Жук жужжит

В комнате стояло четверо:Антон,Арсерий,у Антона и Арсения

Антон давит на глаза — возможно, если он нажмет на них достаточно сильно, то они не вывалятся к чертовой матери. Потому что, по ощущениям, именно это скоро и случится: после беспрерывного четырехчасового сеанса это вполне реально.  Спина тоже болит, а в ушах до сих пор шумит — парень на забиве так верещал, словно его режут на живую. А ведь место самое безболезненное: предплечье, причем с внешней стороны — да там за милую душу бить. У Антона рукава, и он на контуре почти не вякал, хотя его болевой порог ниже земной коры и агрессивно стремится к магме. Грудак бить было гораздо больнее, вот тут ему пришлось подключить всё свое мужество и усиленно всматриваться в экран ноутбука, где Эд врубил ему мультики.
  — Антош, — раздается со стороны двери, и Антон поворачивается на стуле, — ты еще одного клиента потянешь?  — Да ты издева-а-аешься, — стонет он, убирая руки от лица и смотря на Клаву. Утром ее волосы были распущены, а теперь заплетены в две неровные косички, и в целом выглядит она милее некуда: юбка, водолазка — ну прямо прогуливающая школу восьмиклассница. И не скажешь, что ей почти двадцать пять, и под одеждой у нее татуировок больше, чем у Антона.  — Там клиент хочет тебя, — упрямо твердит она и на Антонову усмешку поясняет: — как мастера, дурак. Говорит, что ему тебя Эд посоветовал. Я эскиз сделала, он доволен, просит забиваться сегодня.  — Давай ты сама, а? — Антон кидает сиротливый взгляд на часы, стрелка которых перевалила за девять — до конца его рабочего дня всего час, между прочим. — Скажи, что у меня запор. И вообще, я вроде заболеваю, — он выразительно хрипит, — у меня горло болит.  — Курить потому что меньше надо. Я бы сделала, Антош, но это не по моей части. Я и эскиз еле нарисовала. — Клава протягивает ему листок в файле, и Антон рассматривает прыгающую в звездочках Трикси из «Моего маленького пони». Да уж, Клава обычно бьет мрачный реализм, у нее и стилистика особая — к ней клиенты из других городов за этим едут. А всякие мультяшки, сердечки, цветочки, розовая сахарная муть — это к Антону.  Ему любопытно, кто выбрал себе такой рисунок: учитывая фанатов этого мультика, клиентом может быть как мелкий парень, едва окончивший школу, так и здоровенный мужик за сорок. Как-то Антон набивал Котожука на запястье огромному бородатому рестлеру, и в процессе тот рассказывал, как плакал при просмотре «Титаника» — так что о татуировках по людям не судят. Антон тогда сам чуть не всплакнул, вспоминая Розу на двери. Май харт вилл гоу он, как говорится.  — А что за место? — вздыхает он, мысленно уже согласившись. Если уж клиент пришел конкретно к нему, то не разворачивать же его и не отправлять домой, хотя Клава могла бы и раньше предупредить. Да и клиенту хорошо было бы записаться, между прочим. — И размер?  — Правое бедро, пятнадцать сантиметров. Мы три раза распечатывали, пока он насчет размера решал.  В принципе если сегодня они обойдутся чисто контуром, то за полтора часа вполне можно управиться. Если так, то Антон даже успеет домой на «Большой кошачий побег» по Диснею. Да, можно смотреть всё онлайн, но он испытывает теплые чувства от просмотра чего-то по ТВ — это же как в детстве, когда бежишь к телевизору, потому что пришло время «Утиных историй».  — Ладно, зови его сюда, — наконец говорит он.  Клава жестом показывает ему «окей» и уходит, а Антон, по-старчески кряхтя, обрабатывает руки антисептиком и стелет на кушетку одноразовую простынку. Он крутит головой, разминая шею, но это уже не помогает — ему ничего не поможет, потому что он целый день сидит скрученный, как креветка. Каждое утро он твердит себе: «Вот сегодня я пойду и куплю абонемент в спортзал, а потом как начну заниматься, как стану сильным и выносливым», но каждый вечер он приползает домой и падает мордой в подушку — вот и вся физическая нагрузка.  