Ad Dracones

Часть 1. Глава 1. Благословенные - Áldottak

Ez volt ám az ember, ha kellett, a gáton,

Nem terem ma párja hetedhét országon...

Что за человек жил в этот век суровый -

За семью морями не сыскать такого...

Arany János "Toldi" (1847)

Вместо предисловия:

Начнём с того, что буквальный перевод «Ad Dracones» с латыни - «К драконам».

Название истории отсылает нас к латинскому выражению «Ad bestias» - сокращённое от «Damnatio ad bestias» - в пер. с латин. «предание зверям».

 Так в Древнем Риме называлась казнь, когда осуждённых отдавали на съедение диким зверям (часто львам) на цирковой арене.

В переносном смысле это выражение означает «оставить кого-либо абсолютно неподготовленным в одиночестве среди агрессивных противников, практически без надежды избежать физического или морального ущерба».

Заменив «bestias» на «dracones», мы связали это с другим латинским выражением: «Hic sunt dracones» - латинской фразой, означающей «тут [обитают] драконы», нанесённой на участок глобуса Ленокса с изображением Восточной Азии. Глобус датируется первыми годами XVI века, но фраза гораздо старше.

Это выражение также тесно связано со львами, поскольку представляет собой перефразированное «Hic sunt leones» - «здесь водятся львы», которым на средневековых картах подписывали неведомые земли на краю ойкумены. То бишь, не ходите, дети, в Африку гулять :-)

Кроме того, в средневековье на многих картах непосредственно изображались фантастические животные, включая драконов, так что в западной литературе фраза «Hic sunt dracones» получила хождение как обозначение неведомой территории, terra incognita.

В нашем случае подразумеваются в большей степени не неизведанные земли, а непознанные глубины человеческой души.

Глава 1. Благословенные

Кемисэ

Здесь всегда тихо — ни писка нетопырей, ни гулкой капели. За этой стеной — мой отец. В последнее время я прихожу сюда всё чаще, раньше — пытаясь уловить следы его присутствия, теперь — его мыслей. Осудил бы он меня за то, что я собираюсь сделать?

Моя беда в том, что я пытаюсь говорить с призраком. Всё, что я о нём знаю, мне ведомо лишь с чужих слов — а они твердят, что я должен свершить то же, что и он. Возвысить свой род.

Но последовать его примеру значит умереть.

Я никогда не считал себя малодушным. Но каждому суждено столкнуться с тем, что он не таков, каким себе кажется.

Тишину раскалывают гулкие шаги, и я не оборачиваясь знаю, кто это. Лекарь Твердыни Араниэ Нэу, или Рэу для близких — пожалуй, единственный, кто приходит в усыпальницу столь же часто, как и я. Быть может, это из-за чувства вины — мой отец, Эдайнэ Нерацу, был первым, кто умер на его попечении.

Мне всё равно придётся сказать ему, так что лучше уж сейчас, когда мы одни.

— Завтра я уйду. Отправлюсь в Паннонию. Я уже поставил в известность наших старейшин.

Я не оглядываюсь, чтобы не видеть, что написано у него на лице — изумление? печаль? досада? Выходит, что тревога — я слышу это по голосу.

— Сейчас, в преддверии зимы? Дождись весны — и тогда, если не передумаешь, можешь отправляться куда глаза глядят.

— Я не могу ждать до весны. — Я молчу о том, каких усилий стоит мне каждый день: кому охота признаваться в постыдной слабости. — Если я не доберусь до Цитадели, значит, так было предначертано.

— Это не предначертание, а безумие. — Самообладание изменяет Рэу, и он хватает меня за плечо, разворачивая лицом к себе. — А если доберёшься — что ты будешь делать там?

— То, что предрекут старейшины, — не колеблясь, отвечаю я.

— Ты хочешь замёрзнуть насмерть в дороге — чего ради? — не унимается он. — Разве твоему роду это пойдёт на пользу? От чего ты бежишь — от самого себя или своего страха?

Я высвобождаюсь из захвата.

— Уйди, если не желаешь попрощаться по-доброму.

— Почему ты не хочешь понять, Кецу, тебе не обязательно уходить — и соглашаться на то, что тебе навязывают, тем паче!

— А что мне делать? — вырывается у меня и, досадуя на себя за эту отчаянно-бессмысленную мольбу о помощи, я, вскочив на ноги, выпаливаю: — Ты не можешь быть беспристрастным советчиком, Рэу, потому что твоему роду моё бездействие сыграет на руку! — С этими словами я спешу уйти, прежде чем прозвучит ответ. Впрочем, его и не последовало.


Ирчи [1]

Что я о них знаю? Да почитай что ничего. Люди в глаза величают их господами, а за глаза — шаркань [2], драконами. Они живут в тёмных пещерах, куда никогда не заглядывает солнце, и добывают там невиданные самоцветы и редкую руду. У нас такое поселение одно — мы называем его Эрёд [3], Твердыней, вслед за ними. Её ни разу не удалось взять, а уж попытки были, не сомневайтесь. Даже тогда, девятнадцать лет назад, когда полстраны было разграблено, Твердыня устояла. Подобная стойкость могла бы вызвать уважение, но уж слишком они отличаются от нас.

Как бы то ни было, Феньо [4] и его семейство знают о них куда больше, но со мной делиться не спешат. Ведь кто я такой — перекати-поле, сегодня здесь, а завтра там, так что есть ли смысл посвящать меня в то, на чём испокон веков зиждется их благосостояние? Из дома не гонят, и на том спасибо. Само собой, не бескорыстно — я помогаю Ньо в лавке, да и вообще на подхвате по хозяйству, вроде батрака. Работёнка не плохая, вот только за зиму успевает так навязнуть в зубах, хоть из дому беги. Что я и делаю, как только дороги подсохнут.

Тогда, впрочем, уже стояла глубокая осень, так что с неохотой приходилось признать, что я тут, по всему, до весны. Лавка эта — не шибко какое бойкое место, так что по большей части мы тут просто торчим без дела. Феньо управился бы и без меня, но он не любит сидеть тут один. Само собой, это не повод, чтобы нанимать кого-то лишнего — а тут весьма удачно подвернулся я, готовый работать за харчи и крышу над головой. К Феньо вообще благоволят его родичи: другие бы давно выставили на мороз на пару со мной.

В общем, чтобы совсем не сидеть без дела, я беру вещи в починку — одежду там, иногда обувь, хотя тут не всегда хватает сноровки. Этим я и был занят, когда они вошли в лавку — я их принял за дочь с отцом: она — статная, с подвязанными косынкой тёмными косами, которые так и хочется взвесить на ладони, с ореховыми глазами, словно светящимися на смуглом, будто бережно обожжённый кувшин, лице. Старик её, видать, совсем дряхлый — спина согнута, словно виселица, из-под закрывающего лицо капюшона свисают седые космы, и вдобавок он прихрамывал, так что женщине приходилось всё время поддерживать его под руку. По виднеющейся из-под широкого рукава кисти видно, что ему давненько не приходилось работать — да и вообще, кожа бледная, столь нездорового вида, словно ему нечасто приходилось бывать на воздухе. По правде, я подивился, что он вообще сюда приковылял — мог бы отправить дочку или кто она ему там, невестка? Зато уж разоделся на выход дай бог каждому — хоть одежда и неброская, но роскошная, у меня-то глаз намётан. И держится женщина с ним почтительно, пожалуй, даже слишком — видать, всё-таки невестка:

— Извольте, это здесь.

Феньо тут же подскочил — он любит обихаживать покупателей, так что я и с места не тронулся, знай себе разглядываю эту красотку и прикидываю, сколько ей лет. То, что старше меня — дело ясное, но вот насколько? Вот бы она на меня глаз положила — было бы жемчужное житьё. Зрелые женщины — это тебе не юные вертихвостки, знают толк, как ублажить мужчину: и накормят, и приоденут — знай только смотри по сторонам, чтобы муж бока не наломал... Жаль только, на меня и не посмотрят — я ж и ростом не особо вышел, и на лицо так себе — физиономия плоская, нос картошкой, волосы — как солома. Всё это успело пронестись в моих мыслях прежде, чем она произнесла:

— Я могу найти здесь Ирчи, проводника?

При этих словах я тотчас вскочил на ноги — и невольно скривился: нога успела затечь. Старательно натягивая любезную улыбку, я похромал к ней:

— Что будет угодно госпоже?

