Мне не нужна еда. Мне не нужно, чтобы эти противные каши касались моего языка, такие вязкие, в масле, который я от всей души ненавижу. Мне не нужна тяжесть в желудке и боль, боль до такой степени сильная, словно меня режут по живому. Мне не нужно это, я не хочу. Снова и снова и снова повторяю им одно и то же, снова и снова и снова, но они просто игнорируют меня. Они не слушаю, им все равно. Разве такое может происходить в государстве, зовущемся правовым? Разве человека могут просто игнорировать, словно он маленький хомячок в клетке, в которого ветеринар насильно толкает свежую морковь? Лучше бы в самом деле морковь, но не эти жирные каши, эти бульоны, в масле с кусочками мерзкого мяса. Я просто устала....
Я не помню, как долго здесь нахожусь. Мое тело наизусть изучило каждый милиметр матраса, немного потертого, но в целом сносного. Правда самые сносные вещи со временем становятся невыносимы. Я перевожу взгляд с одной белой стены на другую. В моей голове не в первых раз возникают мысли разбиться об эту стену, словно бабочка, что намеренно летит к пламени, разбиться, сгореть за одно мгновение и стать свободной. Лёгкой, невесомой, такой, какой я хотела быть всегда.
Но у меня не хватит сил. Не хватает сил даже на то, чтобы поднять руку или ногу. Да ладно, поднять...я не могу шевелить пальцами, не могу оттолкнуть медсестру, что пытается толкать в меня кашу каждый день. Раньше они кормили меня капельницами, это нравилось мне намного больше, чем то, что происходит сейчас. Я все ещё была лёгкой, хотя мое тело и было тяжелее солнечного ядра.
Я вновь скользнула взглядом по стене. Но она не появлялась, словно забыла про мое существование. Она не появлялась так давно, ей будто было плевать на то, что я все ещё ее жду. Она не простила. Просто не простила меня, ведь я ее предала. Я выбрала еду, выбрала эту дрянь, отравляющую мой организм. Я позволила им поймать меня, позволила схватить после побега, позволила стянуть с крыши и запереть в белом доме. Вовсе не в доме президента, нет, в дурке. А теперь я не могу даже встать, чтобы уйти.
Я вижу, как она покидает меня, и последние следы ее присутствия исчезают, кости постепенно скрываются, и я ненавижу это. Ненавижу каждый чертов милиметр прослойки под кожей, скрывающей мою красоту. Она дала мне все это, она сделала меня прекрасной, познакомила меня с собой, но я ее предала.
Дверь со скрипом отворяется. Я усмехнулась, обычно никто кроме медсестры не заходил. Скрип этой двери означал начало моих страданий, то, что я ненавидела больше всего. От этого скрипа хотелось выть и лезть на стену. Это просто невыносимо для меня, этот звук определенно должен сопроваждать грешников в аду.
В комнату зашёл мужчина, высокий, молодой, с участливой улыбкой и грустью в больших голубых глазах. Он смотрел на меня долго, словно застыв. Снова этим взглядом. Они все смотрели на меня так, смотрели такими глазами, словно я умирала. Они не понимали, что я здорова, что меня заперли здесь по ошибке. Я не больна, я просто хочу домой.
Мама. Я мысленно звала ее так много раз, но она не отвечала. Ана. Теперь замолчала и она..
Доктор прошел ко мне медленно, словно не решаясь. Осторожно присел на край кровати, хотя мог занять как минимум половину. Зачем он здесь? Я не понимаю.
— Здравствуйте, Кристин. Я доктор Хакс, ваш психиатр.
Точно, мне ведь поставили шизофрению. На днях... Они утверждали, что моей Аны нет, что моей милой Аны не существует. Они думают, я придумала ее, они ничего не понимают. Он тоже ничего не поймет.
Врач улыбнулся, словно читая недоверие в моих глазах. Это взгляд раздражал меня, но даже при желании я не смогла бы его ударить. Я могла только говорить, тихо, шепча, совсем как Ана.
— Может вы хотите рассказать мне, что с вами случилось. Вы бы очень мне помогли. — доктор улыбнулся, а я только немного отвернулась. Он не поверит в мою Ану, но мне было очень скучно здесь. Больше: я устала от скуки.
Я ненавидела каждый сантиметр этой комнаты, а рассказать ему про Ану я могла. Рассказать, с чего все началось.
— Хорошо...
