Дочь якудзы. Шокирующая исповедь дочери гангстера . Тендо Сёко

Глава VIII - Цепи

После смерти мамы папа отказался от дома, который они вместе снимали. На-тян, чтобы закончить старшие классы, переехала к нашему брату. Отец решил, что в Иокогаме у него будет больше работы, чем в Осаке, и переехал к Маки.

Однажды, примерно через полгода после этого, к нам подошел Хара. Он выглядел обеспокоенным. Оказывается, у него возникли разногласия с владельцем пачинко по поводу политики управления компанией.
— Если бы я мог здесь остаться, я бы позаботился о вас. Зарплата у меня нормальная, вот только сносить это мне больше не под силу. Так что в конце месяца я увольняюсь, — сказал нам Хара.— Если уйдете со мной, я позабочусь, чтобы вы не остались без работы. Не исключено, что на время придется затянуть потуже пояса, но в конечном итоге вы будете в выигрыше. Что скажете?
К этому времени мы с Такой уже любили Хару как брата, поэтому даже не стали тратить времени на раздумья. Мы уволились из пачинко, забрали наши скудные пожитки и переехали в однокомнатную квартиру в Токио. Хара устроил Таку на службу в фирму, занимавшуюся потребительскими кредитами, а я подыскала себе работу в баре на Синдзюку. Смена длилась десять часов: с семи вечера до пяти утра. Вскоре выяснилось, что Хара вынужден уехать из Токио и вернуться в родной город Кумамото на юге Японии.
— Не забывайте о том, чему я вас научил. Надеюсь, когда-нибудь вы сами станете владельцами страховой фирмы, — с улыбкой сказал он, когда мы провожали его в аэропорту.
Теперь, после того как уехал наш лучший друг, мы поняли, что в Токио нам больше не на кого рассчитывать, и, случись непредвиденное, — деваться будет некуда.
Я приняла решение зарабатывать как можно больше, чтобы не только обеспечивать нас с Такой, но и помогать семье, снова взвалила на себя непосильную ношу. Проблема заключалась в том, что Итян продолжал играть, и мне постоянно приходилось давать сестре деньги в долг. Итян никак не мог заняться делом и вместо этого тянул средства из родителей. Жизнь Маки давно превратилась в настоящий кошмар. Она не могла устроиться на работу, ей надо было сидеть с ребенком. К тому же она и так уже погрязла в долгах перед кучей ростовщиков. Поэтому вскоре она снова стала клянчить у меня деньги.
Прошло не так уж много времени, и я стала регулярно, каждый месяц посылать ей часть своих сбережений. Однако моей помощи ей оказалось недостаточно, и Маки начала просить у отца. Вскоре отец, в свою очередь, понял, что средств ему не хватает, и тоже обратился ко мне. Я чувствовала себя как белка в колесе — чем больше работала, тем быстрее у меня уходили деньги. Время шло, и по мере того, как долги Итяна и Маки росли, им стал давать деньги даже Така.
Я думала, что с течением времени мне удастся смириться со смертью матери, но тоска по ней становилась лишь сильнее. Постепенно я дошла до предела и не могла думать ни о чем, кроме нее. Когда она умерла, я весила сто пять фунтов, а теперь похудела до девяноста пяти. К счастью, я получила повышение на работе и ради заботы о собственном здоровье попросила сократить время моего дежурства до четырех часов, теперь работая с восьми часов вечера до полуночи.
Однажды в воскресенье Така предложил мне сходить вместе пообедать, и мы отправились в ресторан сябу-сябу. В центре стола был установлен большой медный котел с кипящей водой, а возле него — горы овощей и тарелка мяса. Вид тоненько нарезанных ломтей говядины напомнил мне колоды игральных карт, которые я видела в казино, куда меня водили с собой клиенты. Я вспомнила, как в детстве, когда мы ходили обедать всей семьей, мама, смеясь, повторяла: «Когда мы кушаем все вместе, еда кажется вкуснее».
— Что случилось? — Прежде чем поставить кружку с пивом на стол, Така отодвинул ею мешавшую ему маленькую чашечку с кунжутным соусом.
— Как бы мне хотелось, чтобы сейчас с нами была мама.
— Сёко, твоей мамы больше с нами нет. Сколько еще ты будешь поминать ее?
— Я знаю, просто...
— Я-то еще здесь.
Из котла валил пар, скрывая от меня лицо Таки, и, хотя он сидел прямо напротив меня, мне показалось, нас разделяет глубокая пропасть.
Думаю, именно в это время мое душевное здоровье сильно пошатнулось. Я начала расстраиваться по любому поводу, а в нерабочее время ни с кем не общалась. Радость ушла из моей жизни, и ничто не могло заставить меня улыбнуться. Я даже обратилась к врачу, который поставил мне диагноз: сильная депрессия — и назначил дюжину разных лекарств.
Это было начало девяностых, так что период бурного роста, который переживала Япония в восьмидесятые годы, закончился. Экономический пузырь лопнул, и дела в баре шли ни шатко ни валко. И если раньше «девушке для бесед» легко удавалось выполнить ежемесячную норму и собрать нужную сумму, то теперь это требовало больших усилий: клиенты уже не швырялись деньгами так, как прежде. Но, несмотря на это, я продолжала регулярно отправлять деньги Маки. Я не хотела, чтобы Таку еще больше засасывала трясина неурядиц моей семьи, поэтому каждый день заставляла себя идти на работу. Но чем больше пыталась самостоятельно все уладить, тем хуже становилось мое психическое состояние.
Мне исполнилось двадцать четыре, но судьба по-прежнему испытывала меня на прочность. Моя жизнь состояла из одних и тех же проблем, которыми я уже была сыта по горло. Я, как обычно, пыталась убедить Маки развестись с Итяном, но сестра ничего не хотела слышать. Она вечно за него заступалась, каждый раз напоминала мне о том, что у них есть ребенок, о котором надо заботиться, твердила, какой он, на самом деле, хороший человек и как он вот-вот возьмется за ум. То же самое у меня было с Ито. Он мог бить меня сколько угодно, но я его прощала, потому что любила и верила в его любовь ко мне. Когда я крутила роман с Ито, Маки жила далеко, но страшно за меня переживала. Почти каждый раз, когда сестра звонила и упрашивала меня поскорей порвать с ним, разговор заканчивался слезами. «Он женат. Он только и делает, что колотит тебя. Ему на тебя наплевать. Тебе не надоело ходить в любовницах?» — твердила она. Теперь я понимала, что все ее замечания были совершенно справедливы. Неужели Маки предстоит самой пройти через тот же самый ад, чтобы образумиться и прийти в чувство?
Мой вес упал до восьмидесяти восьми фунтов, и я бледностью походила на привидение. Однако подавленность и склонность к самообману делали свое черное дело: я смотрела на себя в зеркало, и мне казалось, что все так и должно быть.
Каждую ночь мне снились кошмары. Меня мучили воспоминания о тех ужасных днях, когда я ребенком с деланым удовольствием уплетала пирожные и радовалась гостинцам, которые папа приносил домой, только чтобы избежать одного из его диких приступов ярости... Ад в школе, где меня дразнили за полноту.
Жирная! Свинья!
Я просыпалась тяжело дыша, вся мокрая от пота, а оскорбительные прозвища все еще звенели у меня в ушах.
Этого не должно повториться. Мне нельзя толстеть.
Я выхватывала из ящичка баночку с транквилизаторами и глотала целую пригоршню. Я понимала, надо прекратить так издеваться над своим организмом, и все равно не могла заставить себя хоть что-нибудь съесть. В конце концов я поняла, что у меня анорексия. И при этом ко мне продолжала приходить заплаканная Маки и просила денег.
Однажды ночью мне привиделось, что меня, словно змей, обвил дракон, изображенный на татуировке, красовавшейся на спине Маэдзимы. В памяти возникли обрывки разговора из прошлого.
Сёко, тащи сюда свою задницу.
Пусти меня!
Твой отец больше нигде не найдет ни гроша. Нуда...
Если бы не я, с ним бы уже было все кончено.
— Нет! — закричала я во всю силу своих легких и открыла глаза. Капли пота катились у меня по вискам и сбегали вниз по шее, а сердце стучало в груди как барабан. Как я ни боролась, деньги были цепями, сковывавшими меня.
С тех пор как умерла мать, мы с Такой ни разу не занимались сексом. Мне очень хотелось, чтобы наши отношения вернулись в прежнее русло, однако и моя душа, и мое тело слишком измучились. Иногда мне чудилось, что я бегу по туннелю, окутанному кромешной тьмой, а выхода из него не видно, помощи ждать неоткуда. Я ненавидела себя за свою слабость. Но даже несмотря на все это, не пропускала ни единого рабочего дня.
Двадцать пять лет и восемьдесят шесть фунтов веса. Я худела с не меньшей скоростью, чем мои деньги перетекали к Маки. Сколько бы я ни работала, денег все равно не хватало. Теперь мне казалось, что я стала для Таки тяжелой обузой. От всех этих мыслей у меня шла кругом голова, и я жалела лишь о том, что не могла поговорить с мамой... Если мне удавалось положить в рот хоть немного еды и проглотить е, на меня тут же нападал приступ тошноты, за которым следовала рвота. Когда мы с Такой только переехали из Иокогамы в Токио, у нас не было ни гроша за душой, но мы все равно были счастливы. По выходным мы ходили по магазинам и, хоть и не могли ничего себе позволить, радовались стакану свежевыжатого апельсинового сока за триста иен в торговой палатке на станции. На обед ели лапшу соба в забегаловке, где во время обеденного перерыва набивалось так много народу, что приходилось перебиваться стоя. Мы заказывали две миски самой дешевой лапши в меню, одну картофелину и мясную фрикадельку, которые делили между собой.