Клиент появляется в дверном проеме, когда Антон натягивает на руки черные и мрачные, как сердце его бывшего, перчатки. Он высокий и стройный, но возраст с ходу угадать сложно: мешает то, как напряженно тот прижимает к себе здоровенную мягкую игрушку в виде той же Трикси — как будто ему лет пять, и он выперся с ней на детскую площадку. На нем очки в массивной пластиковой оправе, брюки и толстый свитер, у горла виднеется торчащий воротник рубашки — ну прямо сын маминой подруги, мечта любого классного руководителя. Он похож на ботаника, которого на физкультуре подвешивают за трусы на баскетбольное кольцо, а после уроков мутузят за школой.  — Здрасьте, — здоровается тот, явно стараясь придать голосу твердости, но смотрит с очевидной настороженностью. Антон понимает, что первое впечатление производит не самое располагающее: все эти цепи, татуировки с черепами и борода мало кому внушают доверие, но это же просто образ. Так что он пытается улыбнуться и приглашает:  — Заваливайся, не стесняйся, — выходит хрипло, и он прочищает горло, но это не работает. — Меня Антон зовут.  — Да, я знаю, мне Эд сказал, — бубнит тот, проходя в комнату так осторожно, словно Антон в любой момент может на него наброситься. Он замирает у стула, не решаясь положить (вернее, посадить) на него свою игрушку — очередной чудик, всё ясно.  — Ты не стесняйся, многие приходят с игрушками, — врет Антон, хотя это не совсем ложь: с игрушками приходят немногие, но такое действительно бывает. Он когда-то и сам давал клиентам игрушки, но мягким зверушкам приходилось несладко: то ногу осьминогу оторвут, то хвост лисичке скрутят на очередном приступе боли. Антону их жаль, так что теперь он свои игрушки никому не дает — и прячет их от клиентов в шкафу.  — Я не хожу с игрушками, — огрызается парень, шмякая Трикси о сидушку стула. — И хочу прояснить: я не собирался делать татуировку, просто другу проспорил. А условие было, что если я проиграю, то он выбирает в магазине любую игрушку, и я делаю с ней татуировку, вот и всё.  — А в чем суть спора была? — Антон поднимает бровь.  — Не ваше дело, — сконфуженно бубнит парень, отводя взгляд — точно чудик. Но теперь понятно, почему такой эскиз, ведь обычно забитые жизнью ботаники выбирают что-то суровое, всякий мрак с кровищей — думают, что так будут казаться круче. Хотя Антон ботаником не был: он свой мрак выбрал по другой причине.  — Пацан, сразу тебе скажу, что татуировки на спор — это хреновая затея. Я не считаю, что в татухах обязательно должен быть смысл, но тебе как минимум должен нравиться эскиз.  Парень с отвращением косится на эскиз, который лежит на кушетке, а потом вздергивает нос и бросает:  — Я сам разберусь, что мне делать, но за совет спасибо.  Антон только фыркает: парнишка дерзкий попался, но со стрессом перед татуировкой все справляются по-своему. Один парень как-то пел матерные песни, пока Антон готовил место работы и заправлял машинку, а потом, уже в процессе забива, неожиданно перешел сначала на частушки, а после — на стихи Бродского.  — Восемнадцать тебе хоть есть? До восемнадцати никаких татуировок, даже с разрешения. Нам тут проблемы с родителями школьников не нужны, прости.  — Мне девятнадцать, — произносит парень таким тоном, будто ему по меньшей мере сорок четыре и он отец пятерых детей и хозяин двух собак. — Я в университете учусь, вообще-то.  — Ну извините, пожалуйста, — со смешком отвечает Антон, еле сдерживая тупой искренний ржач. Хотя он понимает: сам когда-то хотел казаться взрослее и круче. — Зовут тебя как?  — Арсений.  Имя необычное — и очень подходит владельцу, тот вылитый Арсений, на крайний случай какой-нибудь Дементий. Тем временем он неуверенно цепляет края свитера длинными пальцами и стягивает его через голову — под свитером и правда надета рубашка, причем поверх майки, чтобы не просвечивало. Красноватое освещение мастерской придает этой сцене какой-то неожиданный эротизм, и Антон отворачивается: нельзя засматриваться на клиентов, тем более тех, кто два дня назад вышел из пубертата. Разумеется, он встречался с девятнадцатилетними, но в то время ему самому было девятнадцать, плюс-минус год.
