рискнёшь, моя дорогая девочка? {ЗАКОНЧЕН}

66 глава

Предупреждение в главе присутствует сцена 18+

— Ладно, черт с тобой, гребаный придурок! — нервно выкрикиваю я и шагаю прочь с этого места, быстрее вперёд, путаясь в шнурках от собственных ботинок и нарываясь на пронизывающий ветер. — Достало слушать твое нытье, эти думы о вечной любви и все такое.

Сзади слышится нервный смешок, язвительный, точно змеиный укус.

— Что то ещё? — оборачиваюсь я, требовательным взглядом буквально умоляя его открыть машину.

— Тебя. — пожимает он плечами, начиная пинать рядом лежащий камень. — Тебя, тебя и тебя, Миллер. Я хочу много тебя.

Я закатила глаза к звёздному небу и принялась вдыхать ледяной воздух полной грудью настолько сильно, что в гортани уже защипало, а ледяной поток с размахом грохнулся в живот и принялся обволакивать мои внутренности снежными объятиями.

— Ну давай, покричи, поплачь, может, тебя вырвет сейчас меня это не остановит. Вообще. — хриплым голосом произносит Мурмайер, и, разворачиваясь на 180 градусов, шагает прямиком к замёрзшему пруду.

«Да какого...» - судорожно проносится в моей голове, и я не нахожу ничего прекрасней, чем долбануть с размаху по его машине - может, хоть это его остановит.

Ему плевать.

Ему совершенно плевать на все, что происходило вокруг.

Пэйтон сел на покрытый снегом старый пень и принялся кидать камушки на лёд, что-то бурча себе под нос и вновь бросая их туда.

— Тебе известно, что такое совесть? — срываясь, произнесла я, сквозь стиснутые зубы. — Как этим пользоваться? В каких случаях применяется?

Мурмайер хмыкнул себе под нос, и хватило лишь одной секунды, чтобы понять как он мучительно терпит. Терпит все, что ему нужно, нет, приходится переживать, все эти гребаные встречи и расставания, все то, что он так ненавидит и все то, что он обязан просто делать.

Сцепив руки в замок, я принялась настойчиво выдыхать горячий воздух на ледяную кожу, пританцовывая на месте. Все это порядком сидело поперек горла, но и в этом была своя, черт ее побери, романтика.

— Я так больше не могу, Пэйтон. — прохрипела я сиплым голосом, медленным шагом направляясь к потускневшему Мурмайеру. — Не могу. Ни капли.

Шоколадные глаза смотрят настойчиво, требовательно, по-честному грубо, с искринкой жалости И жалкой апатией. Сухие губы расплываются в улыбке в тот момент, когда я усаживаюсь рядом с ним на колени, и мне совершенно все равно, что подо мной чистейший снег и руки уже посинели от мокрых снежинок.

— Последняя ночь перед рождеством, Миллер. — прошептал он, накрывая мою руку своей горячей ладонью. Такой горячей, что невольно хочется дернуть рукой. Потому что очень горячо. — Ждёшь?

Я мотнула головой. Так легко и непревзойденно, точно Рождество это последнее, о чем я мечтала весь этот проклятый год.

Крепкие скулы сжимаются, нервно дергаются. Мурмайер приоткрывает рот, чтобы сказать что-то такое, что запомниться в голове надолго, но нет. Он не говорит. Лишь отворачивается, опускает голову и смеётся. Легко и нежно.

Слишком свободно.

— Ты появился и пробудил ад во мне, Пэйтон.

Комок посреди горла оказался замерзшим. Возможно, он прирос к гортани или что-то там ещё. Ему неизвестно, что такое любовь.

— Как дела, Эмили? — неожиданно спрашивает он, резко дергая меня за руку так крепко, что я тут же поднимаюсь и мгновенно оказываюсь на его коленях.

Мурмайер довольно усмехается.
Господи.
Лёгкие, держитесь.

Я ничего не понимаю, трясусь как осиновый лист, смотрю на пруд, чувствую Пэйтона, много Пэйтона, слишком много Пэйтона, боже, я хочу, я не могу, меня качает, где мои воздух, дайте мне тонну.

— Я спросил, как дела, Миллер? — грубо повторяет он, однако мягко кладет свою голову мне на плечо, и я чувствую, как дрожит у меня под коленками, а во рту все высыхает, точно там прошлась песчаная буря.

— Я люблю тебя, Пэйтон.

Мои руки тряслись. Они тряслись так, как будто их только что огрели открытым электричеством. И когда он нежно обхватил мои ладони, что-то, что никогда не случалось раньше, промелькнуло во мне.

Здесь не было его любимого разврата и вечной пошлости это был настоящий Пэйтон , на самом деле, с горячим сердцем, которое топилось только тогда, когда...

— У меня есть пара огромных шкафов и сундуков, битком набитых чувствами к тебе. — спокойно отвечает он, повернув мое лицо к себе, схватив меня за подбородок двумя пальцами. — Но они запираются на ключ, и этот ключ у меня в кармане.

— Чт..

— Тебе не нужны никакие ключи, Миллер. Ты разрываешь меня без всех замков. Ты одна делаешь это. И я прошу тебя, — он замолчал н надолго, видимо, собираясь с мыслями. — Если ты можешь - пожалуйста, не заканчивай.

Каким-то чудом я встретила Пэйтона. Каким-то чудом наши чувства мгновенно стали взаимны. Все эти чудеса потихоньку складывались друг с другом, пока однажды не случилось самое главное чудо — чудесный поцелуй, который скрепил нашу последнюю ночь перед самой заветной, спустя целый год.

/////

Он целовал развязно медленно, и пусть губы леденели от мороза, сердце умоляло выпрыгнуть из грудной клетки, а рукам было бы комфортней находиться в карманах, чем на крепкой мужской спине, все это продолжалось сладко-медленно, вкусно, сочно и в какой-то степени с долей чертовой дерзости, которую он не мог оставить в стороне. Мягкие руки скользили по оголенной коже, все вокруг, казалось, покрывалось мурашками, не было сил терпеть и что-то там ещё, все было так, как бывает лишь только в каких-нибудь галактиках.

Он не смог вытерпеть. Мы оба не смогли.

Печка в машине, казалось, разрывалась от такой температуры. Жалкая романтика, гребаные снежинки кому это к чертям оказалось нужным, когда здесь, на фоне проклятого колледжа, на заднем сидении одной из дорогих машин, он нависал надо мной.

Слишком близко.

Его было так много, что я снова и снова брала за привычку начинать задыхаться, но эти губы, господи, Эмили, эти губы, они сводили с ума.

— Тебе понравится. — излюбленная фраза. Вырывается из хриплых уст с особой дерзостью все, что находится в голове, вращается с нереальной скоростью. — Подними ручки, девочка.

И я послушно делаю все, что он приказывает. Просто потому, что это Пэйтон. Потому что он рядом и потому что он это все, что я так требовательно хочу.

Хочу.
Не иначе.

Влажные от развязной слюны пальцы проникают вовнутрь, настолько мягко, что я выгибаюсь под ним четкой дугой от такого потрясающего чувства, которое, вроде как, называют «незапланированный оргазм».

— Ты трясешься, но ведь я ещё ничего не сделал. — прошептал он в губы так близко, что я, не сдерживаясь, с силой притягиваю его к себе за шею и автоматически раздвигаю бедра ещё шире, потому что я хочу его в себе, и мне, какого-то хера, совсем не стыдно.

Мурмайер довольно усмехается.
Пэйтон, сколько можно терпеть.

— Кто-то был в тебе ещё? — настороженно спрашивает он, раздвигая пальцы внутри меня и заставляя взвизгнуть так, точно я решила прокатиться на какой-нибудь карусели и от неожиданности совсем потеряла голову.

Господи чертов гребаный боже, какие карусели, Миллер, о чем ты думаешь, милая.

— Нет. — пискнула я, а затем, прокашлявшись, распахнула глаза шире и уверенно помотала головой. — Никто не трогал меня.

— Ты умная девочка. — довольно улыбается он и с силой втягивает нежную кожу внизу живота сквозь острые зубы. — Слишком вкусная.

Мы неоднократно пытались заниматься любовью, но постоянно получался секс. Теперь я отчетливо ощущала, что такое любовь. Любовь таится в сердце, ее не боишься, ее не стесняешься. Ты отдаешь себя ему и знаешь, что это правильно. Чувствовать его в себе становится своим родом особенной гордостью ты растворяешься в нем.

— Десять, Миллер. — приподнимается Пэйтон и смотрит в мои глаза.

— Целуй меня в губы.

Лёгкое прикосновение. Влажные губы, требовательные пальцы замирают внутри, настойчиво растягивая удовольствие насколько это возможно.

Внизу живота все приятно тянет, так приятно, что я невольно закидываю голову назад и, кажется, улыбаюсь сама себе, просто потому, что мне приятно.

Потому что я теряла голову, когда он находился в миллиметре от моего лица.

— Девять.

— Запусти пальцы в мои волосы. — хрипло прошу я и поддаюсь парню навстречу, обведя головой его руку и умоляя чувствовать его руки в моих волосах.

Он оттягивает их одной рукой, взрывается лицом, вдыхает полной грудью и грубо стонет.

Пэйтон, смелее.

— Восемь.

Я выдыхаю. Одновременно с ним, синхронно, без лишних слов. Впитываю его слабость в себя и приподнимаю бедра выше - хочется больше.

— Трогай меня, Пэйтон‚ медленно. Трогай.

