Я люблю тебя_𝕴 𝖑𝖔𝖛𝖊 𝖞𝖔𝖚

𝕴 𝖑𝖔𝖛𝖊 𝖞𝖔𝖚

За окном раскинулся поздний вечер, сливаясь с рыжими мерцающими огнями. Уже стертая клавиатура на новеньком ноутбуке безустанно издает монотонные звуки. Время от времени по комнате раздается шуршание дряхлых листов с кучей писанины на них. Давно остывший кофе одиноко стоит на углу деревянного стола, отбивая свет настольной лампы, что обзавелся уже привычной желтизной.

Мозги отказываются переваривать поступающую информацию, а тело ломит от усталости, но Чимин не прекращает работать, желая за ночь разобраться со всеми бумагами, дабы завтра иметь нормальный отдых в свой законный выходной день. Ладонь торопливо скользит по высветленным локонам, лениво их взъерошивая.
На циферблате мигают нежеланные «двадцать три пятьдесят», а в уме лишь желания о скором сне. Шея звучно хрустит после легких движений головой, пока затекшее тело наслаждается приятной дрожью после смены длительной позы. Небольшой глоток остывшего напитка ласкает горло, пересохшее от недостатка влажности в теле и в самом воздухе, который витает в квартире. Хочется свежести. Парень неторопливо поднимается со стула, так же медленно шаркая в сторону окна. Поворот ручки, тихий щелчок — и вот дышать уже стало как-то легче. Легкие размеренно вздымаются, жадно поглощая воздух, наполненный летней ночной свежестью. Веки устало опускаются, а голова невольно опирается о вычищенное до блеска стекло.
Устал.
Хочется принять душ и поскорее скользнуть под одеяло, бегло погружаясь в царство Морфея. Мечтания прерывает тихая мелодия, звучащая где-то из-под стопки бумаг на столе. Чимин лениво перебирает босыми стопами по холодному паркету, заранее обвиняя все человечество в том, что ему, наверное, никогда не видать покоя. Нормального, человеческого, заслуженного покоя. На экране светится знакомое имя, и блондин понимает, какие его уже ждут новости, когда он возьмет трубку. Не в первый раз уже. И так предсказуемо. — Алло, — холодное и яростно кричащее: «оставьте меня уже в покое». — Привет, Мин, — хриплый голос друга по ту сторону трубки звучит так жалостливо, будто заранее просит тысячу извинений.
— Опять? — и тяжелый усталый вздох.
— Я понимаю, что ты очень вымотался, — тихий и слегка провинившийся тон, — но ты же сам прекрасно его знаешь. — Ладно, — блять. — Вышли мне адрес, я сейчас приеду.

Чимину уже надоедливо привычно видеть опухшую пьяную мордашку, но на душе каждый раз мечутся двоякие чувства. Хочется убить этого паренька, потому что «мы как бы расстались», но в то же время забить на все и бросить на произвол эту родную тушку он просто не может. Каждый раз сердце гулко отдает в груди, ломая ребра изнутри. И не важно, что устал и вымотался за рабочий день как осел или есть дела поважнее. Потому что «поважнее», на самом деле, нет. И он мчится, несмотря ни на что, сломя голову, в указанное место, чтобы уложить пьяное тело на заднее сидение и привезти к себе в квартиру, ибо «ты же знаешь, родители его убьют, если увидят в таком состоянии». А он и не против забрать этого глупого крольчонка к себе домой, в свое убежище, потому что для него «все, что угодно».
Черная кожанка, которая еще несколько месяцев назад имела в законных владельцах Пак Чимина, торопливо летит из податливых плеч, неряшливым комом падая на паркет. Мягкое тело, будто желе, размякает еще больше в крепких чиминовых руках, когда парень, тихо вздохнув, тянет его в ванную и мысленно примечает, что «блять, исхудал, идиот».
— Чонгук, — твердо и серьезно звучит с пухлых уст, пока широкие ладони пытаются достучаться до улетевшего вдаль юношеского сознания. А в ответ лишь ленивое мычание и еле слышное посапывание. — Чонгук, тебе нужно очистить желудок, — обеспокоено, со скрытым заботливым теплом. Бездыханное тело притулилось вспотевшей спиной к стеклянной дверце душевой кабинки и через силу подает слабо заметные признаки жизни. Чимину ничего больше не остается, как самому выполнять самые сложные задачи, потому он быстро подхватывает мальчишку под руки и двигает ближе к унитазу. Заранее сует под кран небольшое махровое полотенце и набирает стакан воды.