Ad Dracones

Глава 14. Руки целителя - Gyógyító keze

Ирчи

Наутро Вистан и вовсе не смог подняться со своей походной постели. Еще не рассвело, когда я проснулся от того, как он ворочался, силясь отыскать положение, которое дало бы хоть краткое отдохновение ноющей спине. Поднявшийся первым Эгир велел ему:

– Вы полежите, господин, пока мы сготовим завтрак.

По счастью, ветер, едва не угробивший нас вчера, сослужил нам хорошую службу ночью, поддувая тлеющие угли, так что костер моментально взвился вверх, словно на минутку присевшая отдышаться в разгар танцев девушка.

– Сегодня мы не сможем идти дальше, – вполголоса сообщил мне Эгир, пока я махал кошмой над рдеющими в полумраке углями. – Господин не встанет еще несколько дней – а быть может, и всю седмицу.

– А и ладно, – отозвался я, стараясь не выказывать озабоченности: хватит ли нам провизии? – Ты глянь, как там завывает. – Я кивнул в сторону опушки, от которой за ночь протянулись снежные гряды, словно буранные вихри, не в силах нас достать, простирали к нам свои жадные языки. – Еще не понятно, что там с этим...

Хорошо, что я вовремя оборвал фразу, стоило пологу шевельнуться: словно откликнувшись на мои мысли, из палатки показался твердынец. Выглядел он не в пример лучше вчерашнего: походка вновь обрела твердость, а в глазах вместо мутной воды неосознанного страдания вновь отсвечивала былая сталь. Зябко кутаясь в плащ, он присел возле костра, и первым заговорил о том, что полнило меня тревогой:

– Я сожалею, что вчера тебе пришлось меня тащить.

Вместо ответа я лишь крякнул: моя спина тоже об этом ох как сожалела, и тем не менее я великодушно покривил душой:

– Мне это было вовсе не в тягость. – Переварив собственную ложь, я продолжил: – И все же я должен знать, что с вами случилось – быть может, вам требуется лечение, каковое мы в состоянии вам предложить?

Мне показалось, что он потупился, словно в смущении:

– Благодарю, но это не плод недомогания. Я просто... замерз.

Продолжения не последовало, и потому я недоверчиво переспросил:

– Замерз? – Меня так и подмывало ответить: мол, а кто из нас не замерз? Мы все вчера были как чертовы сосульки, однако никто не падал как подкошенный, изображая из себя мертвое тело.

Он лишь кивнул, причем его пальцы мертвой хваткой вцепились в колени.

– У нас это происходит иначе, – наконец выдавил он. – Сначала цепенеют члены, потом замедляется дыхание, сердце... Со стороны это похоже на смерть. Так можно пролежать довольно долгое время, сказывают, что и всю зиму... – Судя по тому, как он пожал плечами при этих словах, сам он не очень-то в это верил.

– Как лягушки, что ли? – вырвалось у меня. Вряд ли ему польстило подобное сравнение, однако он кивнул.

– Поэтому, – вновь начал Нерацу – по всему видно было, что это дается ему нелегко, – если вам покажется, что я умер, прошу вас ничего не делать с моим телом: не погребать его ни по какому обычаю, и не... – Он, смешавшись, замолчал, видимо, сообразив, что не стоит предполагать, что мы вознамерились тотчас расчленить и обглодать его еще не остывшие косточки.

– Спасибо, что предупредили, – хмыкнул я – ничего не мог с собой поделать.

– Оставьте меня, как есть, в каком-нибудь укрытии и, если боги будут милостивы, к весне я оживу.

«Если тебя к тому времени не обнаружат дикие звери», – промелькнуло у меня в голове. Вслух же я ответил:

– Вот уж нет. За других ручаться не могу, – с этими словами я бросил мимолетный взгляд на Эгира, – но сам я, если покину эти горы, то только с вами. «А если нет, остается надеяться, что мое тело хищники сочтут более аппетитным», – мрачно закончил я про себя.

Он устремил на меня странный взгляд, словно хотел возразить и не мог подобрать слов; но в этот самый момент из палатки выбралась Инанна, и Нерацу отвернулся.

– У меня одно не укладывается в голове, – бросил я, осмыслив все сказанное. – Почему вы, имея подобную, гм, слабость, пустились в путешествие в преддверии зимы? Неужто до весны было подождать нельзя?

