Ad Dracones

Глава 4. Драконьи зубы - Sárkány foga

Кемисэ

Даже следуя за повозкой по тёмным улицам, я тщетно пытаюсь осознать, что это происходит наяву, ведь в глубине души я сам не верил в успех собственной затеи. Ловя взгляды соплеменников, которые едва удерживались от того, чтобы покачать головой в осуждении, я лишь преисполнялся решимости настоять на своём — но потом, когда запал угас, в сознании всё настойчивее скреблось предчувствие, что финалом этого путешествия будет одно: я вернусь, потерпевший поражение и пристыженный, тем самым лишённый права голоса, так что всё, что мне останется — это смириться со своей судьбой... Потому-то я и готов был просидеть в этом душном людском городе хоть всю зиму, ощущая каждый взгляд, словно прикосновение к коже чего-то отвратительно чужеродного, мучая себя и стесняя людей, которым я в тягость...

Я пытаюсь отвлечься от этих угрюмых мыслей — что толку пережёвывать это теперь, когда мрачные перспективы не оправдались — но ни окутанные мраком окрестности, ни непонятные речи моих спутников не способны удержать внимание, так что какое-то время спустя в голове вновь зазвучал голос старейшины Нерацу — как всегда, в нем не было ни гнева, ни горечи — лишь бесстрастная сухость, язвящая пуще любой брани:

— Ты не волен распоряжаться жизнью, которую даровали тебе предки.

— Разве само моё существование не противно их воле? — вырывается у меня. Сколько я ни силился сохранить спокойствие в этом противостоянии, он всегда одолевал меня, вынуждая проявлять самые дикие и уродливые стороны моей души.

Его неподвижный взгляд яснее всяких слов говорит о том, что для него это и нынче непреложная истина.

— Если тебе так не терпится расстаться с жизнью, — наконец бросает он, — то мог хотя бы сослужить этим службу своему роду.

От этих слов меня начинает трясти, словно этот разговор происходил наяву, а не месяц назад — дрожь прошибает с такой силой, что это замечает Верек, тотчас принимаясь расспрашивать, не озяб ли я — будто не знает, что моим соплеменникам это не свойственно. Я лишь мотаю головой и по его встревоженному взгляду тотчас понимаю, что моё негодование он принял на свой счёт.

Я и сам знаю, что мне следует перестать сражаться с призраками — а именно в них обратились те, кого я больше никогда не увижу — но они продолжают приходить, будто забыли дорогу, ведущую прочь из моего сердца.


Ирчи

Самый приятный день путешествия — всегда первый, пусть он и сопряжён с неисчислимым множеством забот: сколько ни хлопочи, всё равно о чём-то позабудешь, в испытанной, казалось бы, упряжи лопнет подпруга, и кто-то непременно, едва отъехав, начнёт требовать, чтобы мы поворачивали оглобли, потому как он должен что-то прихватить или сказать близким на прощание. Это потом уже начинаются мелкие дрязги: те, что казались надёжными попутчиками, принимаются вести себя, словно малые дети, а сам ты с тоской подумываешь о том, что лучше сидел бы дома, у печки, чем тащиться под дождём по раскисшим дорогам. Сегодня, впрочем, всё шло на удивление гладко: господин Вистан с госпожой Инанной и Эгиром уже поджидали нас у дома — вещи уложены, мулы впряжены в повозку, словно наши спутники так и просидели там всю ночь, глядючи на дорогу.

Твердынец держался особняком, не желая приветствовать попутчиков — в темноте, в тени капюшона, он сам казался призраком, который растает с первым лучом солнца. Мы с Вереком разгрузили нашего мула, перевалив часть тюков на повозку, и наша маленькая группа двинулась в путь. Все, кроме Вистана, шли пешком — потом-то, как собьют себе ноги, только и будут мечтать, чтобы проехаться в повозке, а пока все рады были размяться по утреннему холодку — знаю по себе.

Караван Анвера [1] поджидал нас на окраинах города — вернее, это нам пришлось его поджидать: когда их крикливые сборы наконец подошли к концу, уже вовсю сияло солнце. Верек нетерпеливо прохаживался вдоль повозок, досадуя на задержку, но и он понимал, что торопливые путники — любимая добыча грабителей. Конечно, по нашей милой компании сложно заподозрить, что мы везём какие-то ценности, но тут как посмотреть: ведь если женщина едет на свадьбу — можно рассчитывать на приданое, а если перебирается на другое место семья, то почитай наверняка захватили с собой хоть что-то, заслуживающее внимания.

Отдав команду трогаться, вожатый каравана подошёл к нам, от души треснув меня по спине в знак приветствия:

— А вот и Ирчи, голь перекатная! Когда пойдёшь ко мне в помощники? — это он бросал всякий раз, как меня видел, хотя ни он, ни я не относились к этому всерьёз.

— Сам же на второй день выгонишь, как обсчитаю, — ухмыльнулся я в ответ, протягивая ему плату за присоединение к каравану, дарующему надёжную защиту. Принимая деньги, Анвер не преминул отпустить:

— Что верно, то верно — вы, горцы, хитрые лисы: хвост трубой, а морда в сметане.

— Хитёр тот, у кого сметаны полный жбан, — отшутился я. — А вот мои попутчики, — кивнул я в сторону Верека с Феньо, которые подошли послушать, о чём это я тут чешу языком.

Стоило им приблизиться, как я тотчас ощутил некий холодок, пробежавший между ними и Анвером, несмотря на внешнюю любезность — так было со всяким, кто знал, что они якшаются с драконами. Глядя на то, как Анвер обменивается с ними ничего не значащими фразами, я невольно задумался, а не переходит ли это и на меня — пособника тех, кто ведёт дела с Твердыней? Впрочем, люди всегда относятся настороженно к тем, кого видят в первый раз, а уж с купцами это и вовсе напоминает встречу двух волков из соседних стай: до брани, разумеется, дело не дойдёт, но зубы для порядка показать надо.

Нас определили в хвост каравана — место не из почётных, вся взбитая пыль, почитай, твоя, но тому, кто присоединился последним, выбирать не приходится. Пока караван, подобно огромной многоножке, полз себе к дремучим лесам предгорий, я курсировал взад-вперёд, обмениваясь новостями то с тем, то с этим — вернее, выслушивая их: самому-то рассказывать было почитай что нечего. При этом я, само собой, не забывал поглядывать в сторону своих — всё ли там в порядке. Инанна согласилась сесть в повозку, так что они с господином Вистаном разделяли тряские прелести дороги за беседой. Феньо и Верек с твердынцем шли в хвосте, но, когда я предложил ему также сесть в повозку, он лишь наградил меня ненавидящим взглядом, бросив на валашском:

— Я не устал.

Что ж, дело его: пусть ноги ему, если что, перевязывает Верек — я, конечно, и сам при случае могу врачевать мелкие недуги, но на таких вот страстотерпцев это не распространяется.

Горы, через которые нам предстояло держать путь, виднелись лишь размытой линией на горизонте, и всё же я сумел показать господину Вистану:

— Вон та щербинка и есть Подкова. — Чтобы он различил еле заметную вмятинку, мне пришлось залезть на повозку и, старательно вытягивая руку, ненароком прижаться боком к Инанне — та не отстранилась, так что дальше я шагал в весьма приподнятом настроении.

Окружающие город сжатые поля как-то внезапно кончились, и над нашими головами сомкнулся редеющий полог леса. Звонкие голоса сразу зазвучали иначе, скрадываясь палой листвой, свет погожего дня едва пробивался сквозь ажурные кроны, рассыпая горсти бликов по золотистым листьям. Несмотря на позднюю осень, дождей было немного, так что дорога не раскисла — как-то, помнится, в это самое время мне пришлось толкать повозку чуть ли не всю дорогу, от порога до порога; тогда мне казалось, что я сам так и останусь лежать в какой-нибудь из этих бескрайних луж.

