отчаяние

Ночь

Дождь глухо стучит по старому асфальту. Я сижу на деревянной скамейке, покрытой противной зелёной краской, давно выцветшей и отслаивающейся мелкими корками. Ночь. Не помню, как я вышел во двор своей хрущёвки, не знаю, сколько уже здесь сижу, не хочу возвращаться. Я закрываю уставшие глаза, чтобы не видеть очертания кустов, и слушаю тихое, но тревожное звучание дождя. Капли неспешно, как-то вымученно срываются с тёмного неба и падают вниз, оставляя повсюду мокрые пятна. Ситником такой дождь не назвать, но до ливня ему далеко. Кажется, что капли выборно, лениво, нехотя рассекают воздух. Будто у них совсем нет выбора: они не вынуждены лететь вниз, их не вынуждали и не подталкивали, но с самого начала они были обречены.

Мою голову заполняют абстрактные образы. Я не думаю словами и не составляю предложения, не складываю из них текст, как многие привыкли размышлять. Просто воспринимаю эти всплывающие картинки. Иногда бывает, что я ужасаюсь одной из таких мыслей, хотя лишь прочувствовал на уровне ощущений, даже не успел понять, что она хочет сказать и как бы сложилась в слова, какими буквами была бы написана, если бы я захотел рассказать о ней Дане.

Неожиданно для самого себя я резко раскрываю глаза. Даня. Я не хотел о нём думать! Я был бы рад забыть его и больше никогда в жизни не вспоминать. Меня тошнит от того, что он сделал, и я не понимаю, почему он поступил настолько отвратительно. Уверен — он даже не осознаёт, какую мерзость продолжает совершать.

От холода меня покрывают мелкие мурашки, и я вздрагиваю. Перед выходом я накинул первую попавшуюся футболку, тонкие джинсы, обул кеды без носков и набросил на плечи толстовку. Последняя расстегнута. Можно застегнуться, накинуть капюшон и поджать к себе колени, закинув ноги прямо на лавку, но я не хочу. Мне нравится ощущение пробирающего всё тело холода, обволакивающего меня всего, заставляющего дрожать. Чувствую себя обычным человеком. Живым. Как жаль что не живущим, проживающим или чувствующим.

К горлу подступает не слизкий комок, а бездонная пропасть с ядом и шипами. Потому что комок можно выплюнуть, выкашлять, а избавиться от этого ощущения так просто не удастся. Моё горло наполнено и пусто одновременно. Острые иголки покалывают изнутри, и я удивлён, как они ещё не пронзили мою глотку насквозь. Что-то давит изнутри и сжимает стенки. Я сплевываю и хвастаюсь за горло. Как после этого можно говорить заезжанное "комок в горле"?

Я вздыхаю и непроизвольно думаю о Дане, старом друге. Тут же морщусь от дурацкого слова "друг". Он мне не друг, что бы это слово ни значило. Да, мы знакомы много лет, вернее я думал, что мы знакомы и я знаю о нём много, а он врал по жалким мелочам абсолютно всем и каждому. Я давно начал сомневаться в правдоподобности его историй, но не хотел верить, что он способен на такую мерзость. Отвращение подкатывает новой волной и частично избавляет меня от непонятного ощущения в горле, перемешавшись с ним и разбавив адскую смесь. Я не понимаю, почему он врал мне о своих девушках, своих действиях, зачем рассказывал мне истории, которые никогда с ним не происходили. Он не был в них даже наблюдателем или слушателем. Умело вешал лапшу всех возможных сортов на уши своими красивыми рассказами. Сообразил, что если в историю добавить стыдные подробности, она сойдёт за истину. Только не учёл того, что если врать другим людям прямо при мне, а с другими про меня, то это обязательно всплывёт. Я не настолько глупый, чтобы не сделать выводы о его ненужной и лжи.
Как-то мы гуляли по парку, но когда ему зазвонил телефон, он как ни в чём не бывало заявил, что стоит в трусах на балконе. Или рисует свою собаку. Именно тогда я всё понял. Во мне будто бы оборвалось что-то жизненно важное, пролетело не один метр и вдребезги разбилось на тысячу острых осколков, осыпавшихся в разные стороны. В тот вечер он будто бы разрезал тонкую нить, которая так долго соединяла мою жизнь и воспоминания с его. Потому что весь его ажурный узор, переходящий в переплетение наших нитей, оказался подделкой. Не больше чем жалкой иллюзией жизни, гнилой пустышкой в яркой обёртке. 
И я не понимал, почему он пал так низко. Его внешность завораживала, чистому взгляду голубых глаз хотелось верить. И я верил. Его черты лица и фигура подходили под современные стандарты, и вполне возможно, что я ещё увижу его на обложках модных журналов. Мы познакомились только из-за того, что его внешность привлекла моё внимание. Я жалею, что тогда подошёл к нему. Мне стоило искать приятелей иначе, чем по внешности. Но красивые лица всегда притягивали меня, а теперь я испытываю к одному из них лишь отвращение. Больше не осталось боли, сожаления или желания вернуть всё на прежние места. Только глубокое отвращение и стремление забыть всё. Если подумать, то у нас ничего не было и ничего не осталось: ни воспоминаний, в которых я был бы уверен, ни дружбы, ни
искренности.

Я плюю на мокрый асфальт. Ужасно отталкивающее действие, но на меня никто не смотрит. Я укрыт ветвями липы от лишних глаз и дождя, и лишь изредка на мою толстовку спадают капли.
После окончания школы я переехал в этот город, и меня мгновенно накрыло чувство свободы. Родители переводят деньги, звонят пару раз в месяц. Но теперь никто меня не ждёт дома, никто не будет попрекать меня за то, что я посреди ночи вышел на улицу, да ещё и в дождь, никто не отругает меня и не позаботится. Мне только девятнадцать, я познакомился с новыми людьми, близко общаюсь с одним другом, но не хочу признавать, что мне нужна помощь. Обычно я отшучиваюсь и веселю всех, а мои уголки губ натянуты так высоко, что грозят дотянуться до ушей. Вот только мне совсем не смешно. Ни в те моменты, ни сейчас.

Я встаю со скамейки и иду на небольшую детскую площадку. Дождь капает прямо на меня, ведь дальше деревьев нет, но меня это не останавливает. Я могу прошататься по улицам всю ночь, могу не появляться дома неделю, могу питаться чипсами и газировкой, прожигая свой желудок и юность. Мне больше никто не запретит. Вдруг я останавливаюсь и поднимаю голову в небо. Звезды светят, но не мне. Если так подумать... может, их уже не существует вовсе. Помню, я читал, что им нужно несколько миллионов световых лет, чтобы с Земли был виден их свет. С моих губ срывается нервный смешок. Это так абсурдно! Очередной обман, на который готовы повестись мои глаза. Я смотрю на точки света, которых уже, вероятно, давно нет. Возможно ли доказать, что они вообще существовали? Сейчас мне кажется, что все они смеются надо мной. Ехидно и так заливно, что мой собственный смех звучит ещё громче, подражая им. И я смеюсь над собой.
Меня внезапно накрывает волна гнева и ярости. Хочется сорвать их все с неба, дотянуться своей цепкой рекой, окунуть их в грязь, затоптать грубой подошвой кед, да так и оставить. Небо будет красивее без гнусных лжецов, въевшихся в него. Я бы смог расколоть их всех и опустить на самое дно. Но единственное, что я могу сделать — топнуть дрожащей ногой и до боли сжать кулаки.

Когда я успокоился, я снова посмотрел в небо. По лицу и носу неприятно стекали струйки воды, одна капля попала мне в глаз, но я всё равно продолжал разглядывать звезды. Теперь мне кажется, что они смотрят на меня с сочувствием и толикой пренебрежения. Я сам успел остыть, смотрю спокойно и расслабленно. Разве звёзды виноваты?
В чём? В том, что я сам предписал им какие-то свойства и рассердился? Нет. Звезды — просто звезды, у них нет мыслей, они не осознают себя и не делают выводы. Только я позволяю себе такие глупости.
Теперь мне хочется убежать отсюда как можно дальше, но я вовремя успеваю понять, что на самом деле пытаюсь скрыться от себя. Я погряз. Нахожусь с людьми, с которыми мне неинтересно, не могу проявить сочувствие, не радуюсь их успеху. Я ужасный человек и худший друг, пусть многие и считают иначе.