Таня Гроттер и птица титанов

Мать-опекунша

Жил-был на свете мальчик,
          был тих и кроток он.
Фридрихом с рожденья
          тот мальчик наречен.
Послушен и приветлив,
          нежен и не груб,
Доверчив, как овечка,
          и всем за это люб.
Он рос без наказаний
          и прочих грозных мер
Родителям на радость,
          всем мальчикам пример.
Учился он успешно
          и в школе не шалил
Почтителен был к старшим,
          с друзьями добр и мил.
Однажды все сказали:
          «Мы с Фридрихом дружны
И день его рожденья
          отпраздновать должны!»
Ах, сколько было шуток,
          загадок и стихов
И дети пели хором:  
          «Наш Фридрих, будь здоров!»

В. А. Моцарт. На день рождения маленького Фридриха

Отдохнуть победителям позволили недолго. К Холму Удачи они подошли ввосьмером, окруженные оберегающими их солдамагами. В обычное время Танья терпеть не могла солдамагов, но сейчас была благодарна им.

Толпа расступалась, пропуская их. Танью с ее обычной зоркостью к мелочам удивляло, что, хотя в задних рядах люди кричали и теснили друг друга, однако рядом с ними воцарялась странная тишина. И дело было не в солдамагах, с которыми опасались связываться.

Она видела напряженные, внимательные, порой наигранно равнодушные, порой откровенно завидующие лица — молодые и старые. Среди них мелькнуло и круглое лицо булочницы, которую Танья хорошо знала. Булочница жила через улицу и относилась к Танье, как тут говорили, «непоследовательно враждебно». Иногда даже прирезала к норме лишний кусок, на всякий случай, чтобы не донесли, желая Танье получить заворот кишок.

Проскочив к булочнице между двух солдамагов, Танья обняла ее и пожелала ей скорой смерти и долгой агонии. Это было традиционное приветствие, вполне себе вежливое, однако булочница резко отстранилась и посмотрела на Танью странно и отчужденно. Танья не умела читать мыслей, но, судя по выражению лица, мысль была такая: «Ты больше не наша! Завтра ты исчезнешь из нашего мира и никогда тут не появишься. И неважно, что ты выросла в Замогильном переулке. Ты мне никто. И я тебе никто. Не узнавай меня больше!»

Танья отпустила ее и поспешно отошла. Именно теперь — а не тогда в воротах, когда ее приводили в чувство, — она ощутила, что ее окатили холодной водой.