Хоть во второй половине дня солнце скрылось за белёсой пеленой, затянувшей небо, люди не падали духом, и когда встали на ночлег на давно присмотренной большой поляне, бодрый шум в лагере не стихал — он гудел, словно ульи в погожий полдень. Управившись с палаткой, Верек помог нам с Эгиром установить вторую — не станешь же заставлять стариков и женщину возиться с жердями и тяжёлым пологом. Феньо сразу отправили за дровами, хоть я сомневался, стоит ли отпускать его одного: ещё заблудится или, не ровен час, тяпнет себе по ноге. Я-то знал не хуже Верека, что его младший брат, когда его принуждают к чему-то против воли, напортачит всем назло, пусть даже хуже всего потом придётся ему самому. Однако же, вопреки моим ожиданиям, Ньо вернулся, аккурат когда мы закончили с палатками, навьюченный вязанкой хвороста. Когда я принял его ношу, он велел:

— Пойдём, там ещё много осталось, поможешь дотащить.

Однако, оглянувшись на Инанну, которая уже приготовила кремень и огниво, я мотнул головой:

— Ступай с Вереком, а я пока займусь костром.

Судя по выражению лица Феньо, он хотел высказать немало, но постыдился старшего брата. Понурившись, он поплёлся обратно в лес, указывая путь Вереку — тот-то ему лоботрясничать не даст, пока он не натаскает дров на всю ночёвку.

На окраине лагеря обнаружилась яма, окружённая земляным валиком — она явно служила костровищем. Мы выгребли палую листву и наломали хвороста для растопки, после чего я извлёк из поясной сумы трут из древесного гриба и запалил искрами, поддув на ветки. Развести костёр я мастер, а уж в сухую погоду это и вовсе не стоит упоминания. Эгир — видно, тоже не новичок в кочевой жизни — тем временем успел подобрать две рогатины и перекладину, а Инанна — сходить за водой к ручью, так что вскоре над зарождающимся костром уже покачивались два котелка. Даже сам господин Вистан, подсев к огню, принялся подкладывать в него хворостинки и поленца, чтобы пламя поскорее разгоралось.

Твердынец же за всё это время не изъявил ни малейшего желания нам помочь — уселся на край освободившейся повозки и нахохлился, словно мокрая ворона. Мне бы плюнуть на него — пускай его названные няньки разводят ему персональный костёр или ещё чего — но уж больно неприкаянный и продрогший у него был вид, несмотря на то, что ночь для этого времени года была необычайно тёплой.

— Господин Нерацу, — обратился я к нему, для пущей уверенности сцепив пальцы в замок, — не желаете сесть поближе к костру? — Чувствовал я себя при этом на редкость глупо, словно предлагая козе пропустить по кружечке — ведь, пожелай он подойти к огню, он бы так и сделал, разве нет?

Однако он поднялся на ноги, всё так же вцепившись в туго запахнутые полы плаща, словно его тело состоит из зерна и тут же рассыплется, едва он ослабит хватку, и бросил сомневающийся взгляд в сторону костровища. Я же, расщедрившись, прихватил тюк с запасной одеждой и, подтащив к костру, указал на него твердынцу. Тот и впрямь на него опустился, хоть и как-то боком, из-за чего меня не оставляло ощущение, что он того и гляди сползёт в костёр.

— Вам приходилось бывать по ту сторону гор прежде? — неожиданно обратился к нему Вистан на таком чистом валашском, что я диву дался — если бы сам не разговаривал с ним прежде, решил бы, что он родом из здешних. Я даже невольно всмотрелся в его лицо — каких кровей в нем больше — но безрезультатно: оно было надёжно укрыто тенью от низко надвинутого капюшона.

