Тихо в ночи тлела свеча

Тихо в ночи тлела свеча, горячий воск капал на стол. Я сидел, склонившись с пером над листком бумаги. Острие, некогда бывалое в теле птицы, выводило аккуратные буквы. Я писал тебе письмо, Любимый. Никогда не занимался подобным, но вдруг захотелось. И пусть до тебя мне пару кварталов, словами выразить то, что хочу, очень сложно.

«Милый, я так много хочу тебе сказать. Хочу, чтобы ты всё это знал. Знал, как невероятно я тебя люблю. Когда мы познакомились, мне было двадцать пять лет от роду, а тебе всего-то девятнадцать.
Ты помнишь наше знакомство? О, я помню его так хорошо, словно это было вчера. После работы я решил зайти в пекарню, потешить желудок сладкой выпечкой, которую очень любил, но редко себе позволял.
Знаю, знаю, моя фигура и так тебе очень нравилась. Да и хорошего мужчины должно быть много, верно? Хах, ты всегда так говорил. Однако перебора в мужчине тоже быть не должно, иначе бы я занимал всю нашу кровать, а тебе бы пришлось спать на полу.
Так вот, уже стоя на кассе, я обратил внимание на нелепого парнишку, который переминался с ноги на ногу, стоя у прилавка с пирожными. У него были светлые рыжие локоны, часто ниспадающие на глаза, ростом он был невысок, щуплый, но одет был прилично: белая рубаха, черные джинсы, поверх рубахи легкий кардиган светло-серого цвета. Это был ты, Любимый. Ты, видимо, тогда не мог определиться с выбором, я не спрашивал тебя об этом никогда. Продавец только отвлекал тебя вопросами: «Вам подсказать? Вы уже выбрали?». Ты лишь смущался, невнятно бормоча что-то типа: «Нет, нет...Я ещё не выбрал, извините, пожалуйста. Сейчас, погодите немного»
Ты любил извиняться за каждый свой шаг, словно был виноватым во всех семи смертных грехах. Очень любил эту черту в тебе. Впрочем, я любил всего тебя.
Тогда меня очень привлекла эта твоя нелепость, неловкость в каждом движении, ты меня заворожил. Я стоял и смотрел на тебя, не отрывая глаз. Так загляделся, что даже не заметил, как подошла моя очередь.
Выбрав себе любимые пончики со сгущенкой, я оплатил свой заказ и двинулся к выходу, когда мне в спину что-то врезалось. Я обернулся. Это был тот самый парнишка. Ты.

— Ах, извините! Боже, мне так жаль...Боже, я...ох, — лопотал ты, быстро подбирая упавшие на пол бумаги.

Видимо, тогда ты шел с учебы, а эти листы – всякие доклады и прочее.

— Ничего. Давай помогу? — я наклонился, подбирая упавшие и испачкавшиеся документы.
— А...в этом нет необходимости, я бы...сам справился, — продолжал бормотать ты.
— Не беспокойся, — я поднял с пола оставшиеся листы и протянул тебе, сложив их аккуратной небольшой стопкой.
— Вот, держи, — мне еле удалось скрыть улыбку умиления. Твоё смущение казалось мне очень милым.
— А, да...спасибо...

Ты забрал у меня свои упавшие листы, пару раз благодаря меня, словно я спас тебе жизнь, а не помог поднять упавшее. И тут улыбки я скрыть уже не смог.

— Джозеф, — представился я, протягивая тебе руку.
— Мартин, — ты пожал мне руку в ответ. Ещё тогда я заметил, какая маленькая у тебя ручка. Такая бледная, хрупкая, будто если я сожму её немного сильнее – от неё ничего не останется.
Ещё тогда я ощутил некую близость. Внутри всё приятно сжалось, а какой-то радостный возглас так и норовил вырваться наружу, чем я явно напугал бы тебя.
— Очень рад знакомству, — без доли клеветы сказал я, всё так же скромно, но искренне улыбаясь.
— Угу, я тоже, — пробубнил ты, тоже смущенно улыбнувшись.

А потом ты заметил, что мы всё ещё держимся за руки, отчего на твоих щеках выступил чуть заметный румянец, и ты отдернул руку.

— Ах, извините, Джозеф! Боже мой, я такой нелепый, — ты потер покрасневшую от стыда переносицу, заодно поправив спавшие на глаза пряди рыжих волос.

— Давай на «ты»? А то чувствую себя стариком, — нелепо усмехнулся я. Вообще, я умел вести диалоги с людьми, профессия обязала уметь это, но сейчас куда-то делся весь мой талант, разговор никак не строился, все мысли вышли прочь из головы.
— Да-да, конечно, извините...Ой! Извини...

И снова ты извинялся. Кажется, этих «извини» я услышал от тебя больше, чем «люблю», а ты часто говорил, что любишь.