С запозданием сообразив, что старик может заподозрить, будто я его передразниваю, я остановился, опираясь о стену, и поджал ногу, стараясь не морщиться от впивающихся в неё иголок.

Тут заговорил сам старик — голос у него оказался глуховатый, будто припорошённый пылью, но достаточно отчётливый:

— Ты сопровождаешь людей через Подкову [5]?

— Да. Господин желает отправить караван весной? — Про себя я возрадовался — ещё бы, всю зиму можно предвкушать, как тотчас сорвусь в путь, едва перевал откроется — хоть и подивился: обычно дельцы об этом так рано не помышляют.

Однако, не ответив на мой вопрос, он вместо этого поинтересовался:

— Можно ли преодолеть Подкову сейчас?

Тут я задумался не на шутку: с одной стороны, мне бы прыгать, выкрикивая: «Разумеется! Хоть сей момент!», но я слишком хорошо осознавал риск, связанный с непредсказуемой погодой перевала — а вдруг снег пойдёт раньше? Или склон размоет? Тогда пара повозок останутся в ущелье почитай наверняка — а с кого спрос? Нет, на такое я пойти не могу.

Потому я с сожалением помотал головой — казалось, она не хочет поворачиваться на шее ради столь мрачного посыла.

— Господин ведь понимает, что риск слишком велик — прибыль не покроет возможных потерь... — Но он перебил меня, капюшон даже слегка приподнялся, открывая гладкий подбородок:

— У меня на уме не торговля. Ты можешь перевести троих человек с небольшой поклажей? Скажем, пара мулов и повозка?

Внутренне я возликовал, но постарался сохранить серьёзность — ведь сейчас разговор пойдёт о выручке, а с меня станется ляпнуть, что я и так их проведу, за кормёжку — лишь бы не оставаться в этом поглощаемом осенью городе.

— Смог бы, — задумчиво изрекаю я, силясь уже интонацией голоса передать, с какими жертвами с моей стороны это сопряжено, а сам спиной чувствую ненавидящий взгляд Феньо — угадайте, кому придётся куковать тут всю зиму в одиночестве? Впрочем, зная его, может, он ещё кого успеет подыскать. — Но, видите ли, когда мы минуем перевал, он, быть может, уже закроется — а значит, мне не вернуться до весны...

— Я не постою за ценой, — нетерпеливо прервал меня старик и мотнул головой — повинуясь этому жесту, женщина распустила тесёмки рукава и вытащила оттуда соблазнительно позвякивающий кожаный кошель. Приняв его, я вытряхнул на ладонь четыре серебряных денария [6] — казалось, под их весом рука так и пошла вниз, а голова — взлетела к потолку, распираемая невероятным восторгом; старик тем временем добавил: — И подыщу тебе место, если в том будет необходимость.

На это я лишь кивнул, боясь, что, стоит мне открыть рот, как из него исторгнется радостный вопль.

— Я пришлю к тебе слугу, чтобы помог со сборами в дорогу.

Совладав с собой, я смог вполне ровным голосом поинтересоваться:

— Когда господин желает тронуться в путь? Я должен предупредить, что погода может перемениться в любой день, и это существенно осложнит дело...

— Как скажешь, — кивнул старик, казалось, удовлетворившись моим согласием — из его голоса исчезло прежнее напряжение. — Полагаю, ты прав: чем раньше, тем лучше.

— Я мог бы уладить всё к послезавтрашнему утру, — предложил я, на деле полагая, что раньше, чем через неделю он не раскачается, но, выходит, ошибался:

— Так тому и быть, — коротко кивнул он, давая понять, что разговор окончен. Женщина уже подхватила его под руку, чтобы вывести из лавки, когда я спохватился:

— Прошу прощения, господин, как мне вас величать?

— Моё имя — Вистан, — отозвался старик. — Вистан из Ховаша.

— Инанна, дочь Ача [7], — назвалась женщина, хоть я не ожидал, что она представится. — Я тоже сопровождаю господина.

Тут мне пришлось прикусить губу, чтобы удержать глупую улыбку — но, видимо, мне не вполне это удалось, потому что она улыбнулась мне в ответ.

Я подождал, пока они выйдут, не трогаясь с места, затем выглянул за дверь, проследив, как они скрываются за поворотом — и лишь потом подскочил на месте, словно горный козёл, вскинув кулаки:

— Да здравствует Подкова!