Твердынец также бросил на него изумлённый взгляд — хотя он, скорее, поражался тому, как это человек осмелился заговорить с ним без весомой причины, коей, разумеется, может считаться лишь забота о его, господина Нерацу, благополучии. Однако, помедлив, он всё-таки ответил — его-то выговор оставлял желать лучшего, под стать моему, хоть и блуждал в иных степях.

— Нет, прежде я никогда не покидал Твердыни.

Сразу видно: в драконах этот дед смыслит ещё меньше моего, иначе, скорее, спросил бы, что этот господин вообще тут забыл.

— А я в последний раз пересекал горы в глубоком детстве, — изрёк Вистан, не заметив неловкости.

— А я — когда вышла замуж, — отозвалась Инанна. — Семья мужа осела здесь, а сама я из Грана [2].

«Вот оно что — она вдова», — подумалось мне и, хотя по всему полагалось ей посочувствовать, моё сердце возликовало. На ум тут же пришла известная прибаутка: «Молодые вдовушки — лучший товар: быстро разбирают».

Тут вернулись Феньо с братом, навьюченные дровами по самые уши; завидев, что к нам присоединился твердынец, Верек воззрился на нас, словно на двухголовую свинью, но вслух ничего не сказал.

— А в Паннонии у вас семья? — обратился я к Инанне уже на нашем родном наречии: по тому, как она с трудом подбирала слова, я понял, что связной беседы на валашском у нас не получится — видимо, за все те годы, что она тут провела, особой необходимости общаться с местными у неё не возникало.

— Да, отец — мне дошла весть о его болезни, — начала было она, но тут встрял Верек:

— Говорите на валашском, — велел он, бросив на меня угрожающий взгляд.

— Иди к лешему, — ругнулся я и принялся засыпать крупу в закипевшую воду.

Разговор переместился исключительно к твердынцу и сидевшим по бокам от него Вистану и Вереку — тот принялся за расспросы на тарабарском языке Твердыни. Даже при том, что я не понимал ни единого слова, несложно было догадаться, о чём речь: удобно ли вам, тепло ли вам, как вам понравилась дорога — честное слово, я на месте собеседника давно треснул бы его мешалкой по лбу за настырность. Твердынец терпел, но, судя по односложным ответам, также был не в восторге от этого допроса. Немудрено, что все вздохнули с облегчением, когда бремя разговора принял на себя Вистан: обращаясь к господину Нерацу, он, не ожидая ответа, принялся рассказывать о причине, побудившей его пуститься в путь. Я и сам навострил уши — меня с самого начала невольно мучил вопрос: что это за надобность такая, из-за которой подобная развалина готова штурмовать горы в столь неподходящую пору?

— Я сведущ в языках и добываю хлеб насущный, наставляя в них других, а порой замахиваясь и на прочие науки. Один вельможа, приближенный к королю, пожелал отправить сына в Бизанц [3] на обучение, но юноша, будучи в прочих отношениях гармонично развитым, не владеет ни единым наречием, кроме родного. Будучи наслышан о моих скромных познаниях, сей благородный муж прислал мне вызов, посулив щедрое вознаграждение, если я приступлю к обучению не медля, потому-то мне и пришлось, оставив дом и подопечных, тронуться в путь в сопровождении одного лишь любезного Эгира.

— Хорошенькое дело вам предстоит, — сочувственно заметил я. — В мгновение ока наставить лоботряса, который ничему в жизни не учился.

— Отчего же — сказывают, что он весьма преуспел в верховой езде и охоте, — возразил Вистан, но лёгкая усмешка в его голосе давала понять, что в душе он со мной солидарен. — Как бы то ни было, я воспринял это как знак богов, — продолжил он. — Пожалуй, я засиделся на одном месте, едва не пустив корни — пора повидать новые места, познать новые наречия. Я испытал немалую радость, узнав о том, что вы, господин Нерацу, будете моим попутчиком — ведь среди тех языков, которыми я владею, нет ни одного, походящего на ваш.

