Катаракта

Пролог

— Валечка! — вскрикнула женщина, простирая руки к десятилетнему мальчишке. Громоздкий шерстяной ковер надменно смотрел с высоты двух с половиной метров, зависая под потолком на тонкой рейке. В углу безмятежно бубнил телевизор, пытаясь перекричать штормовые шквалы за окном. Свист сквозняка, проскальзывающего сквозь утепленную деревянную раму, гудел в барабанных перепонках, и хотелось спрятаться, закрыться, зарыться в тяжелое шерстяное одеяло, обшитое скользкой красной тканью. Но крепкие руки до боли сжимали тонкое Валькино запястье и не давали убежать. Однокомнатная квартира ломилась от чужеродных звуков: испуганной детской возни, тяжелого топота кирзовых сапог по деревянному полу новостройки, женского плача, серьезных разговоров взрослых и шелеста денег.

— Выведите ребенка, — скомандовал незнакомец, разметав по столу стопки, в которые были собраны пестрые бумажки. Каждая из них оказалась перевязана разноцветными резинками, которые Валькина мать хранила в столе под швейной машинкой.

— Здесь не хватает, — сообщил самый крупный из мужчин, и Валька дернулся, повис на живой лиане, захныкал. Но детские слезы не стали достаточной платой, и рябоватый судья с двумя присяжными синхронно качнули тяжелыми головами. Страшные тени надвинулись на лица. Отец попросил отсрочку, но только получил прикладом по лицу, а мама просто плакала под бездушными взглядами.

Вальку выкинули за пределы двухкомнатной квартиры, не позволив прихватить с собой игрушечный пистолет. Хлопнула дверь, а за ней еще два оглушительных хлопка ознаменовали слом старой и начало новой жизни. Под ногами, правда, хрустели совсем не осколки, а просто корочка льда на снегу.

Скоро, утирая рукавом слезы и сопли, Валька ежился в пропахшей насквозь «Примой» машине. Салон неприятно лип ко влажным ладоням, а за дымом на переднем сидении не клеился разговор.

— Можно мне к маме? — спрашивал Валька, а ответом ему был строгий, вымораживающий взгляд.

— Заткнись.

И Валька молчал. О том, как скручивало живот от голода и страха, о том, как жало сердце болью, и о том, что в память врезался страшный влажный след от сапога, когда один из незнакомцев вышел из некогда теплого дома. Хотелось бы верить, что неаккуратный дядька наступил в акварель. Но Валька знал, что такого темного красного у него никогда не было.