Ad Dracones

Глава 27. Имя - Név

Ирчи

– Моё имя – Дару, – отозвался глубокий низкий голос. Наконец подняв глаза, я увидел закутанного в тёмный плащ мужчину в маске с рогами, из-под которой свисали длинные чёрные с проседью космы. За его спиной виднелись ещё две фигуры – тоже в масках. – Я пришёл помочь вам.

– Прежде скажите, откуда вы взялись и кому служите, – не сдавался Эгир.

– Я его знаю, – выдавил я. – Это местный талтош [1], староста деревни, ему можно доверять.

– Кладите юношу на носилки, – велел Дару своим подручным, – и несите ко мне в дом. – Повернувшись к нам, он велел Эгиру: – Ваша рана не опасна для жизни, так что позаботьтесь о себе сами. Я сделаю всё возможное, чтобы сохранить ему жизнь, а вы приведите ко мне своих спутников.

– Откуда вы знаете, что с нами ещё кто-то есть? – недоверчиво спросил Эгир.

– Эти люди охотились не на вас, – ответил талтош, поворачиваясь к нам спиной.

– Я пойду с вами, – запротестовал я.

– Сейчас ты ничем не поможешь, – бросил Дару, – но делай как знаешь.

Я двинулся рядом с носилками, стиснув мертвенно-холодную кисть Нерацу.

– Вы же ничего не знаете о драконах, – обратился я к старосте. – Что вы собираетесь с ним делать?

– Я знаю довольно о том, как удержать уходящую искру жизни, – отрезал он. – И если моих умений окажется недостаточно, то ему никто не поможет.

Помедлив, я попросил:

– Спасите его, и я отдам все, что у меня есть, стану вашим слугой до скончания дней!

– Ты не ведаешь, о чём просишь, – отозвался он. – Что ты вообще о нём знаешь?

– Он – герцог... принц... воевода, – припомнил я слова Анте и Верека. – И не поскупится, вознаграждая тех, кто ему помог!

– Ему суждено изменить облик мира, если он выживет, – поведал талтош. – Быть может, лучше бы ему умереть – тогда от драконов вскоре останутся одни лишь легенды.

– Нет мне дела до этого мира, если он умрёт! – выпалил я. – Где тогда справедливость? Вы не знаете, каким он был... – Когда я понял, что сам только что заговорил о твердынце, будто о покойнике, к горлу вновь подступили слезы. Дару не удостоил меня ответом, и я сам не произнес ни слова, пока мы, выйдя на торный путь, не достигли большого придорожного селения. Носилки потряхивало на ходу, и мне казалось, что я чую в сжимаемой руке трепет жизни.

Подойдя к самому обширному двору, староста тотчас велел:

– Готовьте большой стол, котлы с горячей водой, бинты, стелите чистую простынь! – похоже, его домочадцы были привычны к подобным приказам – единым мановением руки двое здоровых парней сняли дверь, укладывая ее на козлы, а поджидавшая рядом девушка с закрытым покрывалом лицом тотчас набросила на неё простынь; словно по волшебству вокруг появились женщины с лоханями, ведрами, чистыми полотнищами и мотками бинтов.

– Хочешь подсобить – помоги его раздеть, – отрывисто бросил Дару, и сам принялся разоблачаться от тяжёлого плаща и верхних одежд, оставшись в одной белой нижней рубахе и штанах – маску, однако же, он при этом не снял, его подручные также остались в масках, и женщины прикрывали лица – лишь тёмные глаза блестели над платками. Впрочем, смущения они явно не испытывали – они куда ловчее, чем я, принялись стягивать одежду с твердынца, при необходимости вспарывая ткань. Одна из них протянула мне влажную тряпицу, так что я принялся осторожно снимать смешанную с кровью краску с его лица – веки не дрогнули, даже когда я провёл по ним.

– Нужно натопить печь пожарче! – обратился я к Дару. – Для твердынцев чем горячее, тем лучше!

Староста без слов кивнул помощнику, в руках у него уже очутился острый даже на вид нож. Заметив, что я поёжился, когда он приставил его к коже, Дару сказал:

– Сейчас он ничего не чувствует. Рана скверная – стрела пробила грудь, так что крови будет много, но придется её извлечь.

Как ни хотелось мне отвести глаза, чтобы не видеть последующего – зияющей раны, крови, мигом пропитавшей простыню, непроизвольных подёргиваний мускулов, из-за которых казалось, что твердынец, даже будучи без сознания, бьётся в агонии – я не мог отвести взгляда, будто видел затянувшийся кошмарный сон.