Твердынец в ответ промолчал — судя по выражению освещённого сполохами пламени лица похоже было, что он просто-напросто растерялся.

— Господа Твердыни делятся знаниями лишь с доверенными людьми, — начал было Верек, но тут его прервал сам подопечный — приподнял ладонь, словно веля ему замолчать, и изрёк:

— Не думаю, что это относится к языку.

Верек, судя по выражению его физиономии, был отнюдь не рад подобному повороту: ещё бы, его положение единственного способного вести непонятные разговоры с твердынцем под угрозой! Однако возразить ему он, само собой, не мог, и потому с кислым видом слушал, как тот мечет жемчужины его бесценного знания перед кем ни попадя. На его месте я бы не переживал: всё равно хоть сколь-нибудь прилично освоить язык за то время, что мы проведём в пути, человеческий ум не способен.

В конце концов мне прискучило внимать их учёной беседе и, когда похлёбка и отвар были готовы, я, по-быстрому уничтожив свою порцию, двинулся на огонёк к Анверу: авось там разговоры повеселее. Речь шла о делах, не слишком мне интересных — я ж не наёмник и не торговец, да и бывать в тех краях мне отродясь не доводилось, так что я не особенно вслушивался.

— Помяните моё слово, когда кенде [4] [князь] об этом прознает, ишпану [5] [правителю области] Зомбору [6] не поздоровится, — вещал Добош [7], один из торговцев зерном. — Мелек [наместник] Онд [8] не замедлит вступиться за своего племянника, а ведь Онд — ставленник дюлы [9] [воеводы].

— Я слыхал, что у Онда своих забот хватает, — вмешался Ботонд [10], почитавший себя знатоком придворных дел. — Корха [верховный судья] Кешё оспорил его право на управление Вахом, поскольку Леле, сын ишпана Дёзё, уже достиг зрелых лет.

— Достиг-то достиг, да он, сказывают, недужный, — покачал головой Добош. — Ладно бы просто немощный, так ведь он, вроде как, ещё и умом повредился.

— Так и есть, — поспешил перехватить нить разговора Ботонд. — Посланный королём лекарь это подтвердил, и на этом основании корха Кешё настаивает на том, что, раз сын Дёзё не может наследовать, вармедье [11] [область, княжество] должно перейти к следующему по очерёдности наследнику.

— А им, по чистой случайности, является сам Кешё, — усмехнулся Анвер.

— О чём речь-то? — встрял я, пока разговор окончательно не свернул в дебри родословных, в которых я разбирался не больше, чем свинья — в пряностях.

— Ишпан Зомбор взял крепость Ших, — любезно пояснил Анвер, а его сынок, Шома [12], добавил с немалой долей злорадства:

— Раскатал по камушку.

— Вот те нате! — покачал головой я, ибо так принято — дивиться любой новости, хотя где я, а где Ших — я в тех краях и не бывал ни разу. — Я слыхал, что кто-то из соседей точит зуб на ишпана Коппаня [13], но чтобы до такого дошло — не думал.

— Это мягко сказано, — усмехнулся Добош. — На деле его соседи иначе как Лысым [14] козлищем величать не изволили. Козёл бодливый и есть: жадный, вздорный и похотливый как сам чёрт — мало ему, что обесчестил всех девок и мужних жён в округе, так ещё и замахнулся на сестру ишпана Зомбора, вот его терпение и лопнуло. Сколько жалоб подавали на Коппаня — больше, чем скота в его стадах, но чтоб мне окосеть, если хоть одна из них достигла ушей кенде. Вот Зомбор и подговорил соседей показать ему, что почём, да вот только, чует моё сердце, ему это боком и выйдет, хоть он, как по мне, справил всё честь по чести: крепость, как водится, сровнял с землёй, но всех, кого удалось взять живыми, пощадил, отпустив на все четыре стороны, в их числе и первопричину раздора.