— Будем надеяться, что в следующий раз мы сможем купить каждому по фрикадельке, — смеялась я и разделяла ее палочками на две половинки.
По вечерам мы шли по узкой неосвещенной улице в магазинчик и шутили и хохотали всю дорогу, отчего долгий путь казался нам коротким. Мы покупали банку пива и содовой, одну сладкую закуску и одну соленую, а потом лакомились ими после ужина. Неужели еда приносила мне такое наслаждение? Во что же я превратилась? Меня словно водоворотом засасывало отвращение, которое я испытывала к самой себе.
Однажды мне позвонил отец:
— Маки нужны деньги. Ты чем-нибудь можешь ей помочь?
— Что? Я вчера утром дала ей семьдесят тысяч иен! Потом вечером она пришла ко мне в слезах и пожаловалась, что Итян все у нее украл, и она не может оплатить счета. И я, перед тем как пойти на работу, дала ей еще семьдесят тысяч. За один день я лишилась ста сорока тысяч! У меня больше просто нет.
— Знаю, знаю, нехорошо каждый раз просить тебя о помощи, но ей просто больше не к кому обратиться. Ты должна ей помочь. Она твоя сестра.
— Хорошо, я найду где-нибудь, — сказала я и мысленно тяжело вздохнула.
— Прости, но я также должен попросить об одолжении Такамицу. Ты не можешь попросить его перевести на мой счет сто тысяч иен? Обещаю, что верну.
— Пап, а почему...— начала было я, но быстро взяла себя в руки.— Да, конечно. Така с радостью тебе поможет.
Как же грозный и могущественный отец, которого я так боялась, превратился в жалкого кроткого человечка, который теперь просит меня о помощи от имени Маки? Даже когда сестра была янки, она оставалась папиной дочкой и всегда признавалась ему в своих проказах. Папа, в свою очередь, тоже говорил с Маки буквально обо всем. Я думаю, примерно такие отношения у нас были с мамой.
Я поговорила с Такой, и он перевел сто тысяч иен на папин счет. Какая разница, что счет был открыт на его имя? Никто не сомневался, что вся эта сумма прямиком отправится к Маки. Страшно представить, сколько же Итян умудрялся проигрывать?
Где-то с неделю у меня был жар, и, поскольку улучшения не наступало, Така отвез меня в больницу. Там мне сделали анализы и обнаружили проблемы с почками. Врач сказал, что требуется диализ, и протянул бланк, который велел заполнить и подписать перед следующим посещением. Я сидела словно громом пораженная, но, как обычно, Така был рядом, помогал и поддерживал. Он пообещал, что сделает все ради того, чтобы мне стало лучше. Однако стоимость диализа была для нас совершенно неподъемной. Кроме того, процедуру мне предстояло делать до конца своих дней. Неужели я стану для Таки еще большей обузой? На следующий день я, как обычно, проводила его, заперла за ним дверь и вернулась в квартиру. Я не желала ничего видеть и слышать. Хотелось только уснуть...
Я старалась по возможности не принимать снотворное, которое мне прописывал доктор. Но в тот день я взяла все баночки с таблетками, которые скопились в ящике буфета, закинула в несколько приемов себе в рот с сотню таблеток и запила их водой. Я сидела на полу, прислонившись спиной к холодильнику, и наблюдала, как окружающий мир меняет цвет на красный и черный. В тот самый момент, когда я потеряла сознание, мне привиделся шприц и струйка крови в нем. Настоящее и прошлое слились воедино... Я почувствовала себя так, словно мне, наконец, удалось сорвать душившие меня цепи, и теперь я могу расслабиться. У меня отказали зрение и слух...
Вернувшись домой, Така обнаружил меня лежащей на полу возле холодильника. Он вызвал «скорую», но я уже была при смерти. По дороге в больницу остановилось сердце, но врачам удалось реанимировать меня. Второй раз оно перестало биться в больничном лифте. Меня снова выдернули с того света и покатили в хирургическое отделение. Там мое сердце отказало в третий раз. К Таке вышел доктор:
— Вам лучше связаться с ее родными. Мы сделаем все возможное, но я думаю, вам лучше подготовиться к худшему.
— Что?
— Состояние вашей жены критическое. Даже если нам удастся ее спасти, велика вероятность того, что всю оставшуюся жизнь она будет пребывать в вегетативном состоянии. Скорее всего, из-за остановок сердца мозг безнадежно поврежден.
