, но показывал не всегда: слишком много вкладывал в них, писал между строк, но знал, что Юнги бы понял. Это явно было бы лишним.

Они держались за руки, целовались на крыше под песни Lana Del Rey, и дарили друг другу лучшие воспоминания. Проходили в квартиру Юнги, смотрели на мир за большим окном и думали, что так будет вечно. Прятались от стужи, забегая в подъезды, читали друг другу книги, создавая моменты.

Тогда Юнги верил каждому слову Чимина, верил его «всегда-всегда, хен».

Потом понял, что у их истории не будет хэппи энда как в фильмах о любви.

— Прости, Юнги, — сказал однажды Чимин, — но мне нужно уехать. Родители хотят для меня хорошей жизни, семьи, и я не могу им возражать. Через неделю я улетаю в Амстердам.

Нож в спину, и в багровый след шипами впиваются его слова.

— Прости, — шепчет Чимин, задыхаясь от слез, и сжимает его руку. — Я люблю тебя, хен.