— Вот это-то он зря, — не замедлил высказаться Ботонд. — Теперь Коппань бросится прямиком к дяде, плакаться на причинённую обиду.

— А что же, лучше было бы, если б Зомбора обвинили ещё и в убийстве? — возразил Добош. — По мне, так всё же есть возможность, что с Коппаня спросят, чем он так насолил соседям, пусть она и не больше макового зёрнышка...

На этом месте меня окончательно сморил сон. Мне снилась мать, которая, рассыпая зерна по распаханной борозде, что-то повторяла, и в её словах, похожих на шёпот ветра, мне слышалось: «Дере висса, дере висса [15]! Возвращайся, возвращайся!» Едва коснувшись земли, семена тотчас прорастали, вот только из пашни пробивались не зелёные ростки, а блестящие острия копий.

— Ты же сеешь драконьи зубы! — хотел крикнуть ей я, и пробудился от этого усилия.

Анвер усмехнулся при виде того, как я, вздрогнув, подскочил:

— Быть может, тебе привиделась во сне наша судьба, как благородным вождям прошлого?

— Лучше бы нет, — отозвался я, — а то в будущем году нас ждёт незавидный урожай.

— Ну что ж, благодарение богам, в этом году он удался на славу. — Анвер похлопал по туго набитому мешку, к которому привалился спиной.


Примечания:

В произведении имеются сознательные анахронизмы в пределах века: например, такое территориальное деление (вармедье, управляемые ишпанами) было введено в Венгрии лишь после христианизации Иштваном I (1000 г.), а титулы хазарского происхождения (кенде, мелек, корха), напротив, перестали использовать раньше.

Сон Ирчи отсылает к древнегреческому мифу о Золотом руне.

[1] Анвер (Anver) – вариант имени Анвар арабского происхождения, означает «ярчайший». Венгры могли позаимствовать его, например, у хазар.

[2] Гран (Gran) – столица Вегрии, название Эстергома в X в.

[3] Бизанц (Bizánc) – венгерское название Византии.

[4] Кенде, мелек, корха – титулы, позаимствованные венграми у хазар, у которых они переняли раннюю иерархическую структуру.

[5] Ишпан (венг. ispán) – правитель административно-территориальной единицы вармедье. Слово происходит от славянского «жупан».

[6] Зомбор, или Жомбор (Zsombor) – венгерское имя тюркского происхождения, означает «бизон».

[7] Добош (Dobos) – пер. с венг. как «барабанщик», имя или прозвище.

[8] Онд, Кешё, Дёзё – старинные венгерские имена, принадлежавшие персонажам той эпохи, в современной Венгрии не используются.

[9] Дюла (Gyula) – титул, известный со времён гуннов. Изначально у венгров было два правителя: кенде и дюла. Отчасти подобная структура власти просуществовала до середины XIX в. – вторым после короля по положению был палатин, или надор (nádor), роль которого под конец стала чисто номинальной.

[10] Ботонд (Botond) – венг. имя, означает «посох» или «булава».

[11] Вармедье (венг. vármegye, латинизир. – комитат) – графство, историческая административно-территориальная единица Венгерского королевства, существовавшая с X века до 1918 года. В буквальном переводе означает «область с замком».

[12] Шома (Soma) – венг. имя, означает «кизил».

[13] Коппань (Koppány) – венг. имя предположительно тюркского происхождения, означает «великий, высокий».

[14] Лысый – по созвучию с kopasz – лысый или бритый наголо. В древности венгерские воины сбривали волосы на лбу и макушке, как многие воины средневековья, в частности, славяне. К «нашему» времени этот обычай сошел на нет, но Коппань, видимо, приверженец традиций.

[15] Дере висса – венг. Gyere vissza – «возвращайся». Gyere – более современный вариант повелительного наклонения от jönni – «возвращаться», более старый вариант – jöjj – йойй – думаю, вы догадываетесь, почему здесь мы предпочли более новый вариант...