Оставив Таку наедине со столь ужасным известием, доктор закрыл двери операционной. Через некоторое время погасла красная лампочка: это говорило о том, что операция закончена.
Неделю я провалялась в коме. Я запомнила ощущение того, что нахожусь в открытом пустом темном пространстве. Я стремилась вперед, но вдруг услышала, как далеко позади кто-то едва различимо меня зовет.
Мне надо поторопиться.
Я сделала шаг, и, как только моя нога коснулась земли, я услышала: «Сёко!»
Я узнала папин голос и в тот же момент поняла, что мне в глаза бьет яркий белый свет. У больничной койки стояли папа, Така и Маки.
— Сёко! Я не переживу, если еще кого-нибудь потеряю! — сказал папа, сжимая мне руку. По его щекам катились слезы, а ведь я его не видела плачущим, даже когда умерла мама.
— Прости, — прошептала я сквозь кислородную маску. Для меня самым болезненным оказалось не то, что мне выпало пережить, а то, что я заставила других плакать из-за себя. Вид плачущего отца стал сильной встряской, вернувшей меня к реальности. На этот раз я твердо решила встать на ноги.
Месяц спустя меня выписали из больницы, и я с радостью вернулась домой. Мы жили в маленькой однокомнатной квартирке, но, по мне, лучшего места в мире было не сыскать. К счастью, мозг в результате остановки сердца оказался не поврежден. Меня продолжали мучить мысли о почке, но, после того как я прошла более тщательное обследование, врачи пришли к выводу, что можно обойтись и без диализа. К несчастью, из-за дыхательной трубки, которую мне в спешке вогнали в горло в больнице, я не могла глотать, поэтому, когда хотелось пить, приходилось сосать кусочки льда. Из-за этого я не могла есть, а мой вес снизился еще больше, упав до восьмидесяти четырех фунтов. Така все твердил:
— Сёко, тебе надо набрать вес! Ты знаешь, пухленькие женщины куда как аппетитней.
И, наконец, после всего того, что мне выпало пережить, я смогла увидеть вещи такими, какие они есть, избавившись от искаженной картины, которую преподносило мне мое больное сознание.
— Ну что ж, — произнес доктор, когда я спросила его, станет ли мне лучше, если я наберу вес, — функции организма у вас сильно ослаблены, поэтому для достижения нормального веса потребуется время. Я вам советую запастись терпением, но ни в коем случае не отступать от задуманного.
И я постепенно начала возвращаться к нормальной жизни, стала нормально питаться, но мой измученный организм с большим трудом приходил в норму. Пришлось приложить немало усилий, чтобы добраться до отметки хотя бы в девяносто фунтов. Однако я не опускала руки, и через полгода мое здоровье значительно улучшилось.
Я всегда обожала пользоваться косметикой и до неузнаваемости преображать свое лицо, поэтому решила извлечь из своего хобби практическую пользу, записавшись на курсы профессионального макияжа. По правде говоря, я хотела научиться маскировать шрамы, оставшиеся после побоев у глаза и на щеке. Они не очень сильно бросались в глаза, однако довольно часто люди, присмотревшись, спрашивали, что у меня с лицом, или интересовались, не попадала ли я в аварию. И хотя я старалась не обращать на все это внимания, за день до сильного дождя или же просто когда была высокая влажность, старые раны начинали ныть. У нас с Такой по-прежнему не было секса, мы даже перестали говорить на эту тему. Я начала бояться, что забуду о своей женской сущности. Стоя перед зеркалом, я подолгу рассматривала собственное отражение, но видела только шрамы.
На курсах макияжа я делала большие успехи. Каждый раз перед выходом из дома я проводила два часа, тщательно применяя на практике то, что мне удалось усвоить, но полностью скрыть шрамы так и не удавалось. Я и раньше никогда не обольщалась по поводу своей внешности, а шрамы лишь усилили мои комплексы. И вот после долгих раздумий я отправилась на прием к пластическому хирургу. Он сказал, что полностью избавиться от шрамов не получится, но он может их подправить, и тогда под макияжем они станут неразличимы. Честно говоря, я надеялась совсем на другой ответ, но все-таки, набравшись мужества, согласилась на операцию. Мне как раз исполнилось двадцать семь лет. Как и обещал доктор, после операции шрамы стали практически не видны под слоем макияжа. Быть может, это и не было великим достижением, однако мне значительно полегчало. А потом случилась удивительная вещь. Однажды, когда я при полном параде гуляла по магазинам на Синдзюку, ко мне на улице подошли ребята, которые подыскивали кандидаток на должность «девушек для бесед». Я была не против снова начать работать, поэтому пошла на собеседование в их модный ночной клуб на Синдзюку. Платили там хорошо, и я подписала контракт.
