Терапия

I

Мы с дочкой стояли перед свежим холмом. Такой черный и рассыпчатый, на фоне сухой земли других могил он казался ненастоящим. Где в жизни кнопка "вернуть всё назад"?

Не знаю, о чем думала в тот момент Юля, но я - об отце. Размышлять о маме было поздновато - её тело теперь лежало в ящике под холмом, а душа ожидала уже, наверное, какого-нибудь суда. А отец был жив. Даже пьян, вероятно.
Он быстро ушел с похорон: я не знаю причины, но хочется думать, что не выдержал. Впрочем, это же папа: наверняка не захотел тратить время на то, что уже отслужило свой срок. Это я о маме.
"Сейчас домой надо ехать, поминать. Кутью я сделала, пироги купила, водка... Есть водка. На кой черт я делала кутью? Отец ее не станет - он не ест, когда пьяный; Юлька нос воротит от всего, в анорексички подалась. Да я сама ее с детства ненавижу, зачем сготовила?" - мысли путались. Мама умерла, получается. Мама умерла. Мама, мам...
- Мам!
Ох, и противный же у Юльки голос стал.
- Мам, может, пойдем уже?
Циничная бестолочь. Она не любила бабку, я, признаться, тоже, но разве так можно? Невоспитанная. Её бы ремнём отхлестать хорошенько, не жалея, как меня отец в детстве - как шёлковая бы стала. Но они теперь все нежные, только тронь - побежит к этим своим психологам, будет рассказывать, как ее мать избивает. Это мать вечно виновата, мать плохая. Посадят еще. Оно мне надо? Пусть лучше невоспитанная ходит.

Не помню, как мы пришли домой, как сели за стол. Отец, вроде, снова что-то бубнил, а дочка огрызалась. Я такое не запоминаю: зачем? Всё равно одно и то же слышу тридцать пять лет подряд. А, уже тридцать шесть. Каждый день.
«Мне скоро сорокет, жесть».

Юлька куда-то засобиралась, кажется, даже толком не поев.
- И куда ты намылилась? Хоть бы посидела ещё, бабушку помянула, Юль. Приличия какие-то должны быть! Юль!
- Шалавиться, - отрезала она уже у двери. - Довольна? Пока.
Дверь громыхнула так, что, казалось, треснут стены; мы с отцом не успели сказать ни слова.

- Это она в тебя такая, - медленно проговорил он после долгой паузы. Папа выпил уже пол-литра водки, и его язык запинался на согласных. - Тебя растили, думали, умница будешь, а ты что? Голытьба голимая, вот ты кто. И шалава.
Я слышала это, сколько себя помню. Ты подстилка, прошмандовка, вырастешь - будешь под всех ложиться, а мужики тебя за кочки будут таскать с балды на балду. Потом ублюдков нарожаешь и пойдёшь блатхаты обслуживать, чтоб на корку хлеба заработать. К отцу на коленях приползёшь: «Папочка, прости, я стала потаскухой». А папа унизится и опозорится на весь мир, но примет, обогреет и накормит тебя и твоих выродков.

Самое плохое, что так всё и вышло. Кроме того, что выродок у меня всего один - Юляша.