Ad Dracones

Глава 22. Капкан - Csapda

Ирчи

На следующее утро Инанна рачительно сложила вываренные кости в котелок – хоть я и надеялся, что в скорейшем времени нам доведется как следует попировать в деревне, я не стал возражать: если нас что-нибудь задержит в дороге, то для жидкого отвара сгодятся и эти объедки.

От нашей стоянки склон пошел вниз так резко, что нам поневоле пришлось замедлиться: следовало с осторожностью выбирать, куда ступить, чтобы не поскользнуться на обильно усыпавших склон сосновых иглах и не съехать по влажной траве. Шум реки усилился, перейдя в грохот водопада, а затем опять пошёл на спад, напоминая сердитую перебранку. Низкорослые сосны, между которыми пролегал наш путь, покачивали верхушками на ветру, словно выражая неодобрение внезапной сварливостью реки. Я принялся было напевать весьма рваную из-за сложного спуска мелодию, чтобы скоротать путь, но меня тотчас одёрнул Эгир:

– Прекрати, сейчас никто не в настроении для твоих песенок.

По мне, так с его стороны это было весьма подлым способом сорвать на мне раздражение, но я всё же подчинился: из-за того, как звуки моего голоса словно бы поглощались сырым склоном, мне самому сделалась не по себе. Я уже хотел было предложить привал, когда моих ноздрей достиг запах, возможно, навеянный вновь обострившимся чувством голода.

– Теперь и я чую, что дымом пахнет, – бросил я твердынцу. – Небось, из деревни. – К нашей немалой радости, ветер успел смениться, и теперь задувал не с гор, а из низины, где пряталось людское поселение.

Тот вместо ответа поёжился, и мне пришло в голову, не опасается ли он новой встречи с людьми после того, чем окончилась последняя? Чтобы малость его подбодрить, я поведал:

– Недалеко от деревни находится ещё одна крепость, так что никаких разбойников в окрестностях быть не должно – там проверяют всех, кто поднимается на перевал с той стороны. – Если подумать, утешение было так себе: ведь точно то же самое я думал и о Вёрёшваре, через который лихие господа не только без помех проехали, но, похоже, ещё и заручились поддержкой ишпана Тархачи. Тем не менее, Нерацу послал мне благодарный взгляд в знак того, что я верно угадал его опасения.

Прочие тоже были угрюмо-молчаливы, словно и их что-то угнетало; решив про себя, что так сказывается длительное недоедание и утомление, я целеустремленно шагал вперёд, пока вновь не уловил в воздухе то же самое пленительное дуновение, но на сей раз гораздо более отчётливое.

– Это не из деревни, – остановившись, изрёк я. – Костёр развели где-то рядом с мостом.

– Далеко нам до моста? – севшим голосом спросил Эгир.

– Да нет, скоро доберемся, – заверил его я. – Потому-то я и понял – кажется, ещё немного, и я точно смогу сказать, что там у них жарится... Может, мы даже подоспеем к куда более обильной трапезе, чем наши вываренные кости, – весело бросил я.

Однако мои спутники почему-то не обрадовались такому предположению. Похоже, заразившись чрезмерной подозрительностью от Нерацу, Эгир сказал:

– Господину Вистану и госпоже Инанне надлежит оставаться подальше от моста, пока мы не разведаем, что там к чему.

– В любом случае, мы должны подобраться поближе, чтобы убедиться, – бросил Вистан, так и не закончив фразу; от тревоги его голос сделался отрывистым и каким-то бесцветным.

Небо застили пасмурные тучи, и в повлажневшем воздухе ещё отчетливее проступил запах дыма.

– Куропатки, – с завистью протянул я. – Интересно, кто это такие? Неужто охотники отважились отправиться в горы сразу после эдакого ненастья?

Внезапно твердынец стиснул мою руку – хватка была такой крепкой, что я уже хотел было попросить его разжать пальцы, а то не обойдется без синяков.

– Тот свет, что я вчера видел, это были те костры!

Эгир бросил на него быстрый взгляд.

– Почему же вы не сказали раньше? – В его голосе звучала неприкрытая досада.

Однако Вистан опустил руку ему на плечо:

– Это бы ничего не изменило, – безмерно усталым голосом сказал он.