Не дожидаясь ответа – впрочем, его, судя по тому, как вновь потупился твердынец, и не предвиделось – я подхватил топор и двинулся в гущу леска на поиски подходящего топлива. То и дело перебираясь через протянувшиеся от опушки снежные наносы, я походя обрубал сухие еловые ветки, бормоча себе под нос:

– Ну вот куда он потащился, куда? Можно подумать, ему есть куда торопиться... Бросьте его, как же... С тем же успехом я могу попросить нашего мула поддувать костер, пока мы почиваем. Впрочем, надо было сказать, что именно так мы и сделаем – это послужило бы ему неплохим уроком! А уж Верек с Анте хороши: наговорили мне с три короба всякой чуши, а вот о самом важном-то упомянуть и забыли!

Поскольку в промежутке между рубкой я не забывал стаскивать ветви в одну кучу, Эгир быстро меня нагнал. Взвалив на плечи охапку хвороста, он предложил мне:

– Я могу в следующий раз нести господина Нерацу, если придется.

– Вам-то это зачем? – огрызнулся я. – Мне за это хотя бы заплатят... по крайней мере, я на это надеюсь. – Заткнув топор за пояс, я подхватил оставшиеся ветки и двинулся за ним следом.

К моему возвращению твердынец вновь удалился в палатку: скорее всего, чтобы согреться, но мне отчего-то казалось, что он избегает именно меня.


***

Кемисэ

Ночью мне в кои-то веки не хотелось провалиться в сон как можно скорее, лишь бы сбежать из этого душного, тесного мирка. Сегодня я впервые научился по-настоящему ценить то, что почитал столь же неотъемлемым, как воздух и твердь под ногами, а потому не заслуживающим особого внимания – тепло. Мысленно погружаясь в него с головой, словно в кадку с горячей водой, я стремился запечатлеть это чувство – столь же мимолетное и неуловимое, как счастливый сон. И все же, как ни тщился я удержаться на скользком уступе бодрствования, бездна дремы неодолимо засасывала меня, подобно коварному омуту, и мне оставалось надеяться лишь на то, что очнусь я на том же самом месте – рядом со средоточием бесценного дара солнца, залогом жизни и утешения.

Однако же, когда я очнулся, его не было рядом – видимо, оттого я и проснулся, лишившись этого умиротворяющего тепла, хранившего мой сон. Впрочем, быть может, меня разбудили еле слышные, но все же отчетливо различимые голоса – учитель беседовал о чем-то с Инанной, которая приподнялась на локте, придвинувшись ближе к нему, отчего остывающее пространство рядом со мной стало еще шире. Разумеется, говорили они на своем языке, так что я не мог понять решительно ничего, но в голосе женщины звучала тревога и такая нежность, что у меня невольно защипало в глазах. Тотчас накатили непрошеные воспоминания о семье – не моей собственной, а о Рэу и Цатэ, как они смотрели мне вслед, а я даже не обернулся.

Силясь украдкой вытереть глаза, я шевельнул рукой, и Инанна тотчас замолчала, бросив на меня быстрый взгляд через плечо. Хоть у меня и в мыслях не было подслушивать – да и как бы я мог – мне тут же стало неловко, и я поспешил выбраться из палатки.

И вновь я испытал то же чувство: стоило мне появиться, как Ирчи замолчал, бросив на меня настороженный взгляд. Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться, о чем именно они говорили: что тот, по чьей вине они тут очутились, теперь сделался пущей обузой. Но я поспешил смирить поднявшуюся было волну раздражения и обиды: разве я вправе их в этом упрекнуть? И потому, смирив гордость, я попросил прощения за хлопоты, которые им доставил.

Выложив, пожалуй, куда больше, чем допускает безопасность нашего народа, я в конце концов предложил оставить меня во власти ледяной неопределенности, не таящей в себе ответа, очнусь ли я от объятий мертвого сна или же мгла перейдет в еще более непроглядную. Я не стал упоминать о том, что из дюжины наших пращуров, застигнутых непогодой в бесприютных странствиях, вернуться к жизни суждено было лишь троим. Однако же я добровольно решился на это, покидая родные пределы – тогда такая кончина казалась мне предпочтительнее той, которую предрекал мне мой род; теперь же, испытав это на себе, я уже не был в этом так уверен.

Когда в ответ он сказал, что не оставит меня, охватившее меня чувство благодарности было горячéе, чем его кровь, чем пламя костра, ведь прежде подобного обещания не решались дать даже самые близкие мне люди. Пусть я знал, что и этому посулу, быть может, суждена недолгая жизнь, и все же...

А потом он задал тот самый вопрос, от которого я всеми силами отгораживался, когда он звучал из уст куда более благоразумных и опытных, чем я, в числе коих был и Рэу: чего ради я пустился в путь, подвергая опасности не только себя, но и всех, кто странствует бок о бок со мной, обрекая тех, кому небезразлична моя участь – пусть даже и по причинам сугубо прагматическим – на бессчетные тревоги и, быть может, на вечную скорбь? Некогда мне казалось, что это вовсе не имеет значения, но теперь, глядя на его удаляющуюся спину, мне хотелось крикнуть, что я сожалею, что я не поступил бы так снова, но сделанного не воротишь – однако Ирчи не было дела до моего раскаяния, а тот, кому оно предназначалось, слишком далеко, чтобы о нем проведать. И вместе с тем я понимал, что все то, чего бы я не осознал, не узнал, не увидел, не решившись на это бегство, стоило любых последствий, даже самоей моей гибели.

***

Пока я раздумывал над этим, закипел котелок с отваром. Эгир отнес питье для Вистана в палатку – видимо, для того даже короткий путь до костра сделался непосильным. Не успел я прикончить собственную чашу, как Инанна подсела ко мне и тихо спросила:

– Господин Нерацу, простите за подобную просьбу, но у вас не осталось того чудодейственного снадобья, коим вы потчевали Феньо?

По тревоге в ее голосе я тотчас догадался о цели подобных расспросов:

– Вам ведь не для себя, а для господина Вистана?

Она лишь коротко кивнула в ответ.

– Немного осталось, но... – я покачал головой, – это зелье туманит разум, даруя лишь краткое избавление. В случае с Феньо ему нужно было лишь умалить боль, пока тело не начнет исцелять себя само, а с господином Вистаном...

Инанна закусила губу, задумавшись.

– Но, может, хотя бы временное облегчение...

– Если господин дозволит мне, я посмотрю, могу ли что-нибудь для него сделать, – просто предложил я и сам поразился, как такая мысль не пришла мне в голову раньше.

Инанна тотчас поднялась на ноги и исчезла в палатке; выйдя из нее какую-то пару мгновений спустя, она сказала:

– Прошу, господин Вистан будет рад принять любую помощь.

Зайдя, я первым делом сообщил:

– Мне нужно осмотреть вашу спину.

Вистан не возражал, и я с его согласия помог ему разоблачиться. Зрелище, представшее моим глазам, быть может, ужаснуло бы другого, но я уже смотрел на него иначе – глазами лекаря, перед которым предстала не чудовищно искаженная плоть, а лишь каприз природы. Подобно тому, как напряжение земных недр выталкивает наружу одни пласты и поглощает другие, его позвоночник изогнулся в немыслимую дугу, словно подвергнувшись чудовищному давлению – так небрежно смятый лист пергамента разворачивается, образуя странные фигуры с торчащими во все стороны углами.

Немудрено, что он хромает, и дело тут, скорее всего, вовсе не в ногах. Когда искривляется дерево, покоряясь постоянным ветрам или воле человека, то это не вредит ничему, кроме его внешности – соки по-прежнему текут по сосудам, ничем не запираемые – но иное дело с живыми созданиями: их жилы не терпят подобного произвола, оттого их искажение ведет к страшным болям и отмиранию – что, как это ни печально, в конце концов ожидало и Вистана.

Поначалу я подумал было, что все это – результат врожденного уродства, и тело выросло, как могло, подчиняясь стягивающим и заклинивающим его препонам, но, едва начав прощупывать позвонок за позвонком, я понял, что ошибся – по всей видимости, замысел этого творения был абсолютно нормален, пока он не подвергся какому-то роковому вмешательству.

– Что послужило причиной вашего недуга? – спросил я, надавливая сильнее. Конопляное масло, которое я прихватил на случай, если будет трескаться кожа, пригодилось здесь как нельзя лучше. Наверно, прикосновения холодных пальцев не очень-то приятны, но Вистан не жаловался – гримаса боли исказила его лицо лишь тогда, когда я добрался до больного места.

– Слишком долго корпел над книгами, – выдохнул он, скривившись.

Я лишь покачал головой, благо он этого не видел: чтобы заполучить подобный недуг в столь юном возрасте, нужно быть поистине злосчастным книжником. Впрочем, мне ли судить: я не так уж много знаю о людях, лишь те крохи, что поведал мне Рэу – да и тот по большей части знает о них понаслышке.

– Если желаете облегчения, придется потерпеть, – предупредил я, ощупав каждый выступ, каждый мускульный узел на его спине, напоминавшей небрежно раскорчеванное поле. – По правде говоря, я не могу дать никаких обязательств, так что вы вправе отказаться, ведь опыт предстоит не из приятных.

– Давайте, – выдохнул Вистан с таким страданием в голосе, будто его придавило камнями и он умоляет товарищей сделать хоть что-то, лишь бы прекратить муки. – Делайте, что в ваших силах.

Я не торопился, сосредоточенно разминая пальцы. Затем, покрепче утвердившись на служившем подстилкой сукне, вновь прощупал то место, где смещенные позвонки пережали нервные жилы и, примерившись, приступил к делу всерьез. Раздавшийся хруст более всего напоминал треск ломаемого сушняка. Несмотря на то, что Вистан, внимая моему предупреждению, закусил край одеяла, из его горла все же вырвался крик боли. Представляю, что при этом подумали наши спутники – сказать по правде, я почти ожидал, что сейчас в палатку ворвется разгневанный Эгир и оттащит меня прочь от своего господина. Однако снаружи царила напряженная тишина.

Стараясь отстраниться от стонов и полузадушенных вскриков, я продолжил работу, воскрешая в сознании образ Рэу, который всегда был исполнен неколебимого спокойствия, как уговаривая капризного ребенка принять лекарство, так и рассекая живые ткани единым уверенным движением. Наконец я смог сказать измученному Вистану:

– Все, я закончил. Вы держались просто превосходно – не каждый дотерпел бы до конца. Теперь вам надо немного полежать, – велел я, укутывая его одеялами.

Конечно, та помощь, которую я мог оказать, была весьма скудной: ни от хромоты, ни от болей в спине я не исцелю, но все же злая хворь, скрутившая спину, словно судорогой, ослабила свою хватку – даже по позе лежащего ничком Вистана было видно, что теперь он сможет вкусить хотя бы краткий отдых.

Всецело сосредоточившись на непростой задаче, я не замечал, сколько сил она высосала из меня самого: выходя из палатки, я вновь покачивался, словно вчера, когда едва пришел в себя – но теперь это было лишь обычное утомление.

Меня встретили встревоженные лица спутников, которые и впрямь застыли у костра с таким видом, будто внезапная неподвижность поразила их за обычными повседневными делами: Инанна склонилась, погрузив мешалку в подгорающую похлебку, Ирчи замер с воздетой в воздух иглой, Эгир сжимал в руках охапку хвороста с таким видом, словно это было какое-то зловредное создание, которое он с трудом изловил и теперь боится отпустить. Не обращая внимания на их побледневшие лица, я попросил:

– Есть здесь плоские камни? Их надо нагреть на костре. – Конечно, я и сам понимал, что найти их сейчас, когда все в паре десятков шагов от нас покрыто снегом, не так-то просто, да и вообще, мне стоило позаботиться об этом раньше, но сил беспокоиться об этом уже не было, так что я просто опустился на корягу рядом с костром.

За напряженной работой в теплой палатке у меня даже слегка поплыло в голове от духоты, здесь же тотчас дал о себе знать снежный холод, и я пожалел, что забыл накинуть теплый плащ. Однако вставать с места так не хотелось, что я, уповая на тепло костра, остался сидеть, помешивая в заброшенном котелке. Эгир удалился в палатку – видимо, пошел проверить, не навредил ли я его господину. Инанна и Ирчи скрылись из виду, так что я остался у палатки один. Я уже подумывал о том, что надо бы все-таки сходить за плащом, когда полог вновь зашуршал, и мне на плечи опустилась тяжелая теплая шерсть.

– Ты бы поберегся, сынок, – раздался из-за плеча голос Эгира.

– Как вы сказали? – потрясенно выдохнул я, думая, что неверно разобрал его валашский, хотя он владел им немногим хуже господина.

– А фиам [1], – ответил он. – По-нашему это будет «а фиам».

***

Тут наконец возвратились Ирчи и Инанна с полными подолами камней, так что на мою долю осталось лишь подобрать подходящие – полегче и поглаже. Видимо, проведав, что Вистану лучше, Инанна и сама посветлела лицом, а глядя на нее повеселел и Ирчи.

– Ваш отец проживает в Гране [2], госпожа? – поинтересовался он, вновь взявшись за иглу – решил на привале довести до ума наши заплечные сумки.

– Да, плотничает у дворян, – отозвалась она, а затем добавила, погрустнев. – Вернее, плотничал до болезни.

– Я и сам думаю зазимовать в Гране, – бросил Ирчи. – Как думаете, найдется какое жилище по соседству?

– Быть может, и у нас будет свободный угол, – любезно предложила Инанна, – но заранее обещать не могу: быть может, съедутся другие родственники.

Отобрав подходящие камни, я обтер их рукавом, чтобы не шипели на огне. Бережно поместив первый под котелок, я хотел примостить к нему второй, как меня остановил крик Эгира, который отходил разрубить крупную ветку:

– Господин Нерацу, что ж вы творите-то? Голыми руками в костер?

Отобрав у меня камень, он схватил мои кисти и принялся осматривать их на предмет ожогов, не преминув бросить гневный взгляд в сторону Ирчи:

– А ты куда, дурень, смотрел?

Тот в ответ сердито сверкнул глазами:

– У вас в Твердыне, что, детей совсем не учат не совать руки в огонь?

Инанна уже бросилась к сумкам – видать, за снадобьем – но я поспешил их успокоить:

– От огня мне ничего не будет – если, конечно, не забраться в костер целиком. Вот, смотрите! – Высвободив руку из ладони Эгира, я сунул ее в самое пекло и тотчас вытащил, продемонстрировав, что кожа ничуть не покраснела – разве что посерела от пепла.

– Саламандра, – выдохнул потрясенный Ирчи.

– У нас есть обычай очищения огнем, – продолжил я, подбирая уроненный камень – Эгир уже не возражал, завороженно глядя, как я укладываю его рядом с первым. – Тот, кто проходит его, должен миновать несколько огненных полос – считается, что при этом дух освобождается от всех прегрешений, кроме самых тяжких.

От меня не укрылось, что Ирчи при этих словах передернуло.

– У склави есть похожий обычай, – заметил он. – Если человеку дают раскаленное железо и оно его обжигает – значит, виновен, ведь невиновного железо жечь не станет. А если не жжет, то он, выходит, твердынец. – Встряхнув мешок, он потянул за продетые в обметанные отверстия веревки – горловина послушно затянулась. Я же собрал нагревшиеся камни и завернул в подол – чтобы равномернее прогрелись.

Зайдя в палатку, я обнаружил, что Вистан уже погрузился в дрему, но мне пришлось его разбудить, чтобы разложить теплые камни на его спине. Впрочем, как только я укрыл его одеялом, он вновь заснул, убаюканный теплом, исходящим от гнета. Я остался рядом на случай, если он сдвинет камни во сне, и чтобы убрать их, как только остынут. Разумеется, это придется повторить не раз, но даже в этой мысли я находил что-то успокаивающее: теперь и от меня будет прок. Из-за полога до меня доносился голос Ирчи – в мое отсутствие он тотчас перешел на свой родной язык, и, судя по всему, речь шла о чем-то жизнерадостном, так что мне даже немного взгрустнулось, что я не могу принять участия в их беседе.


Примечания:

[1] Сынок – в венгерской повседневной речи при обращении старшего к младшему вместо нашего «сынок» (a fiam) обычно употребляется слово «младший брат» - az öcsém, равно как при обращении младшего к старшему вместо «отец» употребляется «старший брат» (a bátyám). Так что, называя так Кемисэ, Эгир выказывает особое к нему расположение.

[2] Гран – первая столица Венгрии, современный Эстергом.