Леви приносит цветы уже который день, собирает их по всему Тросту, выкупает у лучших торговцев. Мëртвое и высохшее сердце так и хочет порадовать мужчину чем-то таким нежным, невероятным и загадочным, как и сам этот Эрвин Смит.
В понедельник Аккерман приносит васильки.
— Под цвет твоих глаз. Такие же голубые.
Эрвин пусто смотрит на него в ответ, и Леви по невидимым губам читает:
«Спасибо».
И уходит.
Во вторник в руках у него ромашки. Жёлтое солнце с белыми лучами — приятный запах и воспоминания о первом касании губ об губы и детском смитовском «любит, не любит».
Мозг возвращает в воспоминания — лето, середина июня. Эрвин, весь из себя нежный и робкий, лежит под деревом, а Аккерман у него на груди. Эрвин срывает ромашку с земли рядом и начинает гадать:«Любит, не любит. Любит, не любит.»
«На кого гадаешь?»
«На тебя»
«Если там не выпадет «Любит», то мы сжигаем все ромашки за Розой».
Эрвин смеётся обнажая свои белые зубы и отрывает последний лепесток. Говорит такое детское, но нужное сердцу: «Любит».
Леви кладёт ромашки рядом с ним и уходит, не говоря ни слова, и Эрвин молчит тоже.
В среду Аккерман возвращается с букетом одуванчиков, потому что такие же, как душа, такие же яркие, солнечные и никогда не позволяющие увидеть миру себя в худшем свете. Себя не цветущими. Одуванчики, потому что спустя несколько дней после расцвета, они превращаются в белые воздушные шары и разлетаются по миру навсегда, даже не попрощавшись.
—Нравится? — Леви протягивает букет Эрвину, будто тот каким-то магическим образом сможет его взять, -Надеюсь, что да.
«Я ценю твои старания».
— Нихуя не ценишь.
«Нет, правда, если бы я только мог, я бы обнял тебя сейчас. Спасибо».
— Замолчи.
«Я ничего не сказал».
Аккерман отворачивается. В голову резко ударяет мигрень, он хватается за неё, как за последнее ценное в жизни, и чуть ли не убегает от одуванчиков и потерянной любви.
В четверг Эрвин получает розы, и Леви уже заранее знает, что это плохая идея. Нет, тут он прогадал. Очень сильно. Говоря прямо – он проебался. Потому что нельзя дарить Смиту розы — цветы, которые он проклинает всей душой, как и четверги, как и август, двадцатое число, как и Леви Аккермана, мать его.
— Других сегодня не нашёл, - оправдывается Леви, хотя знает, что Смит был бы рад, если бы сегодня он не получил бы в подарок ничего.
— В любом случае, тебе нужно избавляться от травм.
«Какие травмы, Леви?»
Душевные, физические, свои или чужие — итог один. Травмы приведут тебя к могиле, раскопают землю и скажут ласковым голосом: «Ложись».
Эрвин награждает его страдальческим и холодным молчанием падшего воина, и Леви не остаётся ничего другого, кроме как на пятках развернуться и уйти до пятницы.
Леви сжимает в руках букет колокольчиков, потому что это романтично — дарить человеку, способному воскресить прогнившее сердце, колокольчики.
—Нравятся?
«Мелодичные и спокойные, олицетворяют невинность и непоколебимый талант. Да, нравятся. Спасибо».
— Хочу снова послушать твой голос, - Леви садится рядом с Эрвином и кладёт руку на его каменное плечо. Холодно. Сука, ну почему так холодно.
«Но ты не можешь».
— Хватит давить на больное, Эрвин.
«Почему-то мне приятно оттого, что тебе больно».
— Представляешь, ты что-то значишь для меня.
«Что-то?»
— Я, — Леви бросает колокольчики Эрвину в лицо и отворачивается. — Я люблю тебя. Я скучаю.
«Леви».
Колокольчики завянут послезавтра.
— Чего тебе?
«Прекрати разговаривать с могильной плитой».
Глаза резко расширяются, и губы размыкаются в тихом «о» на грани вдоха-выдоха. Неделя кончается в пятницу, а Леви в панике осматривает надгробный камень с именем единственного человека, ради которого был смысл продолжать свою жизнь, осматривает дату ниже: 14.10.815-20.09.850
«Меня нет. И цветы завянут послезавтра. Посмотри, ромашки уже никакие. Васильков нет и в помине. Уходи».
И он уходит.
