Маленькую комнатку, заполненную ледяным воздухом и сладким запахом разложения, залил теплый послеобеденный свет. Юнги, с трудом повернувший голову к окну, наблюдал, как медленно плывут облака по голубому небу, а с крыши, сдуваемые ветром, падают снежинки. Он не знает, сколько провел в бреду. Ощущение, будто целую жизнь. Будто все, что происходило до этого момента — бред. Его тело прошивала боль, от которой уже не закричать — горло кровавое дерет. Губы полопались, обнажая ранки не засыхающие. На стуле, уложившись локтями на стол, спит Намджун. Он, наверное, безумно устал. Юнги на него смотреть больно, невозможно. Некогда смуглый он стал бледным, под глазами — синева и губы вечно дрожащие, словно он плач сдерживает.
Юнги больше не разговаривает, ему трудно даже моргать. От невыносимых мук остается только плакать безмолвно, смотря на голубое небо с жилами белесых облаков. В дверях стоит дама в черном — красивая, изящная. Ее бледные пальцы переплетаются между собой в замок. Она легко держит в них бардового цвета цветок. Мягко, словно кошка она подходит к юнгиевой постели, протягивает к нему ладонь, а Намджун прогоняет ее точно тигр, яростно сбивая температуру. Но сейчас Намджун спит. Она кивает грустно головой, с какой-то жалостью смотря на Юнги. А ему не грустно. Не страшно. Ему хорошо. Женщина сказала, что у них с Намджуном был бы мальчик, и он ждет своего папу, а потому Юнги тянет руку в ответ.
Имя этой женщине — Смерть.
Намджун резко дернулся, едва не свалившись на пол, и потер глаза, прогоняя сон. Он тут же подорвался, с беспокойством склоняясь над притихшим омегой. Он дышал медленно и нечасто. Намджун ненавидел себя и свою жизнь за то, что ему приходилось прислушиваться к его дыханию. Юнги смотрел на него стеклянными глазами, не моргая. Кажется, будто звезды у него в глазах застряли и только потому они блестели, отражая солнечный свет. Намджун слегка улыбнулся, подтащив со скрипом к его койке стул.
— Я заснул, Юнги-я, извини меня, — Намджун сел, беря в свои ладони юнгиеву, прохладную. Он по привычке начал поглаживать хрупкие костяшки большим пальцем, очерчивать витиеватые линии вен, что бугорками прощупывались под подушечкой. Такой бледный, что страшно. Юнги почти сливается кожей с простыней, настолько он белый, хрупкий, призрачный. Смотрит и не моргает. — Я подумал о том, куда бы мы могли отправиться после твоего выздоровления.