Словно сквозь дрёму я услышал за дверью голоса Вистана и Эгира, но был не в состоянии пошевелиться, даже чтобы обернуться к двери. Когда жуткое действо наконец закончилось – раны туго перебинтовали, талтош накрыл Нерацу плащом и отложил стрелы, завернув их в чистую тряпицу – я наконец поднялся с лавки и, опустившись на колени перед столом, прижал ладонь к губам твердынца.

– Он не дышит, – в отчаянии прошептал я, а затем повторил так громко, что все обернулись ко мне: – Он не дышит! – Перед глазами всё поплыло – окровавленная простыня, бинты в красных пятнах, измазанная кровью серебристая кожа.

В комнату ворвался Эгир – видимо, он дожидался за дверью – и опустился на колени рядом со мной, всматриваясь в недвижные черты. Половину его лица скрывала белая повязка, делая его похожим на подручных Дару. Еще двое вошедших остановились за спиной – не оборачиваясь, я знал, что это Вистан и Инанна.

– Его дыхание иссякло, но он ещё жив, – изрёк Дару, комкая окровавленную тряпку. – Биение жизни укрылось в сердцевине, но ему нелегко найти путь наружу. Вы должны позвать его, не то возврата уже не будет – из-за потери крови сердце того и гляди омертвеет.

Эгир устремил на него непонимающий взгляд:

– Что ты имеешь в виду? Говори яснее, шаман!

– Позвать его по имени, – повторил тот, и Эгир тотчас прошептал, приблизив губы к самому уху твердынца:

– Господин Нерацу! Очнитесь, господин Нерацу!

Однако Дару покачал головой:

– Так не годится. По имени.

Эгир тотчас обернулся ко мне, встряхнув за плечо:

– Как господина Нерацу звать по имени?

В голове проплыло смутное воспоминание: я захожу в горницу, где за столом сидят хозяин Анте и Верек, и ещё один, лица которого мне пока не видно, и Анте говорит:

– Это – господин...

– Господин... – прошептал я, вторя воспоминанию, и уронил голову, в отчаянии признавшись: – Я не помню.

– Как так? – Эгир вновь встряхнул меня, схватив уже обеими руками. – Ну же, постарайся!

– Не помню, – повторял я – бессилие захлестывало мою память мутными волнами.

Эгир что-то кричал, а Вистан, положив руку ему на плечо, увещевал его оставить меня в покое – быть может, я сумею воскресить имя в памяти, когда приду в себя – но я слышал их словно сквозь пелену. Внезапно из-за спины послышался другой голос – знакомый, будто даже родной, пусть я и не мог вспомнить, кому он принадлежит – и произнёс одно-единственное слово:

– Вспомни.

И тут же, словно по команде, я повторил:

– Колесо – единая мера истинной свободы это. Kerék egyesi mére igazsági szabadszágnak ez.

– Он помешался от горя, – в отчаянии прошептала Инанна.

Я же повторил медленнее, словно в трансе:

– Колесо... Единая... Мера... Истинной... Свободы... Это... – Слова начали спотыкаться, ломаться, таять на языке, оставляя по себе лишь единый звук – и наружу, словно мощный поток, пробивший плотину, вырвалось имя: – Кемисэ! – Теперь я уже не мог остановиться, повторяя как одержимый: – Кемисэ, Кемисэ, вернись, Кемисэ! – Я перешел на отчаянный крик, но никто меня не останавливал. Сорвав голос, я продолжал хрипеть: – Кемисэ, вернись! – прижавшись губами к его уху, как прежде Эгир, и потому заметил, как шею защекотало еле ощутимое дыхание. Вцепившись в стол, я твердил: – Кемисэ, не уходи! [2]


Примечания:

[1] Талтош (táltos, также tátos) – венг. «шаман». Слово происходит либо от tált – «открытый [миру]», либо от taitaa (уральские языки) – «знающий, ведающий». До христианизации Венгрии основной религией венгров был шаманизм. Талтош обладает способностью впадать в состояние révülés (в букв. пер. с венг. «транс») – и в нем может исцелять раны, болезни и узнавать скрытую правду, посылая душу летать меж звезд. Есть свидетельства, что даже после христианизации существовали вплоть до эпохи Габсбургов (конец XVII в.). Кстати говоря, вещие сны – тоже обозначаются словом révülés.

[2] Как вы, наверно, поняли, то, что повторял Ирчи, было акростихом, составляющим одно и то же имя на русском и венгерском языке:
Колесо – Единая Мера Истинной Свободы Это.
Kerék Egyesi Mére Igazsági SZabadszágnak Ez.
Звучит странновато на обоих языках, но придумать акростих с одинаковым значением на двух языках не так-то просто...