Уходящие из Омеласа| Урсула Ле Гуин

Те, кто уходят из Омеласа

Со звоном колоколов, поднявших ласточек в небо, в возвышающийся над морем город Омелас, пришел Фестиваль Лета. Мачты стоящих на причале яхт искрились разноцветными флагами. На улицах, между домами с красными крышами и разукрашенными стенами, между старинных садов, по аллеям мимо роскошных парков и публичных зданий, двигалась процессия.  Некоторые участники процессии выглядели особенно нарядно: пожилые люди в длинных строгих платьях розово-лилового и серого цвета,  седовласые мастеровые, тихие веселые женщины, щебечущие между собой, с младенцами на руках. На других улицах музыка звучала громче, звенел бубен, гудел гонг, люди танцевали, и вся процессия была одним танцем.  Повсюду бегали дети,  визг разносился как свист ласточек над шумной толпой.  Вся процессия следовала по направлению к северной части города, где на большом заливном лугу, под названием Зеленые Поля, голенькие юноши и девушки, на ярком воздухе, с запачканными  лодыжками и длинными стройными руками, обнимали своих лошадок перед забегом.  Лошади были без сбруи, с поводами, но без удил.  В их гривы были вплетены ленты -  серебряные, золотые, зеленые. Они раздували свои ноздри, и гарцевали друг перед другом в возбуждении - ведь лошадь единственное животное, принимающее наши церемонии как свои собственные. Далеко на северо-западе высились горы, окружающие полукругом Омелас с его заливом. Утренний воздух был настолько чист, что даже  виднелся далекий снег, покрывающий Восемнадцать Вершин; он сверкал как белое золото под иссиня-голубым небом. Легкий ветерок развевал баннеры, установленные в честь праздника забега лошадей. В тишине широких лугов можно было услышать пробивающуюся через улицы города музыку; она то приближалась, то удалялась, тихая веселость носилась в воздухе, дрожа и замирая,  пока наконец не взорвалась радостным звоном колоколов.

Радость!  Как рассказать об этой радости?  Как описать жителей Омеласа?

Понимаете, они не были простым народом, хотя были счастливы.  Но мы больше не будем говорить о веселье.  Все улыбки у них были архаичными, что-ли. С таким определением можно предположить следующее. Нужно поискать среди них Короля, восседающего на великолепном скакуне в окружении благородных рыцарей, или возможно возлежащего на позолоченных носилках, удерживаемых мускулистыми рабами.  Но короля не было.  Не было ни мечей, ни рабов.  Они не были варварами.  Я не знаю правил и законов их общества, но подозреваю, что их было немного. Поскольку у них не было монархии и рабства, у них также не было биржи, рекламы, тайной полиции и бомбы. Но повторяю, они не были простыми людьми или нежными пастухами, или благородными дикарями, или безвольными утопистами. Они не были менее сложными, чем мы с вами.  Беда в том, что у нас есть плохая привычка, усиленная педантами  и умниками, считать счастье глупостью. Для нас только боль интеллектуальна, только зло интересно. В этом суть измены художника: отказ признавать банальность зла и ужасную скуку боли. Если не можете победить их, примкните к ним.  Если больно, повторите.  Но превозносить отчаяние - значит осуждать восторг, принимать насилие - значит отказываться от всего остального.  И мы почти отказались; мы больше не можем описать счастливого человека, больше не можем радоваться.  Как мне рассказать вам о людях Омеласа?  Они не были наивными и счастливыми детьми – хотя их дети действительно были счастливы.  Они были зрелыми, интеллигентными, страстными взрослыми людьми, жизнь которых не была несчастной.  О чудо!  Но я хотела бы рассказать о них больше. Я хотела бы быть более убедительной.