Чангюн закрывает лицо руками, отгораживаясь и обособляясь. Крупная и ужасно жаркая ладонь Чжухона лежит на его талии крепко и удобно, пальцы острой, но приятной болью впиваются в косточки через плотную ткань толстовки. Он улыбается в камеру до сладости правильно и хорошо, глаза привычно сощурены в морщинки-полумесяцы. Болтает всякую ерунду, благодарит фанатов, складывая большой и указательный пальцы в крохотные сердечки.
Даже наглости хватает рассказать про то, как они с Кихёном вместе ходили в церковь.
А ладонь на талии — горит, остро, до оплавленных ребер под тонким слоем кожи. Кровь разгоняется огненно быстро, сердце стучит где-то у кадыка, а член стоит так каменно, что даже почти неприятно.
Чжухон ведет вниз по чужому крепкому боку, останавливаясь у кармана брюк.
У них.
Ебаное.
Интервью.
Съемка в полный рост, Чангюн в первом ряду, отдувается по-английски, потому что он тут такой один, а иностранным фанатам тоже хочется.
Но Чжухон совестью обременен никогда особо не был. Смеется, свободной рукой щиплет Минхёка за плечо, а сам просовывает два пальца в карман брюк и поглаживает настойчиво бедро.
Чангюн громко откашливается, пытаясь скрыть тяжелый, вязкий вздох, переступает с ноги на ногу, потому что член уже упирается в ширинку, и скоро это станет очень палевно.
Чжухон лыбится довольно и умудряется еще дунуть легко в ухо.
Первым замечает Хосок. Чангюн бы пошутил, что с высоты его роста только на чужие ширинки и смотреть, но тут уже давно не до смеха. Рука Чжухона в кармане — это как-то за гранью добра и зла.
— Надеюсь, фанаты подарят нашему новому альбому много любви! Спасибо!
Хосок быстро сворачивает интервью, белозубо улыбаясь журналистке, и направляется в сторону служебных помещений.
— Придурки. Ждите теперь тысячи скриншотов со стояком Чангюна в твиттере.
— Прости, хён.
Но, конечно, Чжухону ничуть не жаль.
— Идем.
Гримерка поражает своей пустотой; и спасибо ребятам за понимание, объясняться со стаффом придется именно им.
Чжухон сразу лезет целоваться, мокро и глубоко, как ему всегда нравилось. Чангюн не против, но сначала надо бы заехать этому идиоту по лицу. Кулаком жалко, а вот раскрытой ладонью очень даже ничего.
Звук пощечины получается хлесткий и в то же время смущающий, девчачий. Чжухон даже не обижается.
— Ты вообще мудак? Прямо на интервью? Серьезно?
Чангюн специально еще сильнее понижает свой бас, чтобы звучать более грозно и зло, но рука Чжухона в его штанах этому мало способствует, и голос получается скорее просяще-жалким.
— Мы месяц отпахивали на тренировках, я разве не заслужил?
Заслужил-заслужил, и, по правде, у Чангюна уже тоже яйца звенят от недотраха, но вот хрен он вслух это скажет.
Молчание Чжухон принимает за негласное «да» и расстегивает молнию Чангюновых брюк, спускает их до колен.
— Я так ждал этого.
Чжухон дышит громко в шею, как здоровый, довольный кот потирается о влажную кожу носом и смотрит с таким обожанием, что ну как такого не простить? Он ведет языком вверх по кадыку до четкой, острой линии челюсти и проходится по подбородку. Чангюн жмурится, чувствует легкую боль зубов на своей нижней губе и, наконец, немного расслабляется.
В конце концов, в гримерке у них еще точно не было.
Руки сами опускаются на крепкие плечи Чжухона, поглаживая и разминая.
— Надеюсь, герой-любовник догадался взять из общаги презервативы и смазку? Иначе пойдешь уединяться в туалете со своей правой... Ну, или левой. Ты же у нас на все руки мастер.
Чангюн никогда не мог похвастаться отличным чувством юмора, он и не претендовал.
— Мастер каламбура в деле, — улыбается Чжухон, — И да, я не совсем придурок и все захватил.
— И где?..
— В кармане моей толстовки, посмотри.