— Всё в порядке, Мартин. А ты свободен сейчас? — неожиданно даже для самого себя спросил я.
— Ну, вроде как я ничего не планировал, так что да, свободен. А ты что-то хотел? — смотрел ты на меня, вопрошая.
— Мы могли бы прогуляться по парку, если ты хочешь, конечно.
— О, хорошая идея! С этой учебой я совсем не выхожу их дома, надо развеяться, ха-ха, — ты смутился, видимо, своему последнему смешку, чем вновь вызвал у меня улыбку.

А потом мы долго гуляли по парку, разговаривая обо всем, рассказывая друг другу забавные истории из жизни, да и просто какие-то факты о себе.
Так я узнал, что ты обожаешь яблоки, у тебя аллергия на мед, учишься ты на аниматора, мечтаешь нарисовать многосерийный мультик полностью вручную, а вдобавок ко всему – полностью самостоятельно. Ты вообще всегда был очень самостоятельным, что крайне не вязалось с твоей рассеянностью и неуверенностью в каждом движении и вздохе.


И мы подружились. Мы проводили невероятно много времени вместе. Каждый день ты встречал меня с работы, мы шли в кафе, заказывали по чизкейку и латте, а затем расходились по домам. Привычка ужинать вместе с тех пор так и осталась с нами.

А наш первый поцелуй помнишь? Ах, это был волшебный момент. Кажется, тогда я по-настоящему поверил в чудо, почувствовал себя мальчишкой, которого соседская девчонка поцеловала в щеку за конфету.
Помню, сидели мы на диване в моей гостиной, обсуждали учебу, глупых и несправедливых преподавателей, рассказывали друг другу забавные истории студенческой жизни.
И совершенно внезапно ты приблизился ко мне так близко, что я мог рассмотреть каждый сосуд в твоем глазу, каждую веснушку отдельно от другой, каждую черную ресничку. Я чувствовал твое горячее сбившееся дыхание. Твои припухлые губы пали сверху на мои, приоткрытые от удивления.
Внезапно, твой горячий и мокрый язык скользнул в мой рот, исследуя каждую клеточку там. Ты умело проводил им по небу, сплетался с моим языком.
Мой разум был затуманен, в ушах звенело, я потерял счет времени. Я просто наслаждался моментом, пока мог. Признаться честно, я представлял наш поцелуй, даже не раз. Я хотел его. Очень хотел, Любимый. Не знаю, сколько мы целовались, но когда я «очнулся», первое, что я увидел – твоё краснеющее лицо.

— Ох, прости! Я не знаю, что на меня нашло, — невнятно бормотал ты, оправдываясь.
— Тебе, должно быть, противно...
— Нет-нет, всё в порядке, не переживай.

Сказать, что мне понравилось, я не осмелился, поэтому дальше мы сидели в полной тишине, слышно было лишь тихое тиканье настенных часов. Тик-так, тик-так...

Я нередко вспоминал наш первый поцелуй после этого, в эти моменты в груди разливалось тепло. Я влюбился. Окончательно и бесповоротно. Влюбился, как юнец. Готов был носиться за тобой всюду, лишь бы только знать, что у тебя все хорошо, что ты сыт, здоров и счастлив.

А помнишь, как мы на лошадях катались? Ты рассказал мне, что всегда мечтал о конюшне, но у вас с матерью было не много денег, поэтому такого вы бы точно никогда себе не позволили. Вам только и хватало разве что на еду, да содержание собственного маленького огородика, за которым ты так любил ухаживать.
Я решил исполнить хоть часть твоей мечты и отвел тебя на конюшню своего дяди. Кобылок с жеребцами у него было много, все красивые, здоровые, мускулистые, хоть конкурс красоты устраивай. Ты выбрал молодого черного жеребца Зевса. Красивый конь недовольно фыркал, когда его оторвали от жевания свежей травы, взяли под уздцы и подвели к тебе.
Ты аккуратно провел тонким пальцем по морде животного, потрепал его черную спутанную гриву. Ты прямо светился, казалось, вот-вот заплачешь от счастья.

— Он такой красивый! Джозеф, спасибо, что привел меня сюда! Я так давно мечтал пообщаться с лошадьми так близко.

Ты продолжал изучать глазами Зевса, словно впервые видишь существо подобного рода.

— Запрыгивай, — пробасил мой дядя, кивая головой на седло.
— О, ах...А я не умею, — вновь замялся ты.
— Одну ногу сюда, другу перекидываешь. Ну же, смелее! — Дядя пытался объяснить тебе, как и что устроено. Даже сигарету выплюнул, не докурив.

Спустя пять попыток, ты всё же оседлал Зевса, на что тот отозвался знакомым фырканьем.

— Ой, кажется, ему не нравится? А вдруг он разозлится на меня? Я же тяжелый!
— Не переживай, он у меня скакун с опытом, знаешь, какие тушки возил? Тебя он даже не почувствует, ей-Богу, как налегке помчится! — проговорил дядя, который снова успел зажать в зубах сигарету.

Я же взобрался на Фиалку, серую немолодую кобылку. Я, конечно, сомневался в способностях старушки, но дядя меня переубедил:

— Старая, да удалая, как говорится! Похлеще Зевса будет скакать. Но-о, пошла-а, девочка!

И мы поскакали. Я на Фиалке и ты на Зевсе.

Твои рыжие локоны развивались по ветру, а глаза сверкали от счастья. Я и сам был невероятно счастлив, когда смотрел на тебя, мой мальчик. Такая детская радость, восторженные визги.
Ты был не самым опытным наездником, поэтому в седле тебе удалось продержаться надолго. Конь немного запетлял, и ты грохнулся на землю. Я так хотел тебя поймать, смягчить падение, что сам не удержался и разлегся рядом.
Сначала недовольное шипение от боли, а потом дикий смех.

— Ты что, пытался меня поймать?— хихикал ты. Видимо, тебя смешила вся нелепость ситуации, как и меня.
— Ну, да. Как видишь, получилось не очень, — проговорил я, поднимаясь и отряхиваясь.
Я протянул тебе руку.
— Мой геро-о-ой!
Ты прильнул ко мне, заставляя обнять тебя обеими руками.
— Джозеф, а я ведь тебя люблю.

Я тогда поверить своим ушам не мог. Такое ведь бывает только в сопливых романах, что так любила моя мать.

— Чего-чего? — я всё никак не мог поверить.
— Люблю тебя, говорю, — ты смущенно улыбнулся.

Нет, не послышалось. Стоило мне и самому догадаться, ты ведь меня не просто так поцеловал тогда, но, видимо, влюбленность притупляет мыслительный процесс. Я очень хотел сказать «люблю», но не умел. Видимо, не дано мне выражать свои чувства словами. Никогда не умел извиняться, раскидываться милостями, а уж тем более словом «люблю». Однажды я согрешил, сказав «люблю» одной суке. Больше этим словом я не бросался в каждого встречного-поперечного.

— Теперь ты мой, Мартин, — я прижал тебя к себе, вдыхая запах твоих волос.

Вот так мы и начали встречаться. Так странно, даже по-детски. Но мне это нравилось. Без всяких долгих речей о том, почему и как ты полюбил меня, а я тебя.

А наш первый секс? Помнишь? Я очень хорошо его помню.
Я уже давно не был девственником, правда, опыта секса с парнем у меня не было. А ты был девственником. И, оказалось, ты подарил мне свой первый поцелуй.
Кажется, я развратил мальчишку, хах.

Тогда ты пришел ко мне в гости. Я обещал почитать тебе свои стихи. Снаружи, казалось бы, грозный дядька, а внутри маленькая девочка, обожающая романтику, верящая в любовь. Да, ты заставил меня поверить в любовь. Это было сложно, учитывая то, как много раз об меня вытирали ноги мои бывшие. Стервы.

Мы с тобой сидели на моей кровати, я начал:

— Я долго жил, творил, любил,
И вас, Мадам, боготворил...

Ты смотрел на меня, как зачарованный.

— Писал поэмы, стихи писал
За Вами наблюдал с высоких скал.
Мадам, вы так прекрасны!
Но находиться рядом мне опасно.

— А это ты кому писал?
— Это? Никому. Я никогда не посвящал свои стихи кому-то. Просто в моей голове возник сюжет, который я решил записать.
— Ого, не думал, что поэты так просты.

«Поэт». Это вызвало у меня ухмылку.

— Я не поэт, Мартин. Поэты вкладывают в свои произведения кусочек души, порой, отдаются полностью, я же просто записываю образы из головы в стихотворной форме.
— Нет, ты поэт. Очень хороший поэт, — ты нахмурился. Боже, эти сдвинутые в кучку рыжие брови, это выражение лица, какой же ты милый.
Спорить с тобой бесполезно, поэтому я просто неопределенно пожал плечами.

— Хочешь, я докажу, что ты поэт? Говорят, поэты – Боги в постели, — ты проговорил это без доли смущения, очень на тебя не похоже.
— Ого. Хочешь проверить?
— На самом деле, хочу...
И вот на твоих щеках выступил румянец. Я ожидал его.
— Я выполню твое желание, Мартин.

Я мягко толкнул парня на кровать, нависая над ним. Припал своими губами к твоим. Как же я люблю эти губы, ты бы знал. Скользнул языком в приоткрытый рот, по-хозяйски проходя по своим «хоромам». Твой рот был уже словно второй мой. Мы целовались так часто, что казалось, будто вот-вот станем сиамскими близнецами, сросшимися ртами.
Мои мысли выудили из меня тихое «хи-хи». Ты вопрошающе посмотрел на меня.

