Абсолютная пустота в голове. Давно он не ощущал ее, поглощенный рутиной большого чиновника. Давно не растекался счастливой бескостной лужицей по большой и не пустой постели. Может, стоило вспомнить о незатейливой серебряной пуговице порт-ключа раньше?
— Не думай, господин герой, тебе вредно, — прошелестело где-то над ухом. Люциус полулежал рядом и даже бровью не повел, продолжив читать какую-то видавшую виды книгу.
— Чем ты меня напоил? Или подсыпал что-то? — без тени беспокойства и недовольства спросил Гарри.
— Ничего, всего лишь хорошее белое итальянское вино. С твоей усталостью, чтобы расслабиться, нужен всего бокал, — потягиваясь, как заласканный домашний кот, ответил собеседник.
— Расслабиться? Это теперь так называется? — снова спрашивает он и совершенно по-детски краснеет, словно не он этой ночью плавился под прикосновениями умелых и требовательных пальцев, словно не он, подобно шлюхе, просил «еще, еще...»
— Ты совершенно очарователен в своем смущении, развратный мальчишка, — наконец отложив книгу, Малфой повернулся к нему.
Сильный, упорный, пробивной карьерист, только в спальне Малфоя Гарри мог принимать ласку, подчиняться воле «печального вдовца». Знала бы дура Скитер, с какой страстью этот вдовец вколачивает его в матрас — съела бы Прытко Пишущее Перо и всеми своими статейками закусила.
Не было в их встречах ни любви, так необходимой трепетным девицам, ни алчности, присущей юношам разной степени бессовестности. Только похоть. Обоюдное удовлетворение физиологических потребностей.
Только с Люциусом Гарри мог ничего не решать, не вести, положиться на партнера, зная, что за стены Малфой-мэнора ни единого слова о их связи не просочится и он может быть спокоен за свое реноме завидного холостяка.
Малфой посмотрел на него, а потом сгреб в объятия и шепнул:
— Повторим? — и, не дожидаясь ответа, навис над ним.
Эти поцелуи, огненной дорожкой спускающиеся от ключиц к соскам и ниже, ниже, ниже...
Эти руки, собственнически касающиеся самых чувствительных местечек, дарящие невозможное возбуждение, сжимающие соски почти до боли.
— Повернись, — почти неслышно шепнул Люциус. Гарри повернулся на живот, и его подхватили под бедра, ставя на четвереньки.
— Умница, — снова шепнул Малфой, прикасаясь к анусу, немного припухшему после ночи.
Пальцы, смоченные в смазке, вошли легко — Гарри выгнулся дугой, подаваясь, побуждая к большему.
— Не дергайся, — ответил Люциус и ощутимо шлепнул его ладонью по ягодице.
— Это а-а-а-оууу, — Гарри хватало только на то, чтобы мычать что-то нечленораздельное, потому что Люциус резко вошел на всю длину, почти не обращая внимания на сдавленный стон, и остановился, давая привыкнуть. Подождав чуть-чуть, Гарри вильнул задницей и качнулся навстречу, насадился до конца, потом двинулся чуть вперед и снова назад, быстро и резко.
— Вот так, да? — в голосе Люциуса послышалась усмешка, и руки крепко, почти до боли стиснули бедра. — Ну как хочешь.
Гарри, не сдержавшись, заорал в подушку, когда Люциус принялся вколачиваться в него размашистыми мерными толчками, каждый раз выходя почти целиком и снова вталкиваясь до упора. Член его распирал стенки ануса почти до той грани, за которой наслаждение грозило перейти в боль, но так и не переходило, только приобретало новые, более острые, более изысканные грани. Гарри полностью отпустил себя, не контролируя, не думая, просто отдаваясь, он стал всего лишь телом, и это тело сейчас извивалось, подмахивало, подвывало и вздрагивало от сильных ударов.
Потом сильные пальцы забрали в кулак его волосы, заставляя вздернуть голову, зубы прикусили плечо, и Гарри, не выдержав, забился в корчах оргазма.
Тяжело дыша, они перекатились набок. Гарри выплывал из своего безмыслия медленно, словно нехотя. Слишком хорошо ему было здесь и сейчас...
Часы пробили полдень, он вскинулся, вмиг сбросив с себя всю негу и безмятежность. Мазнул Люциуса поцелуем по щеке, собрался за какие-то пару минут и даже не заметил того нежного, немного горького взгляда, брошенного ему вслед.
Ведь между ними лишь похоть?