У меня было ощущение, будто я ненароком прибился к незнакомой компании в самый разгар оживлённой беседы, где лишь я один не понимаю, о чём речь – вот только в нашей группе веселья кот наплакал, напротив, все, казалось, боялись раскрыть рот, чтобы оттуда не вырвались полные горечи и отчаяния слова.

– Вы что, думаете, что это те же люди, что на нас напали? – спросил я, не заметив, как перешёл на шёпот.

Вместо ответа Эгир велел:

– Ты, Ирчи, и господин Нерацу пойдёте со мной разведать, что да как.

Как всегда, когда речь шла о простых и понятных действиях, я тотчас воспрял духом и предложил:

– Отлично, а госпожа Инанна пока может разложить костёр...

– Никакого костра, – отрезал Эгир, обведя всех тяжелым взглядом. Вистан же, вместо того, чтобы одёрнуть своего раскомандовавшегося слугу, успокаивающе произнёс:

– Разумеется, у меня и в мыслях не было.

– Видать, у меня одного в мыслях имеется ужин, – буркнул я, безропотно зашагав следом за Эгиром, движения которого сделались осторожными, почти бесшумными.

– Ирчи, ты лучше нас знаешь местность, – вполголоса заговорил Эгир, когда мы отошли за пределы слышимости от поляны, где остались Вистан с Инанной. – Скажи, как лучше приблизиться, чтобы нас было не видно.

– Лес подходит вплотную к мосту что с одной, что с другой стороны, – рассудил я, – так что подобраться труда не составит. Но лучше, полагаю, держаться поближе к реке – там кусты погуще, а сосняк далеко просматривается. К тому же, насколько я могу судить, – добавил я, вновь потянув носом воздух, – костры на другом берегу, так что проще что-либо увидеть, если идти поближе к воде.

Своим суждением я обрек и себя, и спутников на долгое продирание сквозь кусты – то колючие, то цепкие, то попросту непролазные, но наши мучения были вознаграждены: пробираясь по берегу, мы набрели за заросший кустарником далеко выдающийся обрыв, с которого как на ладони просматривался венец весело мерцающих трёх огней на другом берегу.

– Прямо у дороги, – рассудил я, вновь переходя на шёпот – к этому призывала таинственность обстановки и ощущение неведомой пока опасности, хоть умом я понимал, что с такого расстояния услышать меня мог разве что Господин Ветра, к тому же мой голос напрочь заглушался шумом реки. – Как думаете, может, это такие же, как мы, путники остановились на привал? – спросил я с надеждой, не ожидая впрочем, что мои спутники со мной так уж легко согласятся.

– И сколько их там, по-вашему? – спросил Эгир, не отрывая взгляда от трепещущих огней.

– Пожалуй, целый караван наберется, – прикинул я. – Десятку людей хватило бы и одного костра, лишь бы большого; три костра будет, если пара дюжин пожелает расположиться, не теснясь.

Я ожидал, что скажет по этому поводу Эгир или Нерацу – если тот вообще в этом хоть что-то смыслит; вместо этого старый слуга спросил:

– А что с мостом?

– Отсюда его должно быть видно, пусть и не целиком. – Я указал на заслон из пышного можжевелового куста. – Но, наверно, уже слишком темно, чтобы толком разглядеть; впрочем, что с ним станется: мост-то каменный!

Твердынец тотчас раздвинул ветки, углубившись в куст – со стороны можно было разглядеть лишь слабое движение, приписав его ветру. Спустя каких-то пару мгновений он вынырнул оттуда, объявив:

– Там стоят два человека, неподвижно, будто на страже.

– Вот уж это точно не припозднившиеся путники, – вырвалось у меня, и Эгир в подтверждение этого негромко выругался.

Нерацу не отрывал от его лица встревоженного взгляда:

– Как вы думаете, это за мной? – спросил он дрогнувшим голосом.

Эгир, который, понятное дело, знал ответ на этот вопрос ничуть не в большей степени, чем я сам, лишь мотнул головой:

– Возвращаемся.

– Куда? – брякнул я – настолько меня сбило с толку все происходящее.

– К господину с госпожой, куда ж ещё, – буркнул Эгир с таким неудовольствием, словно все неприятности последних дней исходили исключительно от меня.

Казалось, твердынец был не в силах сойти с места: Эгир уже двинулся прочь с площадки над обрывом, а он всё стоял и глядел туда, где золотились во тьме костры. Мне пришлось взять его за руку, чтобы вывести из этого транса. Взглянув на его освещённое слабыми отблесками реки лицо, я увидел, что его губы безмолвно шевелятся – он словно бормотал какой-то заговор.

– Господин Нерацу, – позвал я, и он обернулся, уставясь на меня невидящим взглядом.

– Что бы там ни было, всё устроится, – заверил я его как можно более умиротворяющим тоном. – Мы что-нибудь придумаем. После всего, что с нами уже случилось, мы со всем управимся. – Пожав его застывшую, как ветвь сухого дерева, кисть, я добавил: – Что бы там ни было, мы вас не оставим.

Это наконец вывело его из мертвенной неподвижности – оступившись, словно им вновь овладело морозное оцепенение, он оперся на мой локоть – так мы и побрели следом за Эгиром. Походке Нерацу быстро вернулась твёрдость, и он отнял руку от моей, зашагав вперёд с новообретённой решимостью, так что я еле поспевал за ним.


Кемисэ

Горящие во мраке костры, вчера бывшие лишь мимолётной искрой, теперь казались огненными очами смерти, которая с вызовом заглядывала мне прямо в глаза. Казалось, их колеблющиеся языки шептали мне: «Вот ты и добегался – думал, получится уйти от меня? Переступив порог, ты уже отдался на мою милость, так что всё то время, что ты провёл в этом мире с того мгновения, одолжено у меня – и ты превысил отпущенную тебе меру».

Все прочие звуки словно умерли, в глазах потемнело – лишь эти огненные точки будто разрослись до размеров пышущих жаром солнц, в ушах застучали перекаты строф старинной песни:

Моих перьев железо развеет врага,
Словно жаркое солнце сгоняет снега.
Столь широк и могуч моих крыльев размах,
Что и самую память сотрёт о врагах.
Мой полёт не удержат и стрелы.

Я закрою сородичей телом своим,
И на пядь не позволю приблизиться к ним,
Танец, кровью рождённый, лишь смерть принесёт,
И врага ни броня, ни клинок не спасёт.
Станет красным, что создано белым.

Как чешуйка к чешуйке на коже прильнёт,
Мой товарищ со мною на битву встаёт,
И под небом не выкован молот такой,
Чтоб разбить нашу цепь в кутерьме боевой,
Одержав тем победу в сраженьи.

Каждый здесь с малолетства сроднился с мечом,
В сердце верном заветы хранил горячо,
И, себя не жалея, всяк сдержит зарок:
Пока жив, не пропустит врага за порог.
Лучше смерть, чем позор пораженья.


Повторяя про себя эти строки, я будто впал в транс, позабыв о том, что происходит вокруг – и тут мне на запястье неожиданно опустилась горячая ладонь, будто призванная словами песни. Тут-то я наконец пришёл в себя, вспомнив, что опасность нависла не только над моей жизнью – вместо того, чтобы кручиниться над своей судьбой, мне надлежит позаботиться о том, чтобы не пострадали мои спутники. Пускаясь в обратный путь, я уже знал, что сделаю, а в голове продолжало биться: «Лучше смерть, чем позор пораженья...»


Ирчи

Видимо, Эгир начал рассказывать господину об увиденном, не дожидаясь нас – приблизившись, мы уловили обрывки фразы:

– И двое на мосту – выходит, около двух дюжин.

Плечи Вистана поникли так, что он, без того казавшийся стариком, словно одряхлел ещё на полсотни лет.

– Боюсь, нам уже не важно, сколько их на самом деле, – только и вымолвил он, не поднимая головы.

– Быть может, я поутру пойду и разведаю, что это за люди? – бодро предложил я. – Если они, конечно, ещё там будут – возможно, с рассветом их уже и след простынет. В любом случае, с меня-то им взять нечего, так хоть поразузнаю, чего им надобно.

При первых же словах Нерацу вновь вцепился в мою доху с такой силой, словно я порывался бежать туда немедленно.

– Я знаю, что им нужно, – подрагивающим, но решительным голосом заявил он. – И я сам к ним выйду – пусть потребуют за меня выкуп, если осмелятся. И если смогут, – добавил он, опуская ладонь на рукоять меча, – ведь сдаваться им без боя я не намерен.