Он смеётся. Хрипло, развратно, смеётся . С лёгкостью проводит влажную дорожку языком от солнечного сплетения, поддается вперёд, целует впадинку внизу живота и проворачивает пальцы восьмеркой внутри - вырывается животный хрип из моих уст. Я понимаю, что сдаюсь.

— Семь, Эмили. Семь. Что у нас под номером семь?

Воздух оседает на наши тела слишком быстро. Дышать становится практически невозможно, грудь Пэйтона вздымается все сильнее с каждым вздохом от его дыхания внутри разливаются пожары и сердце трепещет так сильно, ещё немного‚ и совсем оборвется.

— Семь. Держи меня.

Крепкая рука обхватывает меня за талию и притягивает к себе с неведомой силой. Из горла вырывается крик - он меняет положение пальцев и вводит третий, без всякого смущения облизывая безымянный палец и вновь вводя его вовнутрь.

Терпеть практически невозможно, хотя в теории - это всего лишь семь.

— Шесть. — нехотя произносит он, втягивает кожу на шее слишком сильно. Я чувствую, как пульсирует синяя жилка и как она тут же оказывается в прикусе между его зубами.

— Губы. — мягко произношу я и целую его. Целую много и сладко, с языком и без, он скользит во мне, хочется буквально орать. Даже не кричать, а орать.

— Пять.

— Пальцы.

— Четыре, Эмили. — улыбается он, спокойно исследует меня изнутри, трётся пахом об мои бедра и тут же что-то щелкает я больше не чувствую ткани на его теле.

Сперто выдыхая, я приоткрываю рот и издаю протяжный стон, молящий лишь только об одном. Ногти самопроизвольно впиваются в мужскую спину, Пэйтон теряется в себе, совершенно не контролируя себя, целует низ живота, тщательно стараясь не пропустить ни одну клеточку тела.

— Четыре, Мурмайер. Игра.

— Три.

— Медленно. Прикоснись и начни. Пожалуйста, Пэйтон.

Башню срывает, как на американских горках. Он грубо входит, срывает к черту эту гребаную футболку на моем теле, прикусывая возбужденную грудь и смело делает ещё один толчок вперёд - ему просто плевать, что стоны из моего горла тушатся его губами. Ему просто плевать.

Я любила это животное.

Грубые движения не давали мыслить, все путалось в сознании. Крепкая рука Пэйтона сжимала волосы на моем затылке, а язык оставлял синяки на тонкий коже - все это, черт возьми, было просто сном.

Наслаждаться им внутри себя, слышать его неразборчивое дыхание на ухо, эти зубы, прикусы - Пэйтона, милый, где же ты был так долго?

Я соглашусь, порно-фильм вышел бы тиражом в миллион экземпляров — на кожаном сидении было особенно развратно.

Похоть, языки и пальцы — грязно, паршиво, но по-своему сладко, притягательно, сшибающее с ясного разума вообще.

— Я хочу тебя, хочу, господи, я хочу тебя, Миллер. — шептал он невозможно быстрым тоном, находясь внутри и прижимая меня к себе так, словно я это все, что у него осталось. — Ты моя, моя, черт побери, моя, моя, моя...

— Ты просто одержим сексом, Пэйтон. — пытаюсь сказать я, искренне верю, что он все понял, ведь сил нет ни на что.

— Я одержим тобой, Миллер.

В момент пика все проваливается во внутрь, дрожь тела, ещё, глубже, сильнее, хриплое «Пэйтон, пожалуйста», настойчивое «Моя», все моменты принадлежат нам, не хватает сил, срывает башню, все валится к гребаным чертям, слишком тянет, все, ещё, больше, господи, Мурмайер, я хочу ещё.

Сильные руки не выдерживают. Он падает прямо на хрупкое, обессиленное тело. Улыбается сквозь прикрытые глаза, но притягивает к себе за лицо и набирается сил для ещё одного поцелуя.

Я не чувствую ног. Я чувствую его губы на себе, горячее дыхание, звук падающих снежинок за окном в этот момент кажется особенно острым.

Осторожно посмотрев на Пэйтона, я замечаю его притягательные глаза, от которых внутри меня все обрывается и со вкусом падает в пятки.

— Ты это все, что мне нужно. — прошептала я сквозь крошечное расстояние между нами. — Начиная от твоих чертовых кудряшек‚ заканчивая твоими крепкими объятиями, Мурмайер. Ты нужен мне. Это будет и три, и два, и один.

Пэйтон молчит. Предательски улыбается, облизывает губы, крепче сжимает мои пальцы в своих.

Я не вижу смысла ждать ответа, все становится понятно, когда он прикрывает глаза и вновь прикасается своими губами к моей влажной на лице коже. Просто прикасается. Не больше.

— С наступающим Рождеством, Миллер.

Мои глаза расширяются в диаметре, я открываю рот, чтобы сказать что-то очень острое, но Пэйтон, он мгновенно затыкает своими руками и все так же устало улыбается.

— Ты моя.