Кассиопея

Клементинум

Мы сидели за столом в нашей маленькой захудалой кухне и пили чай. По крайней мере, я. Отец был поглощен своей недавно-найденной книгой. Внезапно он поднял голову и наши глаза встретились. Он сосредоточенно смотрел на меня несколько секунд, после чего снял очки и положил их на стол. Закрыв глаза, отец устало помассировал переносицу, где остался небольшой красноватый след от очков.

- Алан, - начал он с серьезным лицом, нахмурив брови. Я заранее знала, о чем пойдет речь. Это один их тех редких разговоров, когда родитель наконец-то замечает, что судьба бедного чада стремительно катится в безызвестность. Я ненавижу эти разговоры, этот тон и этот жалостливый взгляд полный сострадания, и как они привыкли считать – помощи, ведь я и без того все осознаю, мне и без того плохо. В такие моменты мне хочется провалиться сквозь землю и громко-громко закричать, чтобы мой голос эхом доносился ото всюду, перекрывая все остальные звуки. Желание раствориться в своем крике рождается не потому, что я устала от подобных разговоров, а потому что кроме безграничной лени, меня наградили и ужасной совестливостью. Я буквально разрываюсь между двумя пропастями и не могу выбрать что-нибудь одно.

- Отец, - начала я нежным тоном, коснувшись его руки. – Не беспокойся за меня, у меня есть идеи на счет будущего. Все будет хорошо, вот увидишь. – Он только открыл рот, но тут же передумал говорить и опустил глаза. «Наверное, тяжело быть родителем трудного ребенка» - подумала я, с сочувствием глядя на отчаяние написанное у него на лице. – «Ведь в конце концов, никаких идей у меня нет, и он это знает».

- Мне пора, - сказав, он встал изо стола и направился к двери.

- Куда? – вскочила я с места.

- Мне нужно... - на секунду он замялся, - работать, - докончил он и вышел.

«Сейчас ведь ночь» - подумала я, присаживаясь на место.

Мой отец – человек добрейшей души, но управляться с дочерью одному, ему совсем не удается. Это удавалось лишь одному человеку на свете – моей маме. Маме... Как же давно я не произносила это слово вслух. С тех пор как она ушла, я называла ее кем угодно, но не мамой. Поначалу, это было слишком большим потрясением и самым большим предательством, что я попросту не могла ее простить. Но по стечению времени, я поняла, что это не так уж и страшно и что многие уходят из мест, где они несчастливы. Мне даже кажется, что я начала разделять ее чувства, проводя каждый день в этом старом, нагоняющим тоску доме. С ее стороны было бесконечное множество попыток помириться со мной. И только я собиралась ее прощать, как эта бедная женщина уставала и прекращала свои попытки. За это время возвращалась привычка ненавидеть, и я снова начинала отталкивать ее. А она в свою очередь переведя дух, с новой силой пыталась влезть в мою жизнь. Это превратилось в бесконечное крутящееся колесо. Не буду говорить о ней много, расскажу вам лучше немного о отце: