Ночью за окном дрались мигранты. Хорошо дрались. Есть неспешный поединок русских мужиков, когда бьют друг друга по тяжелым от сивухи головам, не уклоняясь и не блокируя удары, и есть хорошая, кинематографичная драка. Руки, ноги, прыжки, боевые крики и броски на припаркованные машины. Каждый удар с коротким барабанным грохотом.
Наверно, это были таджики. Негрубый язык со сложными, текучими звуками. Киргизский и узбекский проще — приставляешь к любому слову суффиксы вроде «караганда» или «терентий», получается что-то похожее. Последний слог следует произносить немного громче.
— Алтуфьево хуйтерентий пятьсот?
— Э, пиздакараганда! Ты думай хорошо!
Таджики бились руками и ногами, время от времени делали захваты и швыряли друг друга в борт микроавтобуса. Странный народ, столетиями строивший города и пришедший в новый век деревенщиной из кишлаков. Как все деревенские люди, в Москве они быстро ожесточились и потеряли в себе что-то еще.
Их города достались узбекам: Самарканд, Бухара, Коканд...
Громадный узбек днем сидел на кассе в «Пятерочке». Перед ним стоял тонкий русский алкоголик.
- Привет, ты опять ко мне? — сказал узбек.
- Я же специалист, — ответил тот.
Он положил на ленту бутылку водки, банку коктейля «Хуч», бумажную избушку под шапкой снега. Скоро, скоро Новый год. Одним днем меньше.
- Подожди-ка, — сказал алкоголик.
- Хорошо, — сказал узбек.
Вернулся с одним мандарином. Узбек пробил водку, коктейль, взвесил один мандарин. Потом попросил:
- Подари мне дом.
- Говно вопрос!
Мне показалось, что алкоголик даже обрадовался возможности подарить кому-нибудь новогоднюю избушку.
Мы встретились с ним у выхода из магазина. Он все же не отдал избушку, а уронил ее здесь в грязь. Коричневые следы только размазывались по бумаге рукавом. Ничего не выходило.
Вечером выпили и поссорились соседи снизу, судя по говору, откуда-то из Пензы, Мордовии или Тамбова. Я лежал и думал, что надо бы переехать из этой съемной квартиры. Вокруг плохие люди, да и кран течет. Тараканы хорошие. Молчаливые, как чиновники.
Потом начали драться таджики. Я постоял у окна и вернулся в кровать.
Москва. Легкий, удивительный город без корней, как рассыпанные по полу детские игрушки. Каждое поколение москвичей разбрасывает их заново, и все шире. Шире, шире, шире. Московское проклятие.
- Господи, — сказал я в потолок, — Подари мне дом.
