Ad Dracones

Глава 28. Желание - Vágy

Ирчи

Не знаю, сколько это длилось – очнулся я, лёжа на лавке со свёрнутым под головой плащом, а Эгир поил меня водой из ковша.

– Ты потерял сознание, – сказал он, удерживая меня на месте. – От жары или от ушиба – когда это ты умудрился удариться головой?

– Что с господином Нерацу? – прохрипел я – в горло будто каменной крошки натолкали. Лоб что-то стягивало – дотронувшись до него, я убедился, что моя голова тоже перебинтована.

– Он спит, – поведал Эгир, – и тебе отдохнуть не помешает. Погоди, сейчас принесу тебе похлёбки.

Эта жёсткая лавка и впрямь сделалась для меня сладчайшим ложем – голову и конечности словно залили свинцом – но я всё же умудрился сесть, спустив ноги.

– Я должен его видеть.

– И что ж мне теперь, нести тебя, что ли? – проворчал Эгир.

– Сам дойду. – Я поднялся на ноги – пол тотчас накренился, но я умудрился удержаться, доковыляв до двери.

– Дай я тебя хоть провожу, – предложил Эгир. – Ты же не знаешь, куда идти.

– А что с вами? – спросил я, глядя на повязку. – Рана серьёзная?

– Я теперь полуглазый [1], – невесело усмехнулся Эгир. – Так что лук теперь твой.

– Я чувствую себя каким-то предателем, – признался я, останавливаясь перед дверью. – Вы потеряли глаз, господин Нерацу при смерти, а я почитайте что невредим.

– Оставь ты эти глупости, – сердито оборвал меня Эгир. – Ты вообще не должен был участвовать в этой битве – кто ты там, пастух? – помедлив, он добавил: – И всё же, если бы не ты, то все мы уже были бы на том свете, так что лучше радуйся тому, что это не так.

Мне было трудно согласиться с этим, и всё же я молчапрошел следом за Эгиром в небольшую комнатку с затянутым бычьим пузырём окном:в ней всего только и умещалось, что широкая лавкау бока печи, бóльшая часть которой находилась в другой комнате, да ещё одна лавка поуже, на которую тяжело опустилсяЭгир.

– Вот тебе господин Нерацу, только тревожить его не велели, – махнул он рукой.

Он по-прежнему лежал на животе, укрытый несколькими одеялами до самого затылка. Волосы, прежде связанные в хвост, растрепались, закрывая лицо, и концы золотых ленточек лежали на подушке. Казалось, что это вовсе не твердынец, а свёрнутый ковер под одеялом, призванный ввести в заблуждение, настолько неподвижно он лежал – словно он вовсе не дышит, и всё же, поднеся ладонь к его лицу, я ощутил слабое ритмичное дуновение.

Я и правда собирался лишь взглянуть, чтобы убедиться, что от меня не скрывают самого худшего, но теперь, глядя на это тело, похожее на тряпичную куклу, я понял, что не смогу вот так уйти – всё равно в мыслях не будет ничего, кроме этой белой фигуры, запелёнутой в одеяла, будто в саван. Видимо, Эгир тоже это ощутил, потому что поднялся со словами:

– Как захочешь есть – приходи сам, скоро все соберутся за столом.

Когда он вышел, я присел рядом с Кемисэ на краешек постели – что бы там ни говорил Эгир про то, что не стоит беспокоить твердынца, не похоже было, что его в состоянии разбудить и гарцующий мимо конный отряд.

– Кемисэ, – тихо произнес я, привыкая к непривычному имени, а потом, ещё сам не зная, зачем, взялся за конец ленточки. Осторожно убрав волосы с лица, я разделил их на несколько прядей и принялся неторопливо заплетать косу. В памяти невольно всплыли дни, когда мать позволяла мне неумелыми ещё руками заплетать свои длинные – ниже пояса – золотистые волосы, и то, как я много позже заплетал жиденькие ещё волосики сестренки, а она то и дело взвизгивала – мол, слишком сильно дёргаю – хотя я отлично знал, что делаю это не менее бережно, чем сама матушка. Закончив, я завязал косу концами ленточек, любуясь на свою работу – продёрнутое золотыми мазками темно-серое плетение напоминало оперение сказочной птицы. Я осторожно убрал косу, приподняв одеяло – одно плечо полностью скрывали бинты, ими же была туго обмотана грудь, забинтованная рука лежала на краю постели, так что свесилось запястье. Я бездумно взял его за руку, опускаясь на колени перед лавкой – от вида всех этих повязок на сердце стало так тяжело, что оно, казалось, того и гляди оборвётся.

Его рука на ощупь была просто ледяная – похоже, ни одеяла, ни печь не в состоянии были вернуть ей тепло жизни. Сжимая её обеими ладонями, я попытался согреть её дыханием – и сам не заметил, как принялся целовать тыльную сторону ладони, ложбинки между пальцами, каждую костяшку и подушечку – его кожа была на ощупь такой гладкой – словно свежеоструганное дерево, словно отшлифованный водой камушек – и в то же время мягкой, податливой – и я, не в силах остановиться, водил губами по внутренней стороне запястья, там, где слабо проступали голубоватые жилки, а в голове билось: «Он ведь не узнает об этом, так что и вреда от этого не будет...» В тот момент я отлично осознавал, что делаю что-то неправильное, но утешал себя тем, что ничего особенного я не совершаю.

Тут дверь внезапно распахнулась, и в комнату вошел Эгир – видать, я настолько увлекся, что не заметил звука шагов – со словами:

– Я тебе поесть принес, а то совсем остынет. – В руках у него и впрямь были две плошки.

Я поспешно прикрыл руку Кемисэ одеялом и вскочил на ноги, надеясь, что он не обратит внимания на краску, залившую мои щёки. Не знаю, заметил ли Эгир косу, которую я заплёл – во всяком случае, он ничего на этот счёт не сказал.

Протянув мне мою порцию, он сам сел на лавку, принимаясь за еду.

– Потом покажешь нам деревню и окрестности? – предложил Эгир. – Я так понял, ты не раз уже бывал в этих краях.

Что-то мне подсказывало, что сделать это ему уже предлагали сыновья или работники старосты, тем не менее я охотно согласился: сейчас мне любое дело сгодилось бы, чтоб отвлечься, а заняться в деревне в преддверии зимы особо нечем: урожай собран, стога сена смётаны, скот в загонах.

Инанна встретила меня, наряженная в новое платье: белые штаны и рубаху, а поверх них – богато вышитый жёлтый парчовый халат и многоцветный плетёный пояс, впору знатной госпоже. Вистан также приоделся, но его наряд был неброским, под стать самому старосте и его домочадцам, сверху же он вновь накинул свой видавший виды плащ.

Мы уже собирались выходить, когда в комнату зашел Дару и обратился прямиком к Вистану:

– Я считаю, что вам стоит об этом знать – мои люди нашли троих раненых и доставили сюда. Я не могу отказать им в помощи, но, если вы не желаете находиться с ними под одним кровом...

От меня не укрылось, как побледнела при этих словах Инанна, а Эгир нахмурился, однако самого Вистана, казалось, это известие нимало не встревожило.

– Их предводитель и его ближайшие сподвижники мертвы, – спокойно ответил он. – Едва ли простые воины, да ещё раненые, покусятся на нашу жизнь, поэтому вы вправе лечить их, если того пожелаете.

– Вот только, – подал я голос, чувствуя, как он внезапно сделался тонким от напряжения, а в горле вновь запершило, – среди них нет лучников?

– Ты их убил, – прервал меня Эгир. – Не помнишь, что ли? Ты убил тех, что стреляли в господина Нерацу.

После этого дар речи словно бы отказал мне, так что я молча опустился на скамью, уставясь на тусклое пятно окна. В голове воцарилась звенящая пустота, и меня вновь замутило.

– Тебе не помешает выйти на воздух, – не укрылось это от Эгира. – Пойдём-ка, я тебя выведу, а господин пусть покуда поговорит со старостой.

Когда мы с ним уселись на завалинку – дом, как и все строения в этом селении, был сделан по образцу жилища склави, которые куда лучше нашего понимали в том, как следует строить в этой местности – я неожиданно для самого себя пожаловался Эгиру:

– Раньше мне казалось, что, поучаствовав в настоящей сече, я почувствую себя героем – а теперь мне не хочется об этом даже думать. Я же должен радоваться, что застрелил тех, кто такое сотворил, верно ведь?

Вместо ответа Эгир лишь потрепал меня по плечу, пообещав:

– Это пройдёт. Вскоре будешь вспоминать обо всём так, будто это случилось с кем-то другим.

Вистан с Инанной вскоре присоединились к нам, и мы вышли со двора – я заметил, что Эгир не преминул прихватить с собой меч. Каким бы большим и богатым ни было селение, мы быстро обошли его вдоль и поперёк. Я показал гостевой дом, как правило, пустующий в это время года, когда путники не ходят через перевал, площадь, где устраивался базар, наиболее видные дома селян, а затем, вернувшись на дорогу, мы добрели до самого моста.

