Ad Dracones

Глава 24. Прости - Bocsánat

Ирчи

Пробудившись ещё до света, я поднялся выше по течению – к водопаду, чтобы прихотливый ветер не отнес звук спускаемой тетивы к лагерю у моста, а также не спугнул птиц, которые могли насторожить наших преследователей. Боевой лук натягивался туже, чем мой, охотничий, что существенно замедляло скорость стрельбы, но я довольно быстро приспособился к нему настолько, чтобы попадать в цель за несколько десятков шагов.

Понадеявшись, что в случае необходимости этого окажется достаточно, я спустился к нашему лагерю, где меня ожидали лишь Вистан и Инанна. Вистан – вернее, господин Леле – сидел, закутавшись в шаль Инанны поверх плаща и выглядел так, словно без посторонней помощи не сделает и шагу – видать, ночевки на холодном сыром воздухе его доконали. Сообщив, что Эгир с господином Нерацу ушли вскоре после меня, Инанна протянула мне горсть найденных в окрестностях мерзлых ягод и показала на кучку грибов, с сомнением спросив:

– Я подумала, может, они годны в пищу?

Присев на корточки, я разобрал ее находки, с сожалением отметив:

– Это – поганки, а те нужно варить... – отложив пару сыроежек, я предложил: – Вот эти можно есть сырыми; если никто не отважится, то я точно не откажусь.

– Поищу такие же, – обрадовалась она, явно радуясь тому, что может занять себя хоть каким-то делом.

– Ну а я пойду поищу наших разведчиков, – объявил я, лихо закидывая лук за плечо.

– Будь осторожен, – напутствовал меня Вистан, – чтобы тебя не заметили.

– Да уж буду, – бодро отозвался я, зашагав вниз по склону.

Сказать по правде, не зная, куда направились Эгир с твердынцем, я не был уверен, что найду их, и намеревался, осмотревшись, вернуться назад – можно сказать, что я и сам отправился их искать, лишь бы не маяться ожиданием в лагере. Однако, дойдя до того выступа, где мы разглядывали огни вчера, я обнаружил там обоих моих спутников.

– Тихо ты! – шикнул Эгир в ответ на мое приветствие, вслед за чем поведал: – Мы наблюдаем с рассвета, за это время люди на мосту сменились дважды. Стоят всегда по двое, без присмотра мост не оставляют. Кусты рядом с мостом они расчистили, видимо, чтобы не было возможности подобраться незаметно.

Теперь, при свете дня, я и сам видел, что между рекой и мостом образовалась изрядная проплешина, посреди которой торчала лишь пара стволов – тонкие деревца и те порубили.

– Если заходить, то со стороны дороги, – угрюмо добавил Эгир. – Либо стрелять от опушки, а там полторы сотни шагов.

– Наверно, ночью подобраться легче, – предложил я.

– Ага, и целиться, видимо, тоже, – съязвил Эгир. – Ты же видел: огни они зажигают так, чтобы те освещали дорогу перед мостом, а сами дозорные остаются в тени. Если бы не зоркие глаза господина Нерацу, едва ли мы вообще бы их разглядели.

– Так может, ему и темнота не помеха? – с некоторой обидой бросил я.

– В темноте я вижу не хуже, чем днем, – смущенно бросил твердынец, – но когда светит в глаза, того, что находится за источником света, я не разгляжу.

– Кто бы мог подумать... – недовольно буркнул я, но тотчас опомнился – в памяти вновь встало услышанное вчера от Вистана.

Мы так и просидели на своем наблюдательном посту до самого вечера, следя за вражеским лагерем и дозорными на мосту не менее бдительно, чем они стерегли свои позиции. Время от времени кто-то из нас отлучался, чтобы выпить воды из ручья или просто поразмяться.

Вскоре после моего прихода Эгир отошёл проведать господина. Меня он тоже звал – поупражняться в стрельбе, но вместо этого я отдал ему лук, сославшись на то, что уже успел потренироваться с утра. Оставшись один на один с твердынцем, я сперва не знал, как начать разговор, да и он не облегчал мне задачу – лежал на плаще, не сводя глаз с дороги, так что я решил начать с того, что накинул на него сверху свою доху.

Однако Нерацу тотчас сбросил ее, встревоженно заверив:

– Это ни к чему, от реки тянет сыростью, так что ты вмиг замёрзнешь.