Чангюн на долю секунды притормаживает, смотрит отупело и потом орет:
— Ты что, во время интервью держал гондоны и смазку в кармане?! Совсем крыша поехала от спермотоксикоза?! А если бы оно все выпало?
— Но не выпало же, — скромно уточняет Чжухон.
Чангюн даже задумывается о том, как прекрасно было бы приложить голову одного конкретного рэпера об один конкретный журнальный столик.
— Нет, тебе точно вся эта эгё-хуйня мозги сожрала.
— Но признай, тебе же нравится.
Чангюн предпочитает отмолчаться.
Чжухон кивает, с чем-то мысленно соглашаясь, и снова целует. Они стукаются зубами, прикусывают друг другу языки, сталкиваются носами. Все это настолько же неловко, насколько и умопомрачительно хо-ро-шо. Жар съедает их живьем и проглатывает. За тонкими стенами сидят уставшие от плотного графика ребята и наверняка прекрасно понимают, что происходит рядом.
И это совсем не стыдно, даже интерес и азарт подогревает.
Чангюн вцепляется в волосы Чжухона, когда тот просовывает руку ему в трусы.
— Уже столько смазки. Так не терпится, детка?
— Я тебе не телка. Просто сделай хоть что-нибудь.
Чжухон облизывается и оттягивает крайнюю плоть, заставляя Чангюна громко выдохнуть. Он не большой любитель стонать, но сдержаться бывает крайне сложно.
— Пошли хотя бы на диван. Ты, конечно, сильный и все такое, но это не порнуха, и трахаться на весу у стенки я не особо собираюсь. Уронишь еще.
— Какой же у тебя ядовитый язык.
Но до дивана они все же добираются. Хотя скорее доползают, потому что Чангюн путается в штанах, болтающихся у него на щиколотках. Небольшая софа обита ужасно неудобной и скрипучей пародией на кожу или лак, брезгливый Чжухон морщится, но вслух ничего не говорит. В конце концов, особо впечатлительные в соседней гримерке могут закрыть уши.
— Только не тормози, пожалуйста. Я не очень настроен на всякую романтику, и нам по-хорошему надо уже минут через двадцать отсюда свалить, иначе менеджеры головы оторвут, — просит Чангюн, плюхаясь на крохотный диванчик, попутно стряхивая с пяток кеды и съехавшие брюки.
— Ну вот, а я думал, сейчас свечи ароматические тут поставим, лепестки роз разбросаем, «Энигму» включим...
— А ты не думай, ты лучше делай.
Повторять Чжухону обычно не надо. Он сам быстро отбрасывает в сторону обувь, плотную жаркую толстовку, достав предварительно оттуда все необходимое, и даже джинсы, оставшись в одних боксерах и простой спортивной майке.
— Я так хочу тебя.
Чангюн закрывает глаза и слепо тянется за очередным мокрым поцелуем, пальцами массируя затылок Чжухона. Тот едва не урчит от удовольствия, подставляет шею, покусывая чужие, уже чуть припухшие губы, блестящие от слюны.
Воздух в гримерке словно в один момент выкачивают, остается только вакуум, подслащенный легким безумием, но скатывающийся вниз по чувствам жгучей остротой, которую в Сковиллях уже не измерить, она давно вышла за рамки всех систем.
Чангюну хочется, он готов, колени сами разъезжаются в стороны. Это как приглашение, знак действовать, сигнал. Чжухон втягивает носом невероятную мешанину запахов — дорогущий джо малон, олд спайс из ближайшего «севен элевен», арбузная жвачка, совсем не перебивающая три стакана американо, и немного пот, потому что стоять несколько часов под жарящими заживо софитами просто нереально.
И у него от всего этого кружится голова. Чангюн уже почти не дышит, его светлая челка взмокла, кончики ушей покраснели. Чжухон не может не отметить, какой он чудесный, милый и открытый. Ты главное приди и возьми.
Однако думать о том, что «прийти и взять» можно только Чжухону, откровенно приятно.
Чангюн терпеть уже больше не в состоянии, он забрасывает одну ногу Чжухону на поясницу, заставляя его опуститься. Их бедра соприкасаются, конечно, никаких там электрических разрядов не случается, но ощущения очень схожи.
— Тише, тише.
Брифы летят нахер, приземляясь в районе урны, и для них сейчас нет более подходящего места, на самом деле.