Когда мы подошли к реке, уже смеркалось. Заслышав её шум, Инанна бросила:

– Странно, что мы подходим с этой стороны, правда? Вчера мы и надеяться не смели, что сумеем её пересечь.

Я молча вышел на мост и, перегнувшись через перила, уставился на мутный поток, столь стремительный, что вновь закружилась голова.

– Хотел бы я знать, тела уже убрали? – послышался сбоку мрачный голос Эгира.

– Староста сказал, что селяне копают могилы, – отозвался Вистан. – Их похоронят в безвестности, ведь те, что выжили, едва ли захотят вспоминать об этой сече.

– И всё же, я бы предпочел, чтобы и тех закопали там же, – угрюмо заметил Эгир.

– Один из них лишился правой руки, – поведал Вистан. – У другого весьма скверная рана на ноге, ну а третий, раненный в живот, и вовсе не в состоянии подняться; в общем, угрозы они больше не представляют.

Эгир собрался было что-то возразить, но Вистан прервал его:

– А если бы ты не ушел со службы Онду, то на их месте мог бы оказаться и ты.

– Потому и ушёл, – буркнул Эгир – по голосу было понятно, что он в кои-то веки по-настоящему сердит на своего господина. Чувствуя, что Вистан и впрямь к нему несправедлив, я проворчал:

– Если бы среди них оказался тот лучник – уж не знаю, что бы я сделал.

– Что, шапками бы закидал? – хмыкнул Эгир, мимоходом взъерошив мне волосы.


***

Вернувшись, я обнаружил Дару у ложа твердынца.

– Это ты заплёл ему косу? – со странным выражением спросил он. То, что он был без маски, порадовало меня куда сильнее всех прочих заверений: значит, он и вправду считал, что жизнь раненого вне опасности.

– Да, – признавшись, я поспешил заверить: – Но я его нимало не потревожил, он даже не шелохнулся. – Подойдя ближе, я решился спросить: – Когда он очнётся?

На это Дару лишь покачал головой:

– Об этом судить не мне. Он так ослаб, что жизнь еле теплится, а даже на то, чтобы просто прийти в себя, понадобятся недюжинные силы.

– Но откуда они возьмутся, если он не ест и не пьёт, – в отчаянии бросил я. – Он же так совсем иссохнет!

– Мало же ты знаешь о драконах, – неодобрительно отозвался талтош. – Не помешало бы разведать побольше, прежде чем с ними связываться.

– Да я вовсе и не собирался, – признался я. – Так уж вышло...

Дару остановил меня движением руки.

– Давай-ка я отведу тебя к твоим спутникам, Ирис. – Он с самого первого дня нашего знакомства всегда называл меня полным именем, чем поначалу немало меня смущал, но потом я и к этому привык, как к прочим его странностям, сопряжённым с призванием.

– А можно я ещё немного задержусь тут? Я знаю, где искать остальных, – попросил я, внутренне готовясь к тому, что ничем не смогу объяснить это внезапное пожелание. Однако Дару не стал задавать вопросов:

– Как знаешь, – только и бросил он.

Когда его шаги замерли за дверью, я вновь присел на край ложа. Всматриваясь в черты, смутно белеющие в сгущающихся сумерках, я с горечью вымолвил:

– А ведь я и вправду ничего о тебе не знаю, Нерацу Кемисэ. Имя – вот и всё, что у меня есть. Неужели, если ты уйдешь, у меня так и останется одно лишь имя?

Опустившись на колени, я в упор вглядывался в его лицо, надеясь уловить хотя бы лёгкое трепетание ресниц, и сам не заметил, как погрузился в сон. Мне грезилось, будто я обнимаю груду остывающих камней, а кто-то гладит меня по волосам, отчего на душу нисходит неземной покой.


Примечания:

По поводу названия главы: в венгерском языке очень много слов, обозначающих «желание». Vágy означает «тоска, стремление, порыв, импульс». При этом если убрать долготу из слова – vagy, то получившийся глагол означает «ты есть».

[1] Полуглазый – félszemű. В венгерском языке множественное число используют гораздо реже, чем в других языках, в частности, все однотипные и парные предметы, как то: руки, ноги, глаза и т. д., обозначаются единственным числом, то есть, буквально: «У него голубой глаз» вместо «глаза». Соотвественно, когда у человека отсутствует один из этих парных органов, то говорят, что у него половина глаза, руки или ноги. Венгерский язык прекрасен и удивителен :-)