Фраегман Р. "Дикая собака Динго или повесть о первой любви"

XI

"Если человек остается один, он рискует попасть на плохую дорогу", - подумал Филька, оставшись совершенно один на пустынной улице, по которой обычно возвращался вместе с Таней из школы. Целый час прождал он ее, стоя на углу возле лотка китайца. Липучки ли из сладкого теста, грудой лежавшие на лотке, сам ли китаец в деревянных туфлях отвлек внимание Фильки, но только теперь он был один и Таня ушла одна, и это было одинаково плохо для обоих. В тайге Филька бы знал, что делать. Он пошел бы по ее следам. Но здесь, в городе, его, наверно, примут за охотничью собаку или посмеются над ним. И, подумав об этом, Филька пришел к горькому заключению, что он знал много вещей, которые в городе были ему ни к чему. Он зная, например, как близ ручья в лесу выследить соболя по пороше, знал, что если к утру хлеб замерзнет в клети, то можно уже ездить в гости на собаках - лед выдержит нарту, и что если ветер дует с Черной косы, а луна стоит круглая, то следует ждать бурана. Но здесь, в городе, никто не смотрел на луну: крепок ли лед на реке, узнавали просто из газеты, а перед бураном вывешивали на каланче флаг или стреляли из пушки. Что же касается самого Фильки, то его заставляли здесь вовсе не выслеживать зверя по снегу, а решать задачи и находить в книге подлежащее и сказуемое, у которых даже самый лучший охотник в стойбище не нашел бы никаких следов. Но пусть Фильку считают собакой кому это угодно и пусть смеются над ним сколько хотят, а на этот раз он все-таки сделает по-своему. И Филька присел на корточки посреди улицы и проверил все следы, какие только видны были на снегу. Хорошо, что это был первый снег, что он упал недавно и что по этой улице почти никто не ходил. Филька поднялся с корточек и пошел, не отрывая взгляда от земли. Он узнал их всех, кто тут был, словно они прошли перед его глазами. Вот одинокие следы Тани, лежащие у самого забора, - она шла впереди одна, стараясь ступать осторожно, чтобы не очень топтать ногами этот слабый снег. Вот следы Жени в калошах и Коли - у него неширокий шаг, которому только упрямство и придает отпечаток твердости. Но как странно они себя вели! Сворачивали, подстерегали Таню и снова догоняли ее. Похоже на то, что они смеялись над ней. А она все шла и шла вперед, и неспокойно было у нее на сердце. Разве такие следы оставляет она на дворе у Фильки или на песке у реки, когда вдвоем они ходят ловить окуней? Но куда исчезла она? Следы Тани кончались внезапно на месте, где не было видно ни крыльца, ни калитки в заборе. Она, точно ласточка, поднялась прямо на воздух. Или, может быть, этот самый воздух, темный от первого снега, увлек ее вверх, как лист, и кружит теперь в облаках и качает? Не могла же она, в самом деле, перепрыгнуть через такой высокий забор! Филька постоял секунду, потом пошел дальше по следам Жени и Коли - они шли рядом сначала, а на углу расходились в разные стороны, не очень довольные друг другом. "Они поссорились", - подумал Филька и вернулся назад, смеясь. У забора он снова постоял в раздумье над следами Тани и поднял руку вверх. "Да, на краю забора есть выступ, за который можно схватиться рукой. И у Тани сильные ноги, - сказал себе Филька. - Но у меня должны быть вдвое сильнее. Иначе пусть физкультурник наш закопает меня в землю живым". И Филька, перекинув сумку с книгами, подпрыгнул так высоко, что старуха, проходившая мимо, назвала его "чистый демон". Но Филька уже этого не слыхал. Он был за забором и шел по чужому огороду дальше, рядом со следами Тани. В конце огорода он перескочил еще через один забор, уже не такой высокий, и вышел к рощице, которая была близко от дома. Тут обогнул он кусты невысокой калины, ронявшей ягоды в снег, и поглядел на рощу. Вся белая от шелковистых каменных березок и молодого снега, она показалась ему вымыслом, который никогда и не снился ему, всегда окруженному лесом. Каждая ветвь была резка, словно отчеркнута мелом, стволы как бы дымились, светлые искры пробегали по их коре. И в этой серебряной роще, среди неподвижных деревьев, неподвижно стояла Таня и плакала. Она не слыхала ни звука его шагов, ни шума раздвигаемых веток. Филька отодвинулся за кусты, скрывавшие его, как стена, и посидел на снегу недолго. Потом потихоньку отполз и бесшумно зашагал назад. "Если человек остается один, - снова подумал Филька, - то он, конечно, может попасть на плохую дорогу: он может бегать по следам, как собака, и прыгать через забор, и, как лиса, подглядывать из-за кустов за другими. Но если человек плачет один, то лучше его оставить так: пусть плачет". И Филька, обойдя рощу далеко, свернул в переулок и подошел к воротам Тани. Он открыл калитку и вошел в ее дом смело, как никогда не входил. Старуха спросила его, что ему нужно. Он ответил, что хотел бы видеть мать Тани и сказать ей, что в школе сегодня кружок и Таня придет попозже. Старуха показала ему на комнату, где сидела мать. Он приоткрыл немного дверь и снова закрыл ее быстро. В комнате, на красном диванчике, рядом с матерью Тани сидела Александра Ивановна. Обняв мать Тани, она говорила ей что-то, и у обеих в руках были крошечные белые платки, которые они изредка подносили к глазам. Неужели и они горевали о чем-то? Филька попятился назад, не скрипнув ни одной половицей. Он вышел на крыльцо и быстро зашагал к воротам. Да, он знал многие вещи, которые в городе были ему ни к чему. Он знал голоса зверей, знал корни трав, знал глубину воды, знал даже, что не следует дом свой в лесу конопатить войлоком, потому что птицы таскают волос на гнезда. Но, когда люди не смеются, а плачут вдвоем, он не знал, как в таком случае поступить. Тогда пусть все они плачут, а ему лучше заняться своими собаками, потому что уже зима и скоро лед поднимется над водой и от луны станет зеленым, как медь.