– Ну так представляю, как уже намёрзлись вы, – шутливо бросил я и вновь набросил доху ему на плечи.

– Нет, так не пойдет, – продолжал упрямиться он. – Если ты вновь занеможешь, я не смогу даже приготовить тебе отвар!

– Так и быть, – сдался я. – Тогда накроемся вдвоём – места под дохой с лихвой хватит, а мы не продрогнем на дозоре. – Видя, что он колеблется, я с усмешкой добавил: – Нам уже не раз доводилось делить её раньше, так вам не след чиниться.

Когда мне наконец удалось его уломать, мы вместе улеглись на его плащ, выглядывая из-под густых колючих веток можжевельника – от сонного тепла дохи тянет в дрёму, но порывы сырого ветра и врезающиеся в тело камни не дают уснуть – я наконец решился заговорить:

– Я тоже должен перед вами извиниться.

– За что? – В его голосе звучало неподдельное удивление.

– Я с самого начала вел себя с вами как свинья, – признался я. – Понимаете, когда мне сказали, что надо провести вас через горы, я хотел отказаться, потому что уже ударил по рукам с господином Вистаном... то бишь Леле, и меня, вроде как, вынудили – а потом, когда на нас напали, я решил, что все это из-за вас... А выходит, что всему виной моё упрямство – если бы я тогда разорвал сделку с господином Вистаном, с вами бы ничего и не случилось...

– И они были бы уже мертвы – и он, и Эгир... – эхом отозвался он.

– Не знаю, может, они нашли бы более удачный путь, уходя от погони, – предположил я, хотя в глубине души понимал, что, если уж преследователи господина Леле умудрились с такой лёгкостью перекрыть ему все пути к отступлению, то едва ли ему удалось бы так уж легко сбить их со следа.

– Ты говоришь, что взялся вести меня против воли, – задумчиво бросил твердынец. – А я, пускаясь в путь, и вовсе не знал, на что иду. Я понимал, что, быть может, сгину в пути – без цели, без всякого смысла. – Я хотел было прервать его возражением, что это звучит как прямое оскорбление по отношению к моим профессиональным навыкам, но он остановил меня, приподняв ладонь. – А вышло так, что мне выпала возможность спасти жизнь людям, которые мне полюбились. – Сказав это, он замолчал, будто поражаясь собственным словам. Пауза длилась так долго, что я хотел уже сказать хоть что-то, чтобы прервать эту начавшую смущать меня тишину, когда он вновь заговорил. – Чем бы все это ни закончилось, я хочу, чтобы ты знал, что ни в ком не встречал столь бескорыстного великодушия, как в тебе, и потому хочу поблагодарить тебя за все сейчас, пока есть такая возможность.

Между нами вновь повисло смущенное безмолвие: я сгорал от стыда, припоминая, как всякий раз твердил о том, какую выгоду принесет мне помощь твердынцу, – и то, о чем я уж точно предпочел бы забыть, но, похоже, не судьба – как предлагал бросить его в горах и спасаться самим. Он, похоже, тоже чувствовал себя неудобно после подобных признаний. Чтобы хоть как-то разрядить обстановку, я брякнул первое, что пришло мне в голову:

– Вот если бы отвлечь хоть одного из тех дозорных – тогда снять второго из лука не составило бы труда, а потом расправились бы и с первым.

– Отвлечь, говоришь? – эхом отозвался он, и больше не проронил ни слова, пока не подошёл Эгир.

Когда мы вновь собрались на уступе втроём, Нерацу проронил:

– У меня появилась одна идея... – но сколько бы мы с Эгиром ни пытались выпытать, что он там задумал, он лишь повторял: – Чем объяснять, я лучше покажу – словами её не передашь.

– Когда покажешь-то? – не выдержал я.

– Когда вернемся к остальным, – загадочно бросил он.

Возможно, именно предвкушение разгадки этой тайны стало причиной тому, что, едва солнце коснулось горизонта, как мы с Эгиром решили, что дальше наблюдать не имеет смысла: всё, что мы могли установить путем подобного наблюдения, мы уже выяснили.

Когда мы втроём поднялись к нашему лагерю, Вистан тут же потребовал от нас отчёта. Не успел Эгир начать рассказ, как твердынец выпалил:

– Мне в голову пришла одна мысль, но, чтобы её прояснить, мне потребуется помощь госпожи Инанны.