— Скотина, — тоскливо бросил в ответ Феньо.

— Пойду, разведаю — может, кто идёт хотя бы до Вёрёшвара [8], — с этими словами я бросился к выходу, напутствуемый:

— Ну и катись к чёрту!

Мне и тут улыбнулась удача: в Вёрёшвар и впрямь отправлялось несколько подвод с зерном, чтобы сторговать на шерсть, и я мигом столковался с их старшим по имени Анвер — мне уже несколько раз случалось иметь с ним дело. Хоть путь к подножию гор не такой уж и долгий, но пролегает по лесам, где всякое может случиться с одинокими путниками. Вернувшись, я обнаружил дожидающегося меня в лавке слугу господина Вистана — возрастом он был ему под стать, но крепко сбитый, с узловатыми руками, дублёной кожей и цепким взглядом. В сочетании с внешностью его имя производило прямо-таки смехотворное впечатление: Эгир [9] — мышь. Однако вот уж чего-чего, а смеяться мне над ним не хотелось. Первым, что он меня спросил, было:

— Сколько раз ты уже ходил через Подкову?

— С дюжину, — немного округлил я — на самом деле, одиннадцать, из них только пять — сам по себе, до этого был лишь подручным. Понимая, что это производит не слишком сильное впечатление, я добавил: — Но горы знаю с малолетства — я родом с Тертр [10], козопас.

Это, вроде как, устроило Эгира, но он не преминул добавить:

— Надеюсь, ты согласился на это не потому, что польстился на деньги — потому что в случае неудачи не получишь ничего. — Неприкрытая угроза в его голосе меня лишь возмутила:

— Да будет вам известно, я отроду не брался за то, что мне не под силу.

— Несколько человек отказались — скажешь, они менее опытны?

— Я могу говорить только за себя, — ответил я с излишней запальчивостью. — Может, им неохота застрять по ту сторону перевала — уж не знаю.

На этом, к нашему обоюдному удовольствию, эта тема была закрыта. На самом-то деле, что бы ни думал обо мне Эгир, решать всё равно не ему, а господину — а того моя юность, неопытность и всё такое, судя по всему, беспокоили весьма мало. После этого настало время обсудить припасы в дорогу: тут Эгир показал себя внимательным и толковым советчиком. Быстро определившись с тем, что есть у меня: немало осталось с предыдущего путешествия, а также было в их хозяйстве — в частности, те самые два мула с повозкой — мы отправились закупать недостающее: сушёное мясо, промасленную холстину, крупу, муку, травы для заваривания лекарственных настоев — насколько я мог судить о здоровье господина Вистана, они явно лишними не будут. Закупили и тёплую одежду для всех троих путников — уж не знаю, чем руководствовался слуга, подбирая одежду на господина в его отсутствие: я б не поручился, что на него это налезет, ну да надеюсь, он знал, что делает. Эгир предложил купить обновок и на мою долю всё из тех же господских денег, но я гордо отказался: мои видавшие виды, но проверенные одёжки меня вполне устраивали.

После этого мы отправились смотреть повозку. Её состояние меня удовлетворило, а вот сам дом несколько озадачил: судя по господину и его слуге, я ожидал увидеть богатое имение, а тут — обычное строение, добротное, но неряшливое на вид из-за беспорядочного нагромождения пристроек. Видно, что семья тут проживает большая и, можно сказать, зажиточная, но всё же птицы явно иного полёта. На протяжении всего этого времени Эгир так и не проговорился ни единым словом ни о чём, касающемся господина — вот это я понимаю, настоящая преданность, ценящаяся весьма дорого. Я и сам не особо наседал — я вообще не слишком любопытный, хотя по мне, наверно, и не скажешь: с виду — сущая мельница, как говорит Феньо — но тут не удержался:

— Так Господин Вистан здесь и живёт?

— Остановился на постой, — отозвался Эгир, сопроводив даже этот скупой ответ неодобрительным взглядом, будто я бог весть чего спросил. И всё же я решился на ещё один вопрос:

— А Ховаш — это вообще где? — Пропутешествовав несколько лет, я почитал себя знатоком самых отдалённых уголков мира, а вот про Ховаш никогда не слыхивал.

