Давным давно, ещё будучи ребёнком, мне довелось пережить странное состояние, которое я не мог охарактеризовать, кроме как какими совершенно детскими, нелепыми эпитетами: тогда всё было сравнимо с тем, что мною овладел ужасный монстр, что любой мимо проходящий — мне враг, не имеющий возможности стать кем-то, помимо искривлённой в ужасе гримасы, стоило столкнуться с твоим потерянным взглядом. Мне хотелось лезть на стену, выть в пустоту, прекрасно зная, что даже собственное эхо покажется мне чем-то чужим, инородным, что введёт меня лишь в больший ступор, заставит испытать дикий страх. Ты словно являешься лишним, побочным кусочком пазла — среди тысячи других кусков. И, что самое ироничное, не глядя на огромное количество кусочков аналогичных, ты убеждён — что для тебя здесь нет места, ты точно знаешь, что ты — никто, что всем на тебя плевать. Сейчас, переживая аналогичный этап снова, но уже будучи более закаленным, да не обделённым определённым опытом, я с уверенностью могу заявить, что имя этому ужасному монстру, что заставлял тебя бояться собственной тени — одиночество.
Вчера, в пьяном бреду, я встретил нового друга. Он представился Бергом, носил стеклянные глаза, больно напоминающие безумно портящие зрение линзы, у него были крашенные волосы — выцветшая морская волна, да жуткий шрам, пересекающий горло. Берг сказал, что это был дикий пёс, без одного уха и правого глаза. Сказал, что он почувствовал с ним родство, но зря протянул руку. Мол, стоило догадаться, я бы не поступил иначе.
Я поделился с ним, что никогда не умел танцевать, не глядя на немалый стаж в специализированных кружках. Услышав аналогичное откровение, мы решили, что, конечно, самым элементарным развитием событий будет нелепая попытка словить ритм какой-то заезженной старомодной мелодии.
Мы маялись этим долгий час, а потом, безумно уставшие, завалились на пол, закурив прямо в доме, поленившись открыть окно. Он начал рассказывать мне о своих взглядах на мир, поделившись тем, что Бог есть в каждом из нас, но он не призывает нас ходить в церкви, следовать заповедям. Всё, чего он мог просить — сломаясь, выбрать не путь зачерствевшего сердца, не ломать других. Но, так как это лишь просьба, он, соответственно, не мог осуждать нас за её несоблюдение. Так как он понимал.
Берг продолжил вещать своим иноземным акцентом, рассказывая о том, что ни у кого из нас нет собственной звезды, но звезды вольны выбирать, кто удостоился бы их света.
Поделился тем, что красива любая душа. А сторонние нюансы — вывод недалёко ума.
Он взял скрипку, донося до меня своей мелодией многие мудрые мысли. Из них, например, я вынес, что самые простые вещи могут удостоиться войти в число тех самых моментов, что удерживают тебя от самоотверженного исхода, ошибочно прозванного уделом слабых.
Мы заснули в обнимку, а проснулся я уже один.
Его прощальной запиской было мое серое лицо, глядящее на меня из зеркала своими стеклянными глазами.
