❤
Утро тридцать первого декабря для Чонгука ознаменовано ранним подъемом в связи с непрекращающейся трелью дверного звонка. Он разлепляет глаза с трудом, безрезультатно пытаясь прийти в себя и осознать, где находится, а после наконец-то сползает с кровати и плетется в коридор, лениво потягиваясь. В глазок альфа, конечно же, не смотрит, да и зачем, гостей Гук не ждет, а незнакомцам не придет в голову ломиться, поднимая на уши весь дом.
– Сукин сын, что ты наговорил моему отцу? – по ту сторону двери обнаруживается крайне разъяренная Хви, что агрессивной гарпией без приглашения залетает внутрь и пытается влепить Чону звонкую пощечину. Выходит у нее, следует отметить, не очень, потому что реакция не подводит даже наполовину спящий мозг, позволяя перехватить тонкое запястье на подлете.
Чонгук устало вздыхает, неторопливо трет свободной рукой глаза и только после этого смотрит на омегу холодным изучающим взглядом. До мелочей продуманный образ: намеренно размазанная по лицу подводка якобы трагических слез – а ведь радужка даже не блестит от влаги – коротенький полушубок, открывающий вид на стройные ножки в капроне (альфе даже стало за нее капельку холодно), затянутые в черные остроносые сапоги на каблуке, несомненно, эффектная прическа, выдержанная в небрежном стиле, и яркий лак на длинных ногтях, остроту которых Гуку не хочется проверять на себе.
Сцена на повышенных тонах не производит на него ровным счетом никакого впечатления, как и внешний вид отчаявшейся дивы, желающей творить возмездие. Ни раздражения, ни гнева, ни жалости – ничего. Кто сейчас и должен быть зол, так это Чонгук, но он только вспоминает вчерашний поцелуй, ласковые прикосновения Тэхёна, его голос, глаза и благоразумно не предпринимает ничего, избирая тактику сдержанности и отстраненности, что, несомненно, только больше злит Ин.
– Слова дурного не сказал. А что такое? – Хви в ярости бьется беспомощной пташкой в стальном захвате, брыкается и царапается, но это не помогает. Чон смотрит по-прежнему равнодушно и с ноткой презрения, сильнее сжимая пальцы на запястье.
– Меня переводят! – она снова кричит, практически визжит, переходя на фальцет, что неприятно бьет по барабанным перепонкам и заставляет невольно морщиться. Симпатичное личико искажается гневом, изменяется до неузнаваемости и становится отталкивающе пугающим под действием истерики. И как только Чонгук раньше ничего не заметил? – Переводят в другой город, это твоих рук дело, – омега предпринимает новую попытку ударить парня, и тот наконец не выдерживает, демонстрируя агрессию в ответ. Гук заламывает ей руки до жалобного хныканья и теперь уже искренних всхлипов боли, приближает лицо вплотную к ее и говорит низким тихим голосом, от которого у девушки мурашки страха ползут по коже:
