– Как ты сегодня? – спрашивает доктор Пак, закрывая за собой дверь в палату.
Джин равнодушно смотрит на него и царапает фиолетовой ручкой в своем блокноте – не ждал, всегда под рукой.
– Никак.
Док тихо вздыхает, незаметно, для себя, а миру выдает улыбку и глаза-полумесяцы:
– Это уже хорошо, идешь на поправку.
Джин усмехается и пишет кривым почерком на новой странице:
– Ваши шутки еще хуже моих.
– Не преувеличивай, они очень даже ничего. Мне нравятся.
– И вкус у вас тоже отстойный.
– Не хочешь сегодня прогуляться? – игнорирует док и садится в кресло, плетенное, удобное, дорогое. Такие обычно домой покупают, пить красное вино, смотреть на огонь, читать Фрейда, про сновидения. Но док купил Джину – на свои деньги и непонятно совершенно на кой черт, все равно ему самому в него не забраться. Док всю больницу купил, на свои деньги. Кресло не каждому, только Джину, а больницу – всем. Добрый мальчик-миллионер без папы миллионера.
Джин смотрит на него с неподдельным непониманием и лишь подрисовывает к своей последней строчке "х2". Пак заглядывает ему через руку, и улыбка вновь трогает его губы, уже ярче, шире.
– Никаких шуток, Джини. Твоя любимая погода, – кивает в окно.
Погода действительно любимая. Ветер бьет в стекла, ломает сухие сучья. Сучья летят Джину в грудь, врезаются в легкие, пускают почки, весной распустят цветы – синие, темные, настоящая беззвездная ночь.
И это не больно, люди обманывают. Иногда, конечно, будет щипать немного, но жить с этим проще, чем без...
без
без
...
Он пытается каждую ночь. Каждый день. Просто жить, дотягивать.
Каждый день заключает в порочный круг синим маркером по календарю. Одно и то же. Рыбки становятся меньше, ветер – сильнее. Все больше хочется к морю, просто зайти и не выйти.
– Почему единственный звук, который я до сих пор слышу – это ваш голос? – Сокджин крепко держит пальцами листки из блокнота, тянет доку под самый нос, такой же красный и замерзший, как у него самого.
