Это значит любить

Безумие

Как оно бывает? Кто-то говорит «искра, буря, безумие»… Безумие… Именно этим словом можно объяснить то, что творится с Чонгуком, когда он видит Намджуна… Когда тот просто проходит рядом… Когда задерживает взгляд на доли секунды… Но самое страшное безумие — это чувствовать его запах… Сандаловое дерево… Это действительно то, от чего без сомнений готов сойти с ума парень… Только бы чувствовать этот запах рядом, только бы иметь возможность вдыхать его снова и снова… Впитать его в свою кожу, в свои легкие… Как и самого человека, впитать в себя, проникнуться им, стать одним целым, неразделимым… Пожалуй, тогда и можно поверить в рай…

Чонгук неуверенно, боязливо стучится в дверь студии Намджуна, потому что больше нельзя, не возможно держать в себе то, что выбивается из самого тебя.

— Хен, это я… Можно войти?

— Входи.

Чон хватает ручку с облегчением, но и со страхом. Там за дверью его безумие и единственное, что, пока что, его спасает от того, чтобы не утонуть в нем — это тонкая преграда со стекла и пластика.

— Хен, я тебя не отвлекаю?

— Конечно нет, Гуки, что-то случилось?

— Я просто хотел побыть немного с тобой. Не возражаешь?

— Конечно нет! Сядешь возле меня? Мне бы не помешало твое мнения, насчет новой песни.

Чонгук подходит и садится рядом со своим безумием… Момент… И больше ничего не надо. Чонгук не соображает, не слышит ни единого слова сказанного Намджуном, его мозг отключается. Единственное, что он чувствует — это запах сандалового дерева, единственное, что он видит — это любимые глаза напротив, единственное, что он хочет — это чтобы Намджун не прекращал говорить, чтобы утонуть в его голосе… Чонгука нет… Не существует. Он растворился в Намджуне. Возможно, немного не соображая, что он делает.

Чонгук медленно тянет руку к лицу Намджуна, прикасается к его щеке, кончиками пальцев ведя по скулам к подбородку, очерчивая идеальную линию челюсти.

— Гуки, что ты д…

— Хен, ты такой красивый.

Чонгуку страшно, страшно от того, что его безумие вместо того, чтобы утопить его, может выкинуть на берег, а ему так хочется сейчас быть утопленником.

Намджун не пугается, не отстраняется. Вместо этого, он нежно, трепетно проводит кончиками пальцев по ладони, которая сейчас покоится на его шее, берет ее в руку и невесомо, едва уловимо касается к ней губами, целуя каждый пальчик.

Чонгука от этих действий ведет, туманит разум, он не хочет ничего, кроме как губ, которые так нежно прикасаются к его руке. Он уже не может терпеть, потому придвигается ближе к Намджуну, прикасаться носом к его щеке, вдыхает пьянящий аромат. Он поднимается к глазам, целует оба века, касается кончиком носа к носу Намджуна.

Джун тяжело сглатывает, дыхание давно сбилось, а воздух, кажется, раскалился до предела. Единственным спасением, тем глотком жизни, кажутся губы напротив. Губы его малыша, который не просто с обожанием, с восторгом сейчас смотрит на своего хена. Намджун осторожно касается своими губами губ Гука, в этот момент Нам уверен, где-то родилась сверхновая вселенная, потому что почувствовать то, что в этот момент чувствует он, можно лишь тогда, когда сам наблюдаешь за рождением чего-то нового.

Чонгуку мало легкого касания. Он уже без сомнений целует своего хена, с каждой секундой становясь все смелее. Он посасывает нижнюю губу Джуна, нежно проводит языком по верхней. Джун кладет левую руку на талию Гука, а правой поглаживает бедро своего мальчика. Он не смело сжимает его и, в этот момент, последние частички разума покидают обоих. Чонгук врывается своим языком в теплый рот Джуна, тот не сопротивляется. Манящее тепло рта макнэ сводит с ума, их языки сплетаются, воздуха катастрофически не хватает, еще чуть-чуть и оба потеряют сознание, но разрывать столь сладкий, столь наполненный первобытной страстью поцелуй, не хотелось никому.

— Гуки, — шепчет в губы макнэ Намджун, — что мы делаем?

— Думаю, это называется «любить», хен…