– Я охотно окажу любое содействие, – слегка озадаченно отозвалась она. Заручившись ее согласием, Нерацу взял свою суму и двинулся к растущему близ реки кустарнику, поманив её за собой.

На протяжении последующей беседы, в ходе которой Эгир обсуждал с господином возможности для будущего нападения, все мы, как ни старались сосредоточиться на этих жизненно важных вопросах, то и дело отвлекались, прислушиваясь к доносившимся от реки звукам, и, следует заметить, прислушиваться было к чему: сперва оттуда послышался страстный шёпот, затем словно бы шорох одежды, а после – приглушённый смех. Если предыдущие звуки еще можно было истолковать каким-либо благопристойным образом, то тут я не выдержал: поднявшись на ноги, объявил:

– Пойду-ка посмотрю, чем они там заняты.

К немалому моему удивлению Вистан придержал меня за рукав:

– Не мешай им. – Я одарил его возмущённым взглядом, едва сдерживаясь, чтобы не сказать, что уж кому-кому, а ему стоило бы об этом побеспокоиться; на это он лишь задумчиво ответил: – По крайней мере, хоть кому-то из нас весело.

Стоит ли упоминать, что сам я был настроен отнюдь не столь благожелательно, хоть Инанна могла бы справедливо возразить, что сам я осуждать её не вправе – и всё же слова порицания, готовые сорваться с моих уст, так на них и замерли, когда она, сопутствуемая твердынцем, наконец предстала моему взору.

Белые шелка свободно облегали её тело, подобно легким языкам тумана, колыхаясь от малейшего порыва воздуха; разделенный на широкие полосы подол платья, небесно-голубой цвет которого в сгущающихся сумерках казался серым, подчеркивал любое движение, а из прорезей ярко-синей верхней накидки струились белоснежные рукава, перехваченные серебряными браслетами, блестевшими даже в сгущающихся сумерках. Из серебра была выкована и диадема с длинными подвесками, удерживающая невесомое белое покрывало на ниспадающих на распущенных по плечам волосах, и ожерелье, сверкающей паутиной заплетающее грудь. Лицо также преобразилось: наложенные на веки и губы мазки золотой краски, золотые точки на щеках и синие штрихи у уголков глаз довершали неземной образ, придавая чертам обычной женщины истинное богоподобие. На тыльной стороне запястий также сияли золотые штрихи, переходящие на пальцы, благодаря чему руки становились похожими на крылья диковинной птицы. Взмахнув широкими рукавами, Инанна закружилась на месте, отчего её одежды взметнулись круговертью белых и темных полос, воскрешающей в памяти облетающее цветение садов, а украшения наполнили воздух нежным перезвоном.

Справедливости ради, дар речи утратил не я один – Вистан и Эгир также застыли, словно поражённые громом, не вполне понимая, кто перед ними.

– Так мы их и отвлечем, – изрёк Нерацу – он единственный из всех нас умудрился сохранить невозмутимость. – На эту идею меня натолкнул рассказ господина Леле о тюндер, пленившей его родича.

У меня невольно вырвалось:

– В подобном одеянии госпожу немудрено спутать не только с тюндер, но и с самой рассветной матушкой.

Едва спало охватившее нас оцепенение, как Вистан заявил:

– Нет, этому не бывать.

– Посылать женщину в качестве наживки – неужто мы уже и до этого докатились? – вторил ему Эгир. – Как вам только такое в голову пришло, господин Нерацу, – осуждающе добавил он.

Получив двойной отпор, твердынец порядком смутился, но тут неожиданно заговорила сама Инанна:

– А я одобряю этот план, и более того, намерена ему следовать, – непривычно настойчивым тоном заявила она. – Я отдаю себе отчет в том, что это может быть опасно, но участие в бою многократно опаснее, а в этом, увы, я не смогу оказать вам содействия – так позвольте мне внести посильную лепту хотя бы этим. – Она взмахнула рукавом – и воздушная ткань на мгновение воспарила в воздух, повторяя её жест.

По тому, как мигом посерело лицо Вистана, я понял, какую рану нанесли ему эти слова: сам-то он, будучи мужчиной, оказался бесполезнее женщины; при этом, несмотря на все опасности, которым он нас подверг, на его ложь и на то, что он заполучил благосклонность женщины, небезразличной мне самому, я ощутил укол подлинного сострадания, но, увы, я ничем не смог бы его утешить.

– В любом случае, я буду держать лук наготове, – сухо бросил Эгир.