cappadocia.goturkiye.com
  Он на автомате берет упаковку с держателем и чуть не вскрывает его, потом вспоминает: рисунок пока не переведен, клиент ничего не одобрил — куда бежать-то. Так что он просто берет эскиз и достает из файла, тащит со столика ножницы.  — С размером всё хорошо? — уточняет он. — Не больше, не меньше, по толщине линий как?  — Это мне безразлично, — бухтит тот, — говорю же, что на спор делаю.  — Тебе с ней всю жизнь жить. Это еще и бедро — если не понравится, в коротких шортах ходить не сможешь, — басит Антон, мимолетно представляя себе Арсения в коротких шортах — и из-за этого по телу разливается тепло. Пора ему потрахаться, что ли, а то совсем уже поехал куда-то не туда.  Он оборачивается и видит, что Арсений так и стоит у стула, комкая в руках свитер. Это умиляет: вроде пацан так храбрится, а на деле-то побаивается и жмется, как еж, который забрел на волчью территорию или в нору к лисам.  — Не ношу я короткие шорты, — бубнит тот.  — Зря: девчонкам такое нравится, — посмеивается Антон, но из-за хрипоты выходит как-то по-извращенски — Арсений аж на шаг отступает и едва не врезается в напольную лампу. Хотя, возможно, дело не в голосе, а в том, как резко Антон взмахнул рукой с ножницами. — Не ссы, я добрый.  Кажется, эта фраза Арсения пугает только сильнее — но он всё равно упрямо смотрит в глаза и твердо говорит:  — Я не боюсь.  — Вот и отлично, тогда снимай штаны. — Арсений на это хлопает ресницами, а до Антона запоздало доходит, как же неправильно прозвучали его слова, так что он спешит пояснить: — Татуировку ж тебе на ноге бьем.  — А... да, — шелестит Арсений, подрагивающими руками задирая рубашку и осторожно касаясь ширинки — Антон отворачивается, чтобы не смущать его сильнее, и начинает вырезать эскиз.  Слава богам, что студия недавно купила термопринтер, а то раньше приходилось сидеть и вручную переводить рисунок с копирки. А если потом клиент вдруг качал головой и говорил: «А давайте поменьше сделаем», приходилось всё снова распечатывать на обычной бумаге и опять обводить — ебано-заебано. Антон это всё ненавидит, он даже рисует редко, потому что художник из него так себе. В студии эскизами занимаются в основном Эд с Клавой, а если что-то заебистое, то просят по сети Катю.  В мастерской виснет гнетущая тишина, и волнение Арсения ощущается почти физически — словно волны негативной энергии, оно расползается по комнате и вибрирует. Антон к такому привыкший, так что пытается отвлечь стандартной болтовней:  — Первая тату — всегда стремно, но всё будет хорошо. Вот когда я в пятнадцать решил сам себе зафигарить татуху иголкой и чернилами из шариковой ручки, — рассказывает он примерно в сотый раз, — и в процессе грохнулся в обморок, тогда было фигово.  — И зачем вы это сделали? — с явным пренебрежением спрашивает Арсений — чувствуются вайбы самого главного умника на районе. Вот за такое его за трусы и подвешивают.  — Потому что был идиотом. Насмотрелся про тату и хотелось самому попробовать, а на машинку денег не было. Но я сначала на апельсинах тренировался — такие красивые получались! Только их потом никто не ел. И, кстати, со мной на «ты» можно.  Когда он поворачивается, то отмечает, что Арсений уже стянул штаны и теперь стоит и мнется, переступая с ноги на ногу. Ноги у него длинные и бледные, с редкими темными волосками, хотя неожиданно подкачанные, что нехарактерно для щуплых ботаников. Вероятно, он какой-нибудь активист, которого заставляют бегать марафоны от университета.  — Если готов, то иди сюда. Ногу же не брил?  — Я не брею ноги, — хмурится тот, подходя ближе, но не решаясь залезть на кушетку. — А зачем?  Антон кивает и, отложив эскиз вместе с ножницами, лезет в тумбу рядом со столиком. Там у него всё, от станков для бритья до мармеладок в виде акул, потому что никогда не знаешь, что пригодится в работе. Мармелад сейчас не понадобится, а вот станки нужны — и вместе с ними Антон достает еще и пену, а потом всё это добро вручает Арсению.  — Лучше сделать это в туалете, — советует он. — У нас там раковина специальная есть, низкая такая. Без этого никак, а то волоски будут мешаться. Сам же справишься?  — Справлюсь, конечно! — обиженно отзывается Арсений, хотя пялится на бритву так, словно она ему вот-вот жопу отрежет. Из-за того, как подрагивают его руки, она тихонько постукивает о металлический баллончик с пеной.  — Эй, — мягко зовет Антон, но он по-прежнему хрипит, как старая чугунная дверь, поэтому получается скорее наезд, — это не так уж и больно, я тебе обещаю. Мне все говорят: «Ой, я думал, что больнее будет». К тому же у тебя ляжки мясистые.  Арсений краснеет мгновенно — это заметно даже в красном свете лампочек под потолком. Антон давно хочет заменить эти красные плафоны на обычные белые, а то из-за них в мастерской веет флером какого-то дешевого французского борделя.  — Блин, — очухивается он, — в смысле чем больше мышц и жира, тем меньше боль. А вот на кости, — Антон на автомате касается собственной ключицы, — больнее. Но многие на сеансе вообще дрыхнут, так что расслабься.  — Я и не напряжен, — раздраженно выдает Арсений, после чего топает к двери в одних носках, так и не надев штаны. Антон его не останавливает: в принципе они все тут в бахилах или домашней обуви ходят, так что пол чистый, а парень в трусах вряд ли кого-то испугает. К тому же, надо признать, Арсений выглядит хорошо — а если бы не длинная рубашка, которая прикрывает жопу, было бы еще лучше.  Антон сам себе осуждающе качает головой и откидывается на стуле, пока есть возможность, глядит в потолок — как и на стенах, там нарисована какая-то неведомая хтонь. Такие штуки должны сниться в кошмарах, но во снах Антона они всегда его друзья: какие-то непонятные, неведомые существа кучкуются вокруг него, тыкаются в него лбами в поисках ласки, трутся рогами и копытами. Пожалуй, это отражает Антона: к нему вечно тянется всякая живность, именно поэтому у них с Эдом было три кота — но тот забрал их, когда переехал к Егору.  Он успевает задремать, поэтому когда Арсений возвращается, то чуть не падает со стула от неожиданности. А когда обнаруживает, что Арсений побрил не только внешнюю часть бедра, но обе ноги полностью, то просто чисто по-человечески охуевает. Бледные ноги от края черных боксеров до края высоких цветных носков безупречно гладкие, как в рекламе Винус.  — Ты зачем ноги побрил? — охуевает Антон, поднимая брови.  — Так вы же сами сказали.  — Я имел в виду ту часть, на которой будет татуировка. — Антон старается сдержать смех и чешет щетину, чтобы хоть улыбку прикрыть. — Но ладно, не переживай, отрастет. И, говорю же, давай на «ты».  Арсений, и до этого красный, покрывается еще более густым румянцем, но усиленно держит независимый вид и агрессивно ставит баллончик с пеной на столик — аж звякает.  — Надо четче выражаться! — рявкает он.  — Согласен, мой косяк, — признает Антон и сжимает губы, пока и правда не заржал: пацан же тогда еще больше обосрется. — Давай подойди ко мне, налепим тебе эскиз.  Арсений резко, будто бы вовсе и не боится, подходит к нему — и на таком близком расстоянии видно, что он весь дрожит, как стиральная машина на отжиме. Можно было бы списать на холод, но в комнате жарко: на улице по-весеннему тепло, а батареи пока не отключили, и даже открытое окно не помогает. Антон нажимает рычаг на стуле, и сидушка спускается на минимум — так, что он теперь практически на полу сидит.
cappadocia.goturkiye.com
  — Встань ровно, как обычно стоишь, — просит он.  — Я всегда стою́ ровно, а сто́ю криво, потому что в евро, — бормочет тот, и Антон поднимает на него удивленный взгляд. — Ну, знак евро же искривленный, как подкова. Хотя это шутка, на самом деле я не продаюсь, но если убрать приставку «про», то могу подумать.  А он еще больший чудик, чем Антону показалось изначально, хотя это и забавно.  — Про тут я, — подыгрывает ему Антон, — у меня опыт больше десяти лет.  И он выжимает на пальцы гель и касается Арсения — тот аж вздрагивает.  — Холодный, — как-то обиженно поясняет он.  — А, прости, