ШНыр. Замороженный мир

Глава первая. Глиняная голова, медное пузо

Он огромен, как Вселенная. Все дороги ведут к Нему.

- Почему же Он не слышит наших молитв?

- Он слышит. Но исполняет лишь те из них, которые необходимы. Если бы наши желания сразу исполнялись, мы бы очень быстро охамели. Первое время как-то благодарили бы, с каждым разом все более и более кратко, а потом перешли бы на деспотический тон, как капризные дети со слишком мягкими родителями: «Принеси чай! Унеси чашку! Закрой за собой дверь!»

И тогда дальнейшее движение куда бы то ни было стало бы невозможным.

Из дневника невернувшегося шныра

Мокша Гай стоит на песчаном берегу реки у сосны, половина корней которой нависла над обрывом, и смеется. Колокольчиком заливается. Темные кудри его вздрагивают. Две вещи можно делать бесконечно: смотреть, как Мещеря Губастый работает кузнечным молотом и как смеется Мокша. Слушать его смех можно часами, и когда Мокша замолкает, всем хочется, чтобы он засмеялся снова.

Рядом с Мокшей стоит Митяй Желтоглазый и с недоумением смотрит вслед девушке, которая быстро идет, почти бежит, по дороге к деревне.

- Чего ты? Что она сделала? - с недоумением спрашивает Митяй Желтоглазый.

- Да ничего, - небрежно отзывается Мокша.

- Как ничего? Она к тебе подбежала, что-то в руку всунула - и тикать! - говорит Митяй.

Мокша разжимает ладонь. В руке у него цветок ромашки.

- Да вот, - пожимает плечами он.

- Ромашку тебе подарила? Зачем?

- А кто ж ее знает? Видать, девать некуда было! - ухмыляется Мокша и небрежно бросает цветок с песчаного обрыва.

Глупые они все, эти девушки! Ломаются, краснеют, притворяются, что не замечают тебя, смотрят издали или подходят близко. Молчат или болтают. Дразнят, обижаются, задыхаются от слез, требуют с тебя обещаний и обещают сами. Да, раньше это бывало приятно! Все эти темные ночи, дальние костры за рекой, звуки доносящихся песен. Но это было раньше! Эх, если бы Митяй и все остальные знали, насколько мало его теперь интересуют девушки и насколько больше удовольствия может доставить эльб! Зарываешься в него как в подушку или кладешь себе на грудь - и вот оно, настоящее блаженство, затапливающее, всецелое, о котором никто больше не знает!