Вернувшись на работу, я словно начала новую жизнь. Теперь я просыпалась утром, смотрела по телевизору новости и за чашкой кофе прочитывала газету от корки до корки, в том числе разделы о событиях внутри страны и за рубежом и даже колонки, посвященные политике и финансам, которыми никогда прежде не интересовалась. Я хотела быть в курсе всех новостей, чтобы уметь поддержать беседу с любым клиентом. Часов в одиннадцать завтракала, а затем мне начинали звонить клиенты. Если они просили меня встретиться с ними до работы, а потом пойти вместе в клуб, то выходила раньше, чем обычно, делала прическу в парикмахерской и шла с ними ужинать. Я решила, что если уж взялась за эту работу, то должна выполнять ее лучше всех, и не собиралась вечно оставаться на подхвате в качестве безымянной «подмены» и лишь помогать самым популярным «девушкам для бесед». Мне хотелось зарабатывать больше всех в этом клубе.
Иногда мне казалось, что я вернулась в прошлое, в те времена, когда проводила время с некоторыми из клиентов. Мои нынешние поклонники были словно ископаемые из эпохи экономического бума. Они точно так же швырялись деньгами направо и налево. И в этой вселенной с буйством красок между «девушками для бесед» шла серьезная борьба. Закрытие клуба еще не означало, что работа окончена. Обычно мы отправлялись еще куда-нибудь выпить с ценными клиентами, и я попадала домой только под утро.
Однажды ночью, как обычно поздно вернувшись с работы, я прошептала на ухо Таке:
— Хочешь заняться со мной любовью?
— Ммм?
— Давай, Така, возьми меня.
— О чем ты говоришь? Сама ведь знаешь, что еще не совсем поправилась. Тебе необязательно это делать.
— Да, но мне хочется.
— Ты что, не устала? Уже поздно.
— Не так уж и поздно.
— Ладно тебе. Спи давай.
Я ахнула, словно получив пощечину. Мне ничего не оставалось, кроме как пожелать мужу спокойной ночи.
Я глядела в спину Таке и вспоминала, как точно так же ребенком лежала в кроватке, мечтая о том, чтобы свернуться калачиком рядом с мамой и почувствовать тепло ее тела. В ту ночь я практически не сомкнула глаз.
Я была загружена работой и, как обычно, часть денег отдавала Маки. Однако всякий раз, когда я задумывалась над тем, сколько хлопот моя семья доставляет Таке, мне становилось ужасно стыдно. Мой муж работал день и ночь, чтобы помочь моим близким, и при этом никогда не жаловался. Как-то получалось, что мы появлялись дома в разное время и практически не виделись. Я готовила ему горшочек риса и оставляла какое-нибудь мясное блюдо в холодильнике, чтобы он подогрел в микроволновке. Мне хотелось бывать дома чаще, но с моим режимом это было совершенно невозможно. Работа «девушки для бесед» подразумевала готовность сорваться и выехать на встречу в любое время дня и ночи. Приходилось постоянно оставаться начеку, чтобы конкурентки не увели у меня клиентов, в выборе которых мне приходилось проявлять большую избирательность. Был лишь один способ избежать обмана и конкуренции — стать лучшей.
Поразмышляв несколько дней, я пришла к выводу, что нам нужно развестись. Таку, на которого всегда можно было положиться, я воспринимала как брата по оружию. Мне не хотелось его терять, но другого выхода я не видела.
— Слушай, я больше не хочу тебя расстраивать. Думаю, нам надо расстаться.
— Не надо со мной разговаривать как с чужим. Мы с тобой в одной упряжке, — с яростью в голосе ответил Така.
Однако я вбила себе в голову, что, покуда Така будет привязан ко мне, его страдания не закончатся. Точно так же меня когда-то привязывали к Маэдзиме деньги и наркотики. Сколько боли это причинило! Я снова попросила его согласиться на развод, и он ответил, что ему нужно время подумать.
— До встречи с тобой я относился к женщинам без уважения, — признался он мне через несколько дней. - Я никогда не понимал, как они думают, но, знаешь, каким-то образом мне удается понимать тебя.
Вот и все, что он сказал перед тем, как подписать бумаги на развод и съехать из квартиры. Получив документы и вернувшись домой, я обнаружила, что Така уже увез все свои вещи. Даже подушку забрал. Вспомнилось, как в первую ночь, которую мы провели здесь вместе, я, лежа в его объятиях, попросила никогда меня не покидать. Мы тогда поцеловались и снова занялись любовью, словно скрепляя печатью договор. Я знала, что он уважает мои чувства и любит меня всей душой, но этого мне было недостаточно. Я нуждалась в физической близости — без нее брак казался мне неполным.
Мы с Такой постоянно повторяли друг другу, что надо переехать в квартиру побольше, но сейчас, когда я обвела взглядом нашу крошечную однокомнатную квартирку, она показалась мне огромной и очень пустой. Все в ней принадлежало мне, не хватало лишь самого дорогого. И я знала, что оно никогда не вернется.
