Алексей ЮрчакЭТО БЫЛО НАВСЕГДА, ПОКА НЕ КОНЧИЛОСЬ. ПОСЛЕДНЕЕ СОВЕТСКОЕ ПОКОЛЕНИЕ

Часть 1

Александр Беляев.
Предисловие.
Взгляд антрополога на книгу Алексея ЮрчакаАналитический подход современной антропологии С момента публикации английского варианта книги Алексея Юрчака Everything Was Forever, Until It Was No More: the Last Soviet Generation (Princeton University Press, 2006) она приобрела значительный авторитет в международных академических кругах. В 2007 году книга удостоилась премии лучшей книги года, присуждаемой одним из ведущих научных сообществ Северной Америки — Американской ассоциацией евразийских, восточноевропейских и славянских исследований (ASEEES). Книга повлияла на многочисленные исследования антропологов, историков, социологов и славистов и сегодня продолжает оставаться в центре дискуссий на конференциях, семинарах и страницах научных журналов.
Автор этой книги представляет дисциплину социально-культурной антропологии, точнее, подраздел исторической антропологии, но книга выходит за дисциплинарные рамки традиционных антропологических и исторических исследований. В ней предлагается новый, оригинальный и крайне важный подход для исследования того, как в целом развиваются, изменяются и переживают кризис политические системы. Хотя тематически эта книга является исследованием советской системы «позднего социализма», исследовательский подход, который в ней предлагается, актуален для анализа многих других исторических и культурных контекстов, включая либеральные общества Запада, государства постколониального мира и государства постсоветского пространства. А в более широком философском и методологическом смысле книга представляет собой попытку критически переосмыслить многие эпистемологические парадигмы, которые сегодня доминируют в социальных науках. Поэтому она является хорошей иллюстрацией уникального вклада, который социально-культурная антропология способна внести в социальные, политические и культурологические исследования, — а именно возможность критически переосмысливать общепринятые аналитические модели, понятия и категории.
Вспомним известное высказывание Клиффорда Гирца о том, что «не стоит совершать кругосветное путешествие, чтобы сосчитать кошек в Занзибаре», То есть не имеет смысла заниматься исследованием нового, неисследованного контекста (условного Занзибара) ради того, чтобы загонять явления, с которыми сталкиваешься в этом контексте, в рамки заранее известных понятий и явлений (кошек), или ради того, чтобы интерпретировать эти явления в рамках знакомых моделей (заниматься подсчетом этих кошек). Исследованием нового материала имеет смысл заниматься только тогда, когда можно поставить под вопрос знакомые понятия и аналитические модели. В антропологическом подходе новый эмпирический контекст рассматривается не только как исследование заранее известных явлений и объектов, но и как онтологически незнакомое поле — то есть поле, в рамках которого выявляются новые, незнакомые явления и объекты, заставляющие исследователя критически переосмысливать известные теории и модели.
Несмотря на то что большинство исследователей, видимо, согласится с этим высказыванием Гирца, на практике многие продолжают действовать иначе. Это особенно заметно в исследованиях советской системы. Например, анализируя те или иные социальные группы или тех или иных субъектов советского общества, исследователи подчас некритически пользуются аналитическими понятиями, сформированными при анализе совсем иных политических и социальных контекстов. В результате, например, при описании деятельности «комсомольских работников» автоматически используются такие понятия, как «приспособленчество» и «конформизм», а при описании деятельности неформальных «рок-музыкантов», напротив, используются такие понятия, как «нонконформизм» и «сопротивление». Некритичное использование подобных нормативных понятий, привнесенных в исследуемое поле извне, часто упрощает или искажает реальную картину сложного советского общества.