– А я? – с запозданием запротестовал я.

– А ты поджидай своей очереди, – отрезал он, словно отыгрываясь на мне за то, что им с господином пришлось уступить.


Кемисэ

Оставшись наедине с Инанной, я ощущаю неловкость и, чтобы замаскировать её, тотчас принимаюсь копаться в суме, извлекая то, что было спрятано на самом дне. В отличие от спутников-мужчин она терпеливо ждёт, не задавая вопросов, будто ей вовсе не любопытно, что я такое затеял. Но когда я наконец извлекаю одеяние на свет, Инанна не удерживает восхищённого вздоха – рука так и тянется к белоснежной струящейся ткани, но тотчас смущённо отдёргивается. Однако я настойчиво протягиваю ей нижнее платье, тихо уговаривая:

– Наденьте, я потом объясню, зачем это нужно.

После этого я послушно отворачиваюсь и, пока Инанна переодевается, копаюсь в свёртке, выуживая оттуда тонкие, словно паутина, цепочки, издающие еле слышный перезвон сродни шелесту: мне стоило немалого труда уложить их так, чтобы не перепутались в дороге – пришлось намотать каждую цепочку на катышек материи. Затем я помогаю ей надеть верхнее платье: Инанна двигается стеснённо, непривычная к новому одеянию. Когда я, оправив ворот, принимаюсь завязывать пояс, она спрашивает, нерешительно, будто опасаясь показаться чересчур любопытной и дотошной:

– А это... вы везёте кому-то в подарок? Мне бы не хотелось его испортить, и тем самым ставить вас в неловкое положение...

– Нет, – отвечаю я, искренне пытаясь её успокоить, – это моё свадебное одеяние. Так что можете не бояться его повредить – если что, мне сошьют новое.

Повисает тишина – Инанна таращится на меня во все глаза, я же, оглядев её с головы до ног, решаю, что пора браться за украшения.

– Надеюсь, вас не стеснит то, что пришлось рядиться в мужской наряд? – бросаю я, пытаясь разрядить напряжение. – В любом случае, вам он куда более к лицу, чем мне.

Моя неуклюжая шутка достигает своей цели: Инанна прыскает в рукав. В её глазах ещё сверкают смешливые искорки, когда она из учтивости возражает:

– Что вы, я уверена, что это не так – я бы многое отдала, чтобы хоть мельком увидеть вас в таком облачении.

После того, как улетучилась первоначальная неловкость, Инанна сама с немалым удовольствием принимается прилаживать ожерелье и браслеты, пританцовывая на месте от необычности ощущений – и глядя на неё, я и сам начинаю верить в успех своего плана, ведь если даже я засматриваюсь на её немудрёные, но исполненные грации движения, то что же сказать о людях?

Медлить с объяснениями больше нельзя, так что я начинаю:

– Моя задумка состоит в том, что...

– ...я должна отвлечь на себя внимание часовых, – тихо заканчивает за меня Инанна, чьё лицо вновь принимает серьёзное выражение – однако на нём нет страха, который я ожидал увидеть.

Мне остаётся лишь кивнуть, добавив:

– Я понимаю, что на такое непросто решиться; но я буду рядом – вам нужно лишь подманить их поближе к лесу.

За объяснениями я вновь лезу в суму, чтобы извлечь коробочки с золотой и синей краской. Стоит мне открыть их, как Инанна изумленно спрашивает:

– Это что же, настоящее золото?

Я киваю и, осторожно взяв её за руку, провожу длинную линию по указательному пальцу – пока Инанна изумленно рассматривает сверкающую в лучах заходящего солнца руку, я, проведя мазки по пальцам другой руки, велю ей замереть. Осторожно нанося краску на веки, я поясняю:

– Мы рисуем эти узоры, чтобы не терять связи с духами наших предков – так они будут защищать и вас тоже.

В памяти невольно всплывает, как я делал это для Цатэ накануне важных церемоний, а она – для меня: хоть родители сделали бы это куда лучше, мы предпочитали кривоватую работу собственных неопытных рук, и они нам в этом не препятствовали.

Из грустных раздумий меня выводит приглушённый смех Инанны – похоже, ей щекотно от непривычных прикосновений.

Внезапно её рука ложится на мою – и это касание обжигает, словно огнём.

– Благодарю, – изрекает она, и я понимаю, что дрожь в её голосе порождена не робостью, а волнением.