В день, когда мне исполнилось двадцать девять, вернувшись с работы, я услышала, как в квартире надрывается телефон. Я кинулась к нему и сорвала трубку:
— Алло.
— Сёко...
— Папа, что случилось?
— Сёко, пожалуйста, спокойно выслушай то, что я тебе скажу, — стало ясно, что сейчас я узнаю что-то плохое.
— Хорошо, я слушаю.
— У меня рак. Врачи сказали, что мне осталось жить месяцев шесть.
В глазах у меня потемнело. Несколько мгновений я слышала только гудение в ушах, но потом сработали рефлексы. Инстинкт выживания. Гудение прекратилось:
— Я еду. Скоро буду.
— Поздно уже. Зачем тебе лишние хлопоты?
— Папа, иди ложись. Я мигом.
Он сообщил о том, что его ждет смерть, с таким спокойствием и достоинством, словно речь шла о другом человеке.
Я повесила трубку, выбежала из квартиры и поймала такси. Всю дорогу думала о прошлом. В детстве у меня была мягкая игрушка — оранжевая собачка, которую я повсюду таскала с собой, и даже спала с ей вместе. Еще у меня были карманные часы на серебряной цепочке, доставшиеся от деда, и декора-1вный деревянный гребень, который мне отдала 1ама в память о бабушке. А также розовая музыкальная шкатулка, которую мама купила мне в магазине игрушек. Если поднять крышку, взгляду открывался вращавшийся латунный валик, похожий на стебель розы, утыканный штырьками, напоминавшими золотые шипы. Когда штырьки задевали похожие на лепестки клавиши на крошечной па—1ели, играла мелодия песни «Романс» из французского кинофильма «Запретные игры». Мне так нравилась эта музыка, что я ее крутила по сто раз в день. Даже когда музыкальная шкатулка сломалась, я всегда протирала ее до сверкающего блеска, после чего с гордостью ставила на видное место книжной полки. Еще одной любимой игрушкой был калейдоскоп, который тоже купила мне мама. В первый раз, когда мы вместе в него заглянули, то увидели узор, напоминавший блестящую рыбную чешую на спине одного из наших карпов. Сколько я ни крутила потом калейдоскоп и ни поднимала его к свету, столь прекрасного узора больше ни разу так и не выпало. Ребенком я очень любила все эти вещи, но с годами они потерялись. Странная вещь память. Отчего все эти воспоминания нахлынули на меня именно сейчас?
Я приехала к Маки и снимала туфли у двери, когда из комнаты показался папа.
— Спасибо, что приехала, — сказал он с широкой улыбкой.
— Папа, это точно рак?
— В последнее время у меня часто болит живот. Я уже давно животом слаб, но что-то в последнее время он меня сильно мучить стал. Я решил провериться, и вот... За тебя-то я не беспокоюсь, а вот за Маки...— он помолчал.— Она по уши в долгах, на ней ребенок. А ее муж... Не знаю, что она будет делать.
Папа выглядел совершенно обычно. Я заставила его в точности повторить слова врача. «Вы, как обычно, не обращали внимания на здоровье, и вот, пожалуйста, совсем себя запустили», — ворчал доктор, начиная осмотр. Он и раньше ругал папу за небрежное отношение к здоровью, особенно потому, что как-то обнаружил у папы легкую форму диабета. По словам папы, доктор все еще негодующе бормотал, пока вводил в желудок гастроскоп, но, увидев опухоль, вдруг резко замолчал. Однако оказалось, от моего папы не так-то просто отделаться. Он заставил врача признать, что у него рак. Судя по внешнему виду, опухоль была явно злокачественной, и доктор подсчитал, что отцу осталось максимум шесть месяцев. После чего папа объявил, что пойдет домой. Как доктор ни пытался уговорить его остаться — ничего не помогло. По словам отца, у них состоялся приблизительно следующий диалог:
— Ладно, пойду-ка я лучше. У меня много дел.
— Тендо-сан, что же вы такое говорите? Вы что, не хотите лечь в больницу?
— Это бесполезно.
— А как же лекарства?
— Не нужны они мне, спасибо.
— Боль будет невыносимой. Прошу вас, позвольте нам госпитализировать вас.
— Нет.
Я с легкостью представила, как он повернулся и с гордым видом вышел из кабинета.
— Папа, умоляю тебя, ляг в больницу, — стала упрашивать я его, как только он закончил рассказывать.
— Нет. Я хочу как можно дольше побыть с Маки. Сёко, ты ведь позаботишься о ней ради меня?
— Папа...— Я не могла поверить в это: он, осознавая, что может не проснуться на следующий день, все равно беспокоился о Маки.
