Сокджин сидел на закрытой крышке унитаза, сжимая кривыми пальцами тест на беременность с двумя полосками. И что делать дальше — понятия не имел.
Он положил тест обратно в коробочку и, подняв растянутую намджунову майку, смотрел в свое отражение. Вроде бы, все было как обычно — плоский живот, слегка выпирающие ребра, широкие плечи, круги под глазами размером с маленькую Галактику, бледноватая кожа и вечное гнездо из волос. Но все равно было что-то не так. Возможно — запах. К его василькам, смешанным с нотками кедрового ореха, прибавились чужие, инородные и совершенно не свойственные — морозные лилии, лес после дождя, бергамот, чай с ромашкой и апельсин. Вкусно. И родной.
<p>Он себя видит таким каждый Божий день, он выучил каждую морщинку на своем правильном лице, каждый изъян и каждое достоинство. Снаружи он знал себя на все сто баллов, но внутри — нет. Внутри — новая жизнь, новая Вселенная для их с Намджуном ребенка и это единственное, что теперь имело значение.
Омега готовил завтрак для Намджуна, вкладывая в пышные оладьи всю свою любовь и заботу. Теперь что-то точно и необратимо изменится, например, у него вырастет огромный живот и ходить он будет как пингвин. Но почему-то это не пугало, слишком это казалось правильным и непонятно желанным.
Намджун, проснувшийся от щекочущих обонятельные рецепторы запахов, положил горячие ладони на тонкую талию старшего. Тот промурчал, по-кошачьи выгибаясь, когда альфа мазнул пухлыми губами по шее, ниже, к ключицам и плечам, оставляя россыпи своих меток. Его руки покоились на животе Сокджина — там, где уже плескалось в своем океане их общее сокровище, стоящее дороже всех драгоценностей на свете.
— Доброе утро, — хриплый голос в сокджиново ухо, а у того табун мурашек вдоль позвоночника.
— Доброе, — ответил старший, ловя губами любимые губы напротив. У омеги во рту — мята, у альфы — горечь утра. Это не казалось старшему противным, совсем наоборот — правильным. Он домашний, теплый и до одурения любимый, — настолько, что хотелось рыдать.
Поцелуй из нежно-мягкого под напором альфы стал глубже, мокрее и развязнее. Он прижал Сокджина грудью к широкой крышке тумбы, срывая с омеги мешавшие домашние шорты. Он рассыпал созвездия укусов по бледной спине, по тонкой шее и глупо-широким плечам. Омега под ним скулил, прося о большем, о масштабном и сносящем голову напрочь — просил и получал.