При этих словах в памяти у меня всплыла жуткая история, которую я неоднократно слыхал от караванщиков – легенда времён той самой войны, от которой мои предки бежали в горы, обосновавшись бок о бок со склави, которые забрались в эту глушь ещё раньше, спасаясь от собственных более воинственных сородичей. Несмотря на то, что мой народ славится воинской доблестью, упорнее и успешнее всех прочих захватчикам сопротивлялись твердынцы – несмотря на число и свирепость воинов, а также хитроумие военачальников, чужаки так и не смогли захватить неприступную цитадель. Участвуя в схватках у ворот и бесстрашных вылазках, непревзойденные бойцы Твердыни предпочитали смерть в бою тяготам плена.

И всё же случилось так, что одного из молодых воинов, лишившегося сознания от сокрушительного удара по голове, удалось взять живым. Зная, с кем имеют дело, захватчики потребовали от его родичей неподъёмный выкуп, сравнимый лишь с теми, какой взимают за особ королевской крови; тем не менее, твердынцы без колебаний согласились на непомерные требования. Похитители разжились таким количеством золота, какового не видала даже королевская сокровищница, и всё же оно не принесло им счастья.

Прошло не так уж много времени со дня знаменательного выкупа, когда получивших его – всех до единого – нашли мёртвыми рядом с людным перекрестком. На телах не было видимых ранений и повреждений, но на лицах с разверстыми ртами застыло столь страшное выражение, что люди боялись к ним приблизиться. Когда талтош из ближнего селения по надлежащему обычаю начал выяснять, какой из смертных грехов свёл их в могилу, веля подручным поднимать тела после каждого вопроса [1], те не смогли приподнять мертвеца ни на пядь от земли. Тогда талтош, осмотрев тела, обнаружил, что их нутро сплошь залито расплавленным золотом. Узрев это, он изрёк так, чтобы слышали все собравшиеся: «Твердынцы сдержали слово. Всё золото захватчиков останется при них до скончания времён».

Его слова сбылись: сколько ни водилось кругом алчных людей, никто из них не осмелился осквернить могилы чужеземцев, дабы завладеть проклятым сокровищем. Равно как не нашлось и тех, кто рискнул бы повторить подвиг этих бедолаг – видно, на то был и расчет, чтобы слава о них разошлась по всей стране, если не шире, наставляя людей: тот, кто рискнет причинить вред твердынцу, расплатится тысячекратно.

Правда, когда я спросил Феньо насчёт этой истории – само собой, со старшими членами семьи заговорить об этом я бы в жизни не решился – он сказал, что это всё чистой воды выдумки: где это видано, чтобы люди могли одолеть твердынца, да еще и взять живьём. Я-то думал, что он по своему обычаю безбожно заливает, пока не увидел, что сотворил с теми лиходеями наш твердынец – тут оставалось лишь посочувствовать тем, кто попытается захватить его в плен. И всё же я зарубил на корню эту знаменательную идею, заявив:

– Вот уж нет – я пообещал Вереку приглядеть за вами и сдержу это обещание. Вы же говорили, что, замёрзнув, можете пролежать до весны? Так что я утащу вас повыше в горы и замурую в какой-нибудь укромной пещерке. А на тот случай, если сам не смогу вернуться, нарисую карту – авось кто-нибудь пустится на поиски этого сокровища.

– Ты тут ни при чем! – запротестовал Нерацу. – И решать за меня не имеешь права – если уж я решил принять бой, то силой ты меня всё равно не удержишь!

– Ишь развоевалась ребятня! – сердито сверкнул на нас глазами Эгир. – Выкиньте эту чушь из головы!

– Господин Эгир, – начал твердынец с непривычной резкостью, – при всем уважении...

Но тут его прервал тихий голос Вистана, который, вскинув руку, мигом положил конец нашей перебранке.

– Боюсь, что я задолжал вам историю, – неторопливо начал он, словно речь и правда шла о степенной беседе у костра. – Рассаживайтесь рядом, ведь она займёт немало времени.


Примечание:

[1] Сведения о подобном обычае у хантов мы позаимствовали из книги М.Ф. Косарева «В поисках Великой Венгрии» (М., 2011). Поскольку шаманизм древних венгров уходит корнями к хантам, у них мог существовать похожий ритуал.