— Не обращай внимания, в голову лезут забавные мысли.
— Лучше бы лезли пошлые, как обычно. Но в отличие от "обычно", сейчас они очень к месту, — ты томно выдохнул, когда я провел ладонью по твоему члену.

Я решил тебя помучить, затягивая прелюдии надолго. Я игрался с твоими сосками, облизывал их, покусывал, проводил пальцами по твоим выпирающим ребрам, целовал низ плоского животика, оставлял на шее и плечах багровые засосы.
Это сладкое томление возбуждало обоих ещё сильнее. Наконец, когда наши разгоряченные тела оголились полностью, я готов был дать тебе больше. Я сунул два своих пальца в твой рот. Ты сразу понял, что к чему, облизывая их. Я чувствовал, как твой язык извивается вокруг пальцев, делая их влажными.
Решив, что этого достаточно, я вошел в тебя одним пальцем, на что услышал хриплый стон.

— Больно?
— Немного. Но все в порядке, я тебе доверяю.

Я аккуратно вошел и вторым пальцем, растягивая тебя. Сначала ты шипел от боли, затем уже сладко стонал, двигаясь бедрами навстречу моим пальцам.
Твой член сочился смазкой, я провел рукой по всему стволу, вытягивая из тебя стон наслаждения.

— Неужели не больно?
— Я готовился просто...
— Ого, неожиданно. Так хотел этого?
— Хотел.

Я вынул пальцы и вставил головку к колечку мышц, проталкиваясь внутрь. Ты весь сжался.

— Расслабься, Мартин, а то будет больно.

Я помогал тебе расслабиться, продолжая ласкать твое тело руками. Когда ты обмяк, я смог войти до упора, а ты глухо простонал. То ли от боли, то ли от наслаждения – я не понял.
А далее последовали минут тридцать кувырканий в постели. Я чувствовал жар твоего тела, чувствовал дрожь, проходящую волной, чувствовал твое наслаждение.

Теперь к нашим вечным объятьям и поцелуям добавился ещё и довольно регулярный секс.
Всё бы отдал, чтобы ещё хоть раз почувствовать твоё тепло.»


Я сложил письмо в конверт, задул свечу и, накинув пальто, вышел из дома. Шел ливень, но мне было всё равно. Я хотел к тебе. Очень хотел, Любимый.

Я шел минут десять, промок до ниточки, но вот, наконец, завиднелась ограда кладбища.
Я прошел через калитку, пошел по прямой, затем свернул налево.

— Привет, Любимый.

Я склонился над могилой, рассматривая мраморную плиту с твоим фото.

— Я соскучился.

Зажег свечу, прикрывая её рукой от капель дождя, поднес ближе, чтобы рассмотреть твои черты. Очень красивый. Ты был очень красивым.
Дождь хлестал по щекам, скрывая льющиеся слезы. Я поднял голову вверх, подставив лицо под прямые удары капель.

— Почему?! Зачем ты сделал это?! Как ты мог оставить меня?!

Я кричал. Отчаянно кричал, пытаясь найти ответ. Но ответа не последовало.
Никогда не прощу себе то, что позволил тебе сделать это.

Ты повесился.

Я не знаю, как это вышло. Я и предположить не мог, что такой жизнерадостный парень, как ты, смог бы совершить такое. Я до самого конца не верил, что судьба вновь втыкает мне нож в спину. Что я такого натворил? За что мне это? Хотя, я знаю, что натворил. За четыре года я ни разу не сказал тебе заветного "люблю".

Всё, что у меня от тебя осталось – предсмертная записка:

«Джозеф, прости меня. Я так больше не могу. Я не чувствую того, что чувствовал раньше. Я не чувствую от тебя того тепла, что было сначала. Не чувствую любви. Это тяготит. Я устал каждый день натягивать улыбку, делать вид, что всё прекрасно. Ты ни разу не сказал мне, что любишь. Может, уже и не любишь? Не хочу быть твоим грузом. Знаешь, я хотел сделать это ещё до нашей встречи. Спасибо, что дал пожить мне счастливо ещё четыре года. Прости, но я не могу иначе. Я устал. Я люблю тебя, Джозеф. Прощай.»

Я хотел, чтобы ты подошел ко мне, обхватил мою шею хрупкими ручками, грея меня своим теплом, и сказал: "я тут, я рядом, я никогда не брошу". Но ты не подойдешь. Тебя нет. Тепла нет. Лишь груда костей под землей.
И я снова закричал. Я кричал так, что сорвал голос:

— Я люблю тебя, слышишь?! Чертовски люблю, Мартин!

Но ты не слышал.
Я положил письмо на могилу, поднялся и пошел прочь.
Тихо в ночи тлела свеча, горячий воск капал на мрамор. Скоро встретимся, Милый.