Вот так, ни разу не приняв ни одного лекарства, папа начал бороться с раком. Я была не в состоянии избавиться от мыслей, что какая-нибудь операция хоть немного могла продлить ему жизнь, но держала их при себе. И ушла с головой в работу, смирившись с тем, что папа умирает. В клубе мне удалось выйти на второе место по объему доходов, но девушка, оказавшаяся на третьем месте, отставала от меня совсем ненамного.
— Вы не могли бы одолжить нам денег?
Папа лежал на футоне, превозмогая боль, а родители Итяна стояли перед ним на коленях, касаясь головами пола. Каким-то образом им удалось узнать, что, перед тем как заболеть, отец получил за выполненную работу восемьсот тысяч иен. Стараниями Итяна, их испорченного единственного сыночка, семья потеряла дом и землю, на которой он стоял. И теперь, оставшись ни с чем, его родители снимали квартиру неподалеку.
— Не знаю, сколько вам понадобится, так что берите сколько хотите, — ответил папа, передавая им свою банковскую книжку и личную печать. Родители Итяна отправились в банк и сняли все восемьсот тысяч.
Я обо всем этом узнала, когда в выходной приехала проведать папу. Когда с беспечным видом вошел Итян, только что снова проигравшийся в покер, я схватила его за воротник и притянула к своему лицу:
— Что же ты за мразь такая! Как ты можешь посылать собственных родителей выпрашивать деньги у умирающего человека? Да я тебя, блядь, убью, подонок! — взорвалась я, с грохотом вышвыривая его за дверь и опрокинув при этом стул.
— Эй, подруга, успокойся! У тебя что, проблемы?
— Сёко! Не надо. Не шуми. Папа услышит. Ну же, успокойся, — засуетилась Маки, прибежавшая на шум посмотреть, что происходит.
— Да неужели тебе не хочется, чтобы он услышал? — с сарказмом спросила я.
— Это я виновата, я случайно проговорилась свекрови, что папе заплатили. Итян ничего об этом не знал.
— Чего? Мои предки выдавили из твоего папы бабосов?
— Именно! — Мой голос дрожал от гнева.
Маки попыталась вмешаться. Она втащила Итяна
к ним в комнату.
— Я еще не закончила! — Я вошла вслед за ними, ногой захлопнув за собой дверь.
— Сёко, я в шоке, у меня нет слов по поводу того, что сделали мои родители.
— Итян, ты знаешь, я никогда не просила тебя вернуть то, что ты брал у меня в долг. Впрочем, ты и сам ни разу не предпринял ни малейшей попытки вернуть одолженное. Ты постоянно пользуешься людской добротой, а потом вытираешь о человека ноги. Так вот! На этот раз тебе это не пройдет. Ты отдашь до последнего гроша все, что взял у отца.
— Конечно, отдам. Обещаю. Извини...
— Сёко, это все моя вина. Прости меня за Итяна, —Маки выглядела пристыженной. — Мне правда очень жаль.
— Я побуду с папой, а потом ухожу. Не хочу видеть вас обоих! — Я вошла в отцовскую комнату и замерла на мгновение, чтобы успокоиться. Потом встала на колени перед его футоном:
— Папа, ты точно решил отказаться от операции?
— В ней нет никакого смысла. Она меня не спасет. А вот если ты перестанешь орать и попытаешься не спорить с сестрой, это как раз поможет.
— Прости меня.
— Знаешь, когда ты была маленькой, с тобой всегда было проще, чем с другими детьми. Даже когда ты еще ходила в детский садик, то сама вставала утром и начинала собираться. Я говорил, что отведу тебя, а ты мне отвечала, что и сама дойдешь. А Маки вечно плакала и вцеплялась в меня. Она всегда ныла то из-за одного, то из-за другого. Ты же вела себя настолько по-взрослому, что меня это почти пугало. Ты была страшной тихоней, поэтому я никогда не мог догадаться, что у тебя на уме. Знаешь, почему я никогда не ходил к тебе на свидания, когда тебя арестовали?
Всякий раз, когда Маки задерживала полиция, папа забирал ее из участка. Когда ее отправили в исправительный центр, а потом в тюрьму, он постоянно ее навещал.
— Почему?
— Я все перепробовал, чтобы образумить тебя. Даже бил. Маки начинала плакать и просить прощения, а от тебя мне ни разу не удавалось добиться ответа. В итоге ты продолжала поступать так, как тебе вздумается. Я понятия не имел, что творится у тебя в голове. Когда тебя арестовали, я хотел тебя навестить, но потом решил, что это бесполезно. Если бы я пришел, ты бы никогда не поменяла своего отношения. И мне пришлось тебя бросить... Мне было от этого гадко на душе, поверь, но я верил, что в конечном итоге это пойдет тебе на пользу. Ты все это снесла от меня и все равно нашла в себе силы меня простить. И вот теперь ты здесь... Такая взрослая... Тогда, в те годы, я и представить не мог, что смогу вот так с тобой разговаривать. Никогда не знаешь, как судьба обернется, — он улыбнулся и погладил меня по голове.
