люблю твой стиль.

12

- Куда ведет портал? И почему к нему душа льнет?

Даже шепот с надрывом, а попытки взять высокие ноты с болезненным надломом невидимой кости. Соня даже кажется, что ему физически больно произносить некоторые строки, потому что сейчас голос как-то безэмоционален, а вот стоит продвинуться чуть дальше - его, похоже, уже выкручивает наизнанку. Девушка никогда не чувствовала людей: была толстокожей, безразличной, не считала нужным, не находила подход - сейчас она ощущает каждую маленькую иголочку, которая колит Федорова, и ей тоже становится больно.

- Я такой же, как и все, но я слышу зов.

Его грудная клетка вздрагивает, а брюнетка прислушивается к мужскому сердцу, к которому обладатель сего подпустил только ее, открыв свой секрет: оно живое, оно бьется у нее в руках, только не бросай на асфальт и не топчи, если не хочешь убить - уничтожить проще: просто уйти, оставив одного с шепотом, в котором отчетливо слышится полный отчаяния надрыв, что просто не станет криком, ведь Мирон давно разучился кричать о помощи. Зашил себе рот стальными нитями - Малышева это видит, но, как бы странно не звучало, помочь просто  не  может, хотя, очень хочет.

- Знаешь, о чем я?

Ей трудно признаваться, но не знает. Она всеми силами пытается его понять, пропускает через себя все слова и только начинает что-то разбирать в этом захламленном чердаке. Руки жжет, колени сбиты из-за падений, везде занозы и постоянно хочется плакать. Соня никогда не позволит себе сказать ему "что за ересь?", потому что готова часами слушать про баттлы, какие-то истории из прошлого, планы по концертам на будущее или просто шепот, когда вокруг разбросана одежда, а за окном пентхауса горит ночной Питер.

- Нас учили с детства жить без сказок и поверий.

Её тоже. Всех, видимо, когда-то заставили понять, что чудес не бывает, что это ебанная жизнь, и тебя, вот прикол, здесь никто не ждет. Соня крепче обнимает его и, натягивая одеяло чуть выше, смотрит на город. Птица высокого полета ваш Оксимирон, девушка готова это признать, подписав акт о капитуляции, потому что обещала же себе не влюбляться в кого-то умного, сильного и яркого: привыкла, что главная всегда только она, а тут корону сбили даже без особых усилий.

- Небо запотело, древо зашумело в такт.

Опять с надрывом и агрессией. Опять крепко сжимает зубы и кулак на свободной руке, глядя куда-то в потолок. Брюнетка осторожно проводит прохладными пальчиками от шеи к груди, заставляя Мирона выдохнуть и на секунду прикрыть глаза. Малышева прекрасно понимает, что мужчина уже не просто рядом - он уже глубоко внутри. Федоров - это то, что будит каждое утро, когда хотелось бы умереть, что-то такое, что дает какую-то надежду, когда сам хронически безнадежен.

- И жалею, что поскорей очнуться не сумею. Хоть и понял, что пора.

Она дергается, прижимаясь к нему ближе, хотя, тут нет ни надрыва, ни хруста кости, ни еще чего-то - Мирон говорит это слишком обыденно, слишком легко, когда у Сони сердце разрывается на части, собираясь снова от легких поглаживаний шершавых пальцев по плечу и поцелуя в темную макушку. Ей становится легче. А еще Федоров - это то, что мешает дышать, когда начинаешь его понимать, что-то что режет по живому. Он убивает, но заставляет жить. Оксюморон, блять.

- Покуда не выдохнул и не скинул ярмо.

Мирон неумело вытягивает ноты, но даже сквозь это слышно, что он старается для нее - Соня уже не чувствует тех иголочек, которые колят нещадно душу изнутри, и слышит, как надрыв в голосе медленно пропадает, чувствуя на себе пристальный взгляд: мужчина не умеет смотреть иначе - только как будто дыру хочет прожечь. Девушка привыкла от этого просыпаться по ночам, подползать к нему и крепко обнимать: Федоров ведь без злого умысла - просто ему нравится наблюдать, как у нее дрожат реснички, как редко хмурятся бровки и надуваются губки. Она ему нравится вся.

- Я буду нервировать мир и строить мирок свой.

Строй. Малышева теперь в твоем распоряжении - можешь замуровать ее в фундамент, если так действительно будет мирок твой крепче: она ляжет и ничего не спросит, потому что любит и, наверное, будет любить всегда теперь только тебя одного. Таких, как Федоров, не забывают: они отпечатываются в памяти, долго напоминают о себе, сами того не понимая, портят жизнь, никак не влияя, на самом деле, и не вмешиваясь в нее.

- Буду носить это имя...

- Мирон.

Соня опускает голову ему на грудь, выдыхает и закрывает глаза, сдерживая слезы. Федоров перекладывает ее практически на себя, гладит по голой спине и успокаивающе шепчет, что все хорошо. Даже если бы за окном был конец света, им оставались считанные секунды - девушка все равно бы поверила в это: он-то не будет ей врать, он не может.

Жизнь - это кома - они больше не хотят просыпаться, не будите почти мертвых.