Пепел и пыль

1. На линии огня

Залп до лагерю дарийцев со стороны крепости Ассавир оказался совершенно неожиданным и на редкость метким: штабная палатка превратилась в обломки в один миг. Последовавшие за первым ещё два залпа посеяли панику среди легионеров, которая улеглась лишь тогда, когда эхо выстрелов растворилось в холодном морозном воздухе и окончательно осел пепел. 

Дарийская империя вступила в конфликт с Северной ещё в конце октября, и с тех пор положение её войск заметно ухудшилось. Так, приграничный город-твердыню Ассавир не удалось взять с третьей попытки, а суровые климатические условия и апатия генерала Джозефа Блау, командующего Северо-Западным фронтом — он-то рассчитывал на быструю и блистательную победу — ещё больше подкосили дарийские легионы. Боевой дух солдат находился на нуле, лазареты полнились неподготовленными к ледяной зиме больными, и с каждым днём ситуация усугублялась. Так было до тех пор, пока в лагерь не прибыл министр пропаганды Альтис Беллатор. За считанные дни он провёл колоссальную агитационную работу среди остатков армии генерала Блау, приведя в чувство даже самых отъявленных пессимистов, и в тот злополучный день, когда вражеская артиллерия открыла огонь, оказался единственным из штаба, не считая генерала Блау, кто остался в живых. 

 — Я в порядке, господа, я порядке, — сбивчиво пробормотал господин дарийский идеолог, когда двое легионеров помогли ему подняться. В ушах всё ещё сильно звенело, зато изображение перед глазами становилось чётче и чётче. Очки всё-таки не разбились, а лишь дали трещину, что не могло не радовать, только вот унять дрожь в руках никак не удавалось, да и головокружение давало о себе знать. К счастью, военно-полевой врач оказался рядом почти мгновенно. Но на его лице было написано выражение крайней тревоги, в то время как пациент ещё не до конца осознавал всю серьёзность происходящего . 

— Со мной что-то не так, доктор? — Альтис усмехнулся — привычка иронизировать в критические моменты никогда не покидала его. Гул в ушах не уменьшался, а наоборот нарастал, так что ответ министр пропаганды услышал словно через толстый слой ваты. — Разумеется. Я вообще удивлён, что вы ещё умудряетесь оставаться в сознании, — слова долетали словно издалека, а дальше наступила темнота. 

Он очнулся в лазарете и сразу понял, что было не так: глаз. Его левый глаз больше не видел. Обуреваемый чувством необъятного ужаса, раненый рывком подскочил с койки и, чуть не забыв надеть очки, бросился к маленькому зеркальцу в углу. Оттуда на него смотрел бледный молодой человек с перевязанной головой. Светло-русые волосы неровными прядями выбивались из-под повязки, а вместо левого глаза на белых бинтах красовалось тёмное пятно запёкшейся крови. Ужас отступил. Зрелище было отвратительным и в тоже время завораживало. Несколько минут Альтис рассматривал сам себя, вглядывался в собственные черты лица, словно они стали ему чужими, и делал выводы. Выводы оказались неутешительными: глаз был утрачен. Вероятнее всего, навсегда. Ну что ж, ничего не поделаешь. Он двумя глазами видел не лучше, чем одним, так что невелика потеря. С такими мыслями совершенно спокойный министр пропаганды накинул на плечи свою чёрную шинель, что висела на спинке койки и, несмотря на нахлынувшую слабость, покинул душный лазарет.