— Какая разница, сколько ты меня бил. Ты все равно оставался моим папой.
В отрочестве мне всегда казалось, что отец меня игнорирует. Мне хотелось, чтобы он обернулся и посмотрел на меня. Когда мне не удавалось привлечь его внимание, мое сердце разрывалось от одиночества. Я не страшилась побоев, боялась, что он меня больше не любит. Наверное, именно поэтому вспоминала о безделушках, которые любила в детстве, но с возрастом растеряла. То же самое произошло и с отцом.
Вскоре после того, как меня отправили в исправительную школу, один из тамошних учителей мне сказал: «Тендо, я заметил, что, когда у нас уборка, ты заботишься о том, чтобы все было чисто, даже когда учителя за тобой не смотрят. Тебя никогда не раздражают эгоисты, которые ничего не делают. Я никогда не встречал такой девочки, как ты. Понять не могу, как тебя угораздило сюда попасть».
То же самое говорили и остальные взрослые, окружавшие меня. Для них я представляла собой совершенную загадку. На самом деле все просто. Я вела себя плохо, но в том не было ни моей вины, ни вины окружающих. Мне хотелось веселиться -именно это я и делала. Я всегда была слабой, но притворялось крепкой как кремень, ну а кроме того меня окружали друзья, с которыми можно было потусоваться, — и тогда для мне это казалось самым важным на свете. Разгуливая с друзьями по ночным улицам города, я чувствовала себя как дома. Я всего-навсего была ребенком, который делал то, что ему вздумается.
— Сам я туда уже не доберусь. Ты не могла бы отыскать могилу Фудзисавы-сан и поблагодарить ее за меня?
— Конечно,папа.
Пожилая дама была очень к нему добра, но с тех пор как папа вышел из больницы, у нас в семье творилось такое, что у него не было времени ее проведать и засвидетельствовать свое почтение. Как это ни забавно, но я и сама подумывала о том, чтобы сходить на ее могилу. Мы с отцом были невероятно похожи. Я почувствовала, сколь крепко связывают нас узы кровного родства.
Вскоре здоровье папы стало день ото дня ухудшаться. Как-то раз он сказал мне:
— Такамицу — молчун, и все же он хороший человек. Он все делает правильно. А еще он искренне тебя любит. Почему бы вам вместе не навестить меня? Мне хочется ему кое-что сказать. Сама знаешь, я для вас с ним был не самым лучшим отцом.
— Я приведу его на следующей неделе.
— Вот и славно, — ответил папа улыбнувшись, и, когда он помахал на прощание, я обратила внимание какой бледной и тонкой стала его рука.
Я всей душой хотела выполнить обещание, данное отцу, и на следующей неделе мы с Такой прибыли на вокзал Иокогамы. Всю дорогу до квартиры Маки мы сидели в такси и молчали. Когда такси остановилось, в глаза бросилась машина «скорой помощи» с распахнутыми задними дверьми.
Господи, только бы не папа.
Однако из дома вышли двое санитаров, которые несли на носилках отца, а за ними бежала голосившая во все горло Маки. Я выскочила из такси и бросилась к ним.
— Папа, это я, Сёко! Ты меня слышишь? — кричала я.
— Сёко, пожалуйста, прости Маки. Ради меня, — прошептал отец слабеющим голосом, после чего закрыл глаза и, казалось, уснул.
В больнице его сразу направили в палату интенсивной терапии. Когда мы попытались проследовать за ним, нам преградил дорогу врач:
— Пожалуйста, подождите здесь. Сейчас он слишком слаб, чтобы разговаривать, — и он закрыл двери прямо перед нами.
Сквозь маленькое окошечко в них нам было видно, как суетятся люди. Маки сидела в зоне для курящих и плакала:
— Папочка! Папа! — Ее ноги дрожали, и она ничего не могла с этим поделать.— Сёко, я только и делала, что трепала папе нервы...
— Маки-тян, — вздохнула я и, прислонившись к стене, заскользила вниз, пока не опустилась на корточки.
Распахнулась дверь, показалась медсестра.
— Скорее заходите, — позвала она. Но когда мы уже были у дверей, мы услышали, как аппарат ЭКГ издал протяжное «б-и-и-и-и-и-п», и увидели, что линия на мониторе стала прямой. Доктор посмотрел на часы:
— Время смерти десять часов двенадцать минут.
Папа оставил нас 5 октября 1997 года. В возрасте семидесяти лет он вместе со своей татуировкой, изображавшей Дзибо Каннон*, ушел к маме на небеса.