One minute to close on the inside, sonbe.

YOONGOOK.

Холодно. Уже до такой степени, что не получается скрывать дрожь, даже растирая плечи ладонями и тряся коленями. Юнги зыркает злобно от противоположной стены, ему явно ещё хуже, но он держится молодцом, несмотря на то, что оба понимают - они в ловушке. Чонгук снова встаёт и обшаривает комнату на предмет хоть какой-нибудь тряпки. Отсек лаборатории сверкает хромом и стеклом в свете тускло-желтых аварийных ламп, повсюду железо, отключенные от сети компьютеры, стеллажи с образцами результатов опытов, и всё это до боли знакомо, потому что рабочее место, и Чонгук прекрасно понимает, что нет здесь никакой одежды, а тем более одеял, но упрямо ищет, слыша, как Юнги в углу шипит от холода. Оборачивается, смотрит в глаза цвета «яд для Чонгуков, сдохни уже, наконец», и понимает, что озвучить «если бы мы не были такими идиотами, не сидели бы сейчас тут взаперти» будет лишним, и так туго. Но они реально идиоты, потому что в запале очередной перебранки на тему взаимного выбешивания друг друга они не обратили внимания на общее объявление в динамиках и прошляпили эвакуацию, и теперь выходы заблокированы, компы отрезаны от сети, температура в помещениях - ноль градусов, и это - на сутки, потому что именно столько нужно, чтобы вирус, который упустили в вентиляцию криворукие олени с третьего яруса, был замедлен до состояния гибернации и погиб от температуры, непригодной для его жизнедеятельности. На мониторах мелькает надпись «до окончания карантина осталось двадцать часов, тридцать четыре минуты», и эта красная табличка бесит, потому что её цвет тёплый, а им тут холодно. Две чашки - одна на его столе, другая - на миновом, обе пустые, с остатками разводов кофе на стенках. Кофе бы сейчас не помешал, да...

Кофе!

Юнги скептически провожает взглядом, как младший резко, будто что-то вспомнив, хватается за их чашки, контейнер с дистиллированной водой булькает, пока чашки наполняются, Чонгук пересекает помещение, открывает в стене нишу термообработки, сует туда чашки, выщелкивает комбинацию из кнопок настройки, закрывает и ждёт. Юнги тихо хмыкает - сообразительный, гад. Чайник-то в соседнем помещении, и даже Юнги не сразу догадался бы использовать их «термилку» как микроволновку. Чонгук вообще умный. Слишком даже, если честно, поэтому они и собачатся с первого дня их знакомства. Он пришёл, шикарный такой весь из себя, за ним - стайка лаборанток, ожидавших взгляда, как голуби крошку хлеба, ой, Мин-сонбэ, вы Чонгукки не обижайте, он к нам из института только что, молоденький совсем, но умница, позаботьтесь о нем, бла-бла-бла... К Юнги лаборантки не бегали никогда. То ли потому, что он вечно был угрюмый, в халате на три размера больше и очках, постоянно сваливавшихся с носа, то ли из-за его неразговорчивости и слишком требовательной натуры, если дело касалось работы, но недолюбливали его все, кому он хоть раз вынес кукушку придирками по отчетам исследований или просто за бойлер, вечно залитый брызгами кофе.
Чонгук смолчал целых три раза, и длился этот период терпения около трех месяцев. На четвертый он встал со стула, отвесил поклон и очень красиво запустил в Юнги стопку бумаг, которую тот минуту назад с воплями «косячник гребаный, переделывай нахрен!» грохнул ему на стол. Когда листопад опустился на пол, он сказал: