Тёплый, даже немного горячий июльский лёгкий ветерок дует, покачивая светло-зелёную листву деревьев, в ответ та лаского шуршит, следом и золотые колоски пшеницы, усеивающие поле. По небу умиротворённо и совершенно неспешно плывут белые овечки-облака. Всё это навеевает такую необходимую расслабленность, некую, но столь долгожданную лёгкость телу и дико усталому рассудку. Всё это действительно нужно сейчас, чтобы хоть на мгновение придти в себя, дать мозолистым рукам отдохнуть от оружия, которое сейчас стало лучшим другом любого советского человека, который хочет просто жить как раньше, в спокойствии и мире, а его заставляют воевать, убивать себе подобных, несмотря на другую национальность, хотя, по сути, это лишь формальность, не беря в счёт языковой барьер. Это действительно ужасно. Руки буквально покрыты чужой кровью, но на это уже не обращаешь внимание, на столько разум вымотался. И уже всё равно — выживешь ты или нет, ибо осталась лишь одна цель — уничтожить врага, не дающего покоя, так жестоко истребляющего мирных людей.
А ведь морально ты уже давно просто ходячий мешок, набитый костями от головы до пят.
Последние лучи уже заходящего солнца мягко и столь заботливо оглаживают окрестности, останавливаясь на двух измученных телах, которые на удивление беззаботно полулежат под деревом, крепко держась за руки. Их силуэты словно окрасились в золотой, но оба не обращают на это совершенно никакого внимания, ведь сейчас оно прикованно лишь к человеку на против, оба не видели друг друга уже три года. Три года этой ужасающей войны.
Сперва душа трепетала в нежно-ласковых порывах от долгожданной встречи, так легко, кажется, ещё никогда не было с сорок первого года. Затем на смену приятному трепетанию пришло и необъяснимое волнение, следом — колючая неловкость, ведь они так долго не виделись, что говорить?
Но всё скатывается к одному — облегчение с капельками греющего счастья.
— Когда всё это закончится? — сипло шепчет девушка, чьи светлые волосы, что когда-то были весьма длинными, небрежно обрезаны острым ножом, а где-то уже и вовсе виднеются седые прядки, хотя их не сперва разглядишь, в силу как раз-таки таково своеобразного альбинизма. Они беспорядочно разбросаны по лбу, прикрывая собой бинт, который в некоторых местах уже окрасился в розовый, а местами испачкан землёй или травой. Её щека изуродована шрамом, а голубые глаза глядят с надеждой, такой детской и тихой. На лице больше не сияет улыбка, ведь это время не для неё, про неё уже давно забыли, оставив в руинах разрушенных домов, где-то позади, далеко от сюда.
