Клуб Романтики || Делирий

Пролог

— Я видел разных черномагов, Эвтида. Я видел гениев, разрушенных собственной мудростью. И глупцов, открывших тыл в припадочной самонадеянности. Я видел стариков, распевающих голосами ушедших. И славных юношей, опутанных маревом чужих мечтаний. Я видел воинов и пахарей. Родителей и детей. Учителей и учеников... — эпистат задумчиво опускает взор, и его речь на мгновение затихает, чтобы вскоре зазвучать вновь: — Я видел жизнь и смерть. Опасность и беспечность. Но я никогда не видел шезму, постигших сласть и горечь сновидений.

Эвтида против воли сглатывает, когда у неё начинают дрожать губы. «Значит, не так уж много ты их видел», — думает она, но ни за что не позволяет себе произнести этого вслух.

Эпистат смотрит на неё изучающе. Притворяться больше не выходит.

Она ворочается, отползает прочь с его подушки и удобнее укладывается на декоративную — жёсткую, исписанную золотой тесьмой и маленькими гладкими камушками, явно дорогими. За них цепляются волосы, от них на щеках отпечатываются красные пятна, похожие на человеческий укус. На таких подушках обычно не спят, но Эве, в общем-то говоря, теперь и не до сна. Пульс, участившийся то ли от очередного кошмара, то ли от присутствия потенциального врага, стучит у неё в висках с гулким воем, будто все мёртвые, с кем она имела честь вести беседы, разом поднимают вой у неё под ухом: «Торопись! Спасайся! Убегай!..» Рядом с Аменом ведь всегда так: и слова забываются, и дыхание слетает, как от удара в солнечное сплетение, и тремор непременно поглощает конечности.

Костяшки кусает инородный холодок. Эвтида отрешённо ёжится, вынужденная распахнуть веки. Аромат смолы кифиУпоминается, что Амен окуривает ей свой дом. клубится где-то под рёбрами — да так настойчиво, что хочется надрывно закашляться. И она кашляет.

— Держи, — эпистат протягивает ей кубок. Большой, резной.

Золотой.

Принимая, Эвтида непроизвольно стискивает его крепче, чтобы не выронить. Скользкий. Удивительно скользкий. Натёртый до блеска, без единой кляксы, без следов пользования, без разводов на дне, какие обычно остаются на светлой посудине. Эва никогда из такой не пила и не ела: как у неё самой, так и в доме Исмана стояли лишь простенькие сосуды, глиняные и каменные, сделанные взрослыми самостоятельно. Они были шершавые, могли даже чиркнуть по коже до крови — чем не оружие? У Амена же в спальне сверкает огромная тарелка на полке — не то утварь, не то украшение. Расположение фараона явно дорогого стоит.