Пепел и пыль

2. Пронзительно алый снег

Взять Ассавир без единой пушки — их Джозеф Блау бездарно растратил во время своих неудачных атак — было задачей буквально самоубийственной. Город имел хорошую оборону, поэтому стоило кавалерии начать движение, как со стороны твердыни по ней был немедленно открыт беспощадный огонь. Снаряды взрывались под копытами лошадей, заставляя благородных животных в панике сбрасывать своих всадников, ранили и калечили солдат, грозя обернуть наступление позорным бегством, но дарийцы продолжали нестись к цели, невзирая на потери. И вот артиллерийский обстрел внезапно прекратился — защитникам крепости требовалось время, чтобы перезарядить пушки, и этим воспользовались атакующие — легионеры быстро перегруппировались, выровняв поредевшие ряды, и принялись медленно, но верно образовывать полукруг, который должен был стать кольцом вокруг Ассавира.

Альтиса, с которого сорвало порывом ветра фуражку, буквально трясло после того, как его соседу снесло ядром голову. Министр припал к шее коня и с трудом удерживал в руках поводья. Кровь стекала по правой щеке — это открылась жуткая рана, что была на месте глаза, в голове снова загудело — он даже не подозревал, что в тылу, в медсанбате, врачи и санитары как раз обсуждают его состояние и поражаются тому, как израненный молодой человек смог возглавить штурм города.«Нельзя. Нельзя. Нужно держаться», — отчаянно цепляясь за ускользающее сознание, приказал себе дарийский идеолог. В чувство его привёл одинокий выстрел — пуля оцарапала щёку, на чёрную шинель капнула ещё одна багровая капля. Из Ассавира навстречу захватчикам в спешном порядке выдвинулась конница северян.«Проклятье», — только и успел подумать господин Беллатор, созерцая, как на него словно в замедленной киносъёмке, движется с яростным воплем северный всадник. От удара штыком, который мог бы стать последним в его жизни, пропагандиста спас юный рядовой — безусый мальчишка, едва достигший совершеннолетия, принял удар на себя.«Вот же дурак! Героем умереть захотел!» — досада и отчаяние охватили Альтиса, когда металл вражеского штыка окрасился алым. Каким-то чудом он всё же отпустил поводья, в лучах бледного зимнего солнца сверкнул клинок. Сверкнул и обрушился на шею врага. Тот захрипел и повалился на снег, окрашивая его собственной кровью, брызги которой попали министру пропаганды на лицо. Всё вокруг превратилось в хаос — дарийцы теснили северян, а те отчаянно сдерживали продвижение. В ход шли винтовки и револьверы, а когда кончались патроны — то штыки и сабли. Успешно перезарядить огнестрельное оружие мало кому удавалось, поэтому стрельба оказалась недолгой и быстро сменилась рукопашной.