— Отсюда далековато будет, — вот и всё, что я получил в ответ; при этом мне показалось, что в его глазах мелькнул насмешливый огонёк.


Кемисэ

Лишь заходя под свод пещеры, которая приведёт меня к мосту над пропастью, я осознаю, что не увижу родных мест долго — а, быть может, и никогда, но всё же не оборачиваюсь. Впрочем, они так глубоко отпечатались в моей памяти, что, бросив взгляд на привычный глазу вид, я лишь искажу картину. Кажется, что с каждым шагом я от чего-то отказываюсь: от привязанностей, от воспоминаний... от сомнений. Останется ли что-нибудь к тому моменту, когда я ступлю на мост?

На этом пути я ещё не одинок: меня сопровождает почти весь мой род, кроме малых детей, а также представители иных семей. Среди них и Рэу. Мы так и не обменялись ни единым словом после того злосчастного разговора. Сердце кольнуло осознание того, что он наверняка пришёл, чтобы взглянуть на меня на прощание. Прочие также хранят приличествующее случаю молчание, ведь подобные проводы сродни похоронам. Отчасти так оно и есть: отправляя сына или дочь в другую семью, их уже не надеются увидеть вновь.

Пещеры сомкнули привычные объятия стылой сырости, так что я бессознательно запахиваю плащ потуже, чтобы тут же себя одёрнуть: решившись на подобное путешествие, следует привыкать к холоду. Странное дело — от этой мысли озноб тотчас отступает, словно бы и вправду потеплело.

Те, что следуют по правую руку от меня, внезапно замешкались; мгновение спустя и я это слышу — медленно приближающийся шорох. Следуя их примеру, я также останавливаюсь и жду, пока явившаяся из бокового прохода тень не приблизится. Он уже не покидает пещер, а вскоре у него пропадёт надобность и в одежде, и в имени — Санриэ Нерацу. Приблизившись ко мне, он поднимается на ноги, чтобы взглянуть мне в лицо. Глаза остались прежними, но знакомых черт не различить. Я гоню от себя мысль, что на его месте мог бы быть любой другой — и я не заметил бы подмены. Затем он вновь опускается на руки — и, как ни странно, в этом положении гораздо меньше выделяется среди остальных, чем когда стоял на присогнутых коленях, лишь едва заметно подрагивающих. Мы вновь трогаемся с места, будто и не было этой заминки, но теперь я невольно подмечаю взгляды, которые бросают на своего родича наши старейшины: гадают, суждено ли им последовать за ним.

Вот и мост — вздымается из-под свода пещеры, будто метнувшийся за мухой язык. Здесь мои сопровождающие останавливаются — дальше пойдут лишь избранные. Санриэ замирает вместе с ними, и в тишине я слышу его хриплый голос — будто ветер, что из последних сил пробивается сквозь щель в скале:

— Прощай, Благословенный!

Примечания:

[1] В именах соотечественников Ирчи (Írcsi), а также в их географических названиях ударение всегда падает на первый слог.

[2] Шаркань (sárkány) – в пер. с венгерского «дракон».

[3] Эрёд (Еrőd) – в пер. с венг. «твердыня».

[4] Феньо (Fenyő) – в пер. с венг. «сосна».

[5] Подкова (венг. Patkó) – название перевала.

[6] Ценность серебряного денария приблизительно равнялась стоимости одной овцы. Этой суммы хватало, чтобы человек нормально поел для восстановления физических сил, накормил детей, более-менее прилично оделся и рассчитался за жилье.

[7] Инанна - по-венгерски это имя пишется как Inánna. Имя шумерского происхождения. Инанна (аккадск. Иштар) – центральное женское божество в шумерской мифологии, богиня обильных урожаев, плодородия и любви, позднее также выполняла функции богини правосудия и покровительницы семейной жизни. Отец Инанны (кстати, его имя Ач (Ács) переводится как плотник или столяр) – по-видимому, весьма творческая личность.

[8] Вёрёшвар (Vörösvár) – в пер. с венг. «ржавый замок».

[9] Эгир (Egér) – в пер. с венг. «мышь». По произношению что-то среднее между «Эгейр», «Эгер» и «Эгир».

[10] Тертр – примерно так звучит изначальное славянское название Татр – «Tъrtr».