В отличие от этих подходов автор данной книги не сводит изучение позднего социализма к «подсчету кошек» и повторению общих мест и не стремится загнать реальные социально-исторические явления в заведомо известные аналитические рамки. Вместо этого он описывает новую, ранее не описанную историю — например, о том, как в позднесоветский период в идеологическом языке партии протекали процессы «гипернормализации» и «перформативного сдвига» (главы 1 и 2), или о том, как в советском обществе сформировались особые социальные пространства — сообщества и «публики своих» (глава 3), как в нем возникло необычное явление «воображаемого Запада» (глава 5) и появился особый вид взаимоотношения субъекта и государства — «политика вненаходимости» (главы 4, 6, 7) и так далее. Эти явления и объекты не вписываются в традиционные понятия, которые доминируют в социально-политических исследованиях социализма. Например, «политика вненаходимости» не вписывается в понимание политического действия как действия, построенного по бинарному принципу подавление — сопротивление или конформизм--нонконформизм, «сообщества своих» не вписываются в разделение общественного пространства на частную и публичную сферы, а понятие «нормального человека» не вписывается в разделение субъекта на советского и антисоветского. Для выявления и анализа этих особых явлений советского контекста требуется критическое переосмысление знакомых нам аналитических моделей и понятий.
Ниже я остановлюсь подробнее на нескольких элементах исследовательского метода, предложенного автором, и рассмотрю ряд его аналитических иноваций. Кроме того, я постараюсь ответить на некоторые критические замечания, прозвучавшие в адрес этой книги, разобрав те неточности и эпистемологические допущения, на которых эти замечания строятся.
* * * Как уже говорилось, в основе исследовательского подхода, предложенного в этой книге, лежит ряд теоретических понятий, которые интерпретируются в ней иначе, чем это принято в традиционных исследованиях социализма и других типов обществ. Рассмотрим подробно три примера таких понятий, примененных в книге, — симптом исторических изменений, концептуальное разделение между категориями нормальности и усредненности и критическое переосмысление понятий свободы и политики.

«Симптом» исторических изменений Книга начинается с двух базовых вопросов: почему обвал советской системы был неожиданным и какие выводы об устройстве и функционировании советской системы в последние десятилетия ее существования следуют из того факта, что ее обвал был неожиданным! Попытка ответить на эти два вопроса повлияла на выбор объектов и эмпирического материала, которые анализируются в книге, и на подход, который можно назвать изучением «симптомов» внутренних изменений системы. Как пишет автор в главе 1, «в нашу задачу входило не описать усредненный "советский опыт" или среднего "советского субъекта", а нащупать некоторые направления, по которым в позднесоветской системе происходили внутренние и до поры до времени невидимые сдвиги и изменения...». Для того чтобы понять, почему Юрчак отказывается от анализа усредненного советского опыта и нормального советского субъекта, необходимо рассмотреть его исследование в более широком контексте антропологических и исторических исследований советского социализма, со многими из которых эта книга полемизирует.
Начнем с антропологических исследований. Социально-культурная антропология начала формироваться на заре нового времени. Контекстом, в котором развивалась молодая дисциплина, была эпоха географических открытий и колониальная экспансия европейских держав. Но главным философским импульсом для развития дисциплины стала усталость претерпевавшего изменения западного общества от вещей старых и порядком надоевших, от слов, некогда казавшихся мудрыми, но теперь превратившихся в избитые фразы, от мыслей, когда-то оригинальных и свежих, но теперь звучавших банально. Не случайно первой исследовательской парадигмой молодой дисциплины стало коллекционирование. Казалось, что исследовательская задача состоит в собирании всего нового и необычного, в коллекционировании экзотических курьезов и удивительных странностей со всех уголков Земли. Такой подход к накоплению знаний об окружающем мире не ограничивался лишь антропологией — в той или иной форме он присутствовал во всех социальных дисциплинах того времени. Например, в истории — дисциплине, с которой у антропологии всегда были родственные, хотя и непростые отношения, — он выражался в особом внимании к изучению «исключительных» личностей: глав государств, полководцев, великих злодеев, больших ученых, знаменитых художников, диссидентов и прочих героев и антигероев различных культурных эпох и исторических периодов.
Просуществовав довольно долго, фетиш коллекционирования в конце концов подвергся критике, и ему на смену пришла новая исследовательская парадигма, в которой отвергалась важность изучения необычного просто ради его необычности. Эта смена парадигм тоже не ограничивалась рамками антропологии, а была частью более широкого процесса демократизации знания вообще, который повлиял на все академические дисциплины. Например, в истории эта смена парадигм проявилась в постепенном переходе от исследования исключительных личностей сначала к исследованию широких социальных страт, а позже — к исследованию технологий формирования «субъектности» в различные исторические периоды. В антропологии смена парадигм, произошедшая раньше, чем в других социальных науках, проявилась в растущем интересе к исследованию «обычных» людей и «повседневных» контекстов. А что касается социальных наук в более широком смысле, то именно тогда основным принципом легитимации исследовательского подхода в них стала идея «репрезентативности» объекта исследования. Сегодня принцип «репрезентативности», понятый определенным образом, продолжает доминировать в большинстве социально-исторических исследований (см. ниже).
Историко-антропологическое исследование, представленное в данной книге, отличается от перечисленных выше подходов. Ее героев трудно отнести как к категории «среднего субъекта», репрезентативно отражающего советское общество, так и к категории «исключительных» людей. Подобные понятия при анализе советской истории и культуры ставятся в книге под сомнение. Вместо них книга предлагает взглянуть на поздний социализм с новой, малознакомой перспективы, акцентируя внимание на вопросах, которые ранее не только оставались за пределами большинства исследований, но подчас просто не могли быть сформулированы в эпистемологических рамках, которыми эти исследования пользовались.
<< 1234567891011121314151617181920212223242526272829>> В задачу данного исследования входит не описание среднего советского опыта, а анализ нарастающих внутренних сдвигов и изменений советской системы, которые долгое время оставались незаметными и для обычных советских граждан, и для политических руководителей, но благодаря которым внутри системы постепенно зрели условия для ее неожиданного обвала — не причины (якобы приведшие к обвалу), а именно условия (сделавшие обвал возможным, хотя и не неизбежным). Для того чтобы иметь возможность проанализировать этот нарастающий, но малозаметный процесс внутренних изменений и сдвигов системы, требуется выбирать исследовательский материал не просто по принципу его «репрезентативности» — по крайней мере, не исходя из критерия репрезентативности, понятого традиционным образом. Как отмечает автор, исследовательский «материал, заведомо подбирающийся по принципу репрезентативности, ориентирован на анализ уже известных норм и состояний», в то время как материал, выявляющий, «как нормы искажаются, нарушаются или доводятся до предела, и при этом система продолжает функционировать, дает возможность узнать нечто новое и о норме, и об ее изменениях...». Иными словами, выбранный объект исследования может являться нерепрезентативным с точки зрения существующей на данный момент статистической нормы, которая характерна для данного общественно-исторического контекста. Поэтому такой материал может казаться нетипичным и не имеющим отношения к жизни большинства людей или к большинству возможных контекстов. Однако именно такой материал способен дать нам возможность «увидеть систему в динамике и заметить назревающие в ней сдвиги и трансформации». Этот материал выступает не как репрезентативное проявление нормы, а как симптом скрытых изменений системы (возможных и нарастающих отступлений от нормы).
Подобный подход к изучению симптомов внутренних изменений системы применяется в целом ряде разделов этой книги — например, при анализе действий «некрореалистов» и других художественных групп конца 1970-х — начала 1980-х годов (глава 7). Явления и группы, подобные им, были далеки от статистической и политической нормы советского поведения, то есть не были репрезентативны с точки зрения этой нормы, и поэтому реже всего попадают в поле зрения традиционных политологических и социологических исследований. Однако сам факт того, что подобные явления появились и стали развиваться в определенный период советской истории, указывает на важные внутренние изменения советской системы. Не будучи нормой советской жизни, они были симптомом ее внутренних и до поры до времени незаметных изменений.
Хотя многие явления рассматриваются в этой книге именно как симптомы внутренних изменений системы, это не единственный аналитический метод, которым пользуется автор.

«Нормальные» люди Чтобы продолжить описание некоторых элементов предложенного в этой книге подхода, разберем нескольких критических замечаний, прозвучавших в ее адрес. Большинство этих замечаний относятся к одной из двух интеллектуальных парадигм. Первую, довольно широко представленную в сегодняшней России, иногда называют «новой антропологией». Эта интеллектуальная парадигма неоднородна — в ней заметны как минимум три точки зрения на то, каким должен быть объект антропологического исследования. Согласно первой точке зрения, задача антропологии заключается в анализе того, как простой человек конструирует свое будущее путем достижения «личной автономии», а также в критике того, как технологии власти препятствуют созданию этой автономии. Согласно второй точке зрения, антропология должна заниматься анализом культурного разнообразия и критикой государственных попыток уменьшить это разнообразие, посредством сведения его к единой национальной культуре. Согласно третьей точке зрения, задача антропологии заключается в изучении «субъектности» — того, как современный субъект формируется в процессе взаимоотношения с общественными институтами и с некой материальной субстанцией, именуемой в этом подходе «культурой». Кроме того, согласно всем этим трем точкам зрения в задачу антропологии должна также входить критика некой «доминирующей идеологии», которой является, по мнению одних авторов, либерализм, по мнению других авторов — позитивизм, и по мнению третьих — постмодернизм. Итак, эти взгляды характерны для российской «новой антропологии».
Вторая интеллектуальная парадигма, с позиции которой прозвучало несколько критических замечаний (и которая, тем не менее, несколько ближе к данной книге, чем парадигма «новой антропологии»), относится к «антитоталитарной» модели советской истории. У истоков этой парадигмы лежали дебаты I960–1980-х годов между западными политологами и историками, изучавшими социалистические страны. В более ранний период многие из этих исследователей занимались анализом государства, фокусируясь на изучении технологий государственного насилия и особых субъектов — политических элит, опиравшихся на это насилие. Позже историки, под влиянием социологического, а затем и культурологического «поворотов» в истории начали изучать более сложные технологии власти, не сводящиеся к насилию, а также более сложные объекты приложения власти, включающие обычных людей. Эти исследования сближали историков с антропологами — в работах и тех и других критиковалась более ранняя, упрощенная модель советской политической системы, согласно которой она сводилась к узкому понятию тоталитаризма. В результате этой критики категория «политического» (политического высказывания, политического действия, политического сознания) в советском контексте тоже претерпела изменения. Политические явления перестали рассматриваться как нечто исключительное, существующее лишь в виде особых проявлений или в особых местах (например, в партийном аппарате или в кругу диссидентов), а приобрели черты обыденности; политическое стали находить в контексте обычного существования обычных граждан.
Как уже говорилось, среди критических замечаний по поводу той или иной концепции в этой книге большинство относится к одной из этих двух парадигм — новой антропологии или антитоталитарной истории. Согласно одному типу критики, субъекты или явления, исследованные в данной книге, не относятся к «репрезентативной выборке», то есть в ней анализируется слишком узкий или слишком «ненормальный» срез населения. Согласно другим замечаниям, автор книги в своем анализе некритично пользуется категориями, заимствованными у самих информантов (сюда относятся, например, категории «нормальный человек», «нормальные люди», «свои» и так далее), то есть подменяет аналитические категории исследователя этнографическими высказываниями информантов. С точки зрения этих критиков, исследователь должен исправлять, а не повторять то, с чем он сталкивается «в поле», — то есть высказывания тех, кого он изучает, заведомо рассматриваются лишь как идеологические заблуждения, а не как, например, возможность критически переосмыслить некоторые аналитические модели самого исследователя.
Приведем примеры подобных критических замечаний и рассмотрим, в чем заключаются проблемы этой критики. В одной из своих статей Кэролайн Хамфри анализирует личный дневник бюрократа среднего звена ЦК КПСС, относящийся к 1960-м годам, и делает вывод, что этот человек отличался от категории «нормальных» советских людей, которые рассматриваются в данной книге. Она отмечает, что, будучи партийным работником и настоящим коммунистом, этот бюрократ, тем не менее, экспериментировал с буквальными («констатирующими», по терминологии данной книги) смыслами идеологических высказываний, вместо того чтобы уделять внимание лишь их «перформативному» смыслу (то есть лишь повторению ритуальной формы этих высказываний), как это делало большинство «нормальных людей» согласно книге Юрчака. Исходя их этих наблюдений, Хамфри призывает уделять большее внимание именно таким бюрократам-реформаторам при анализе причин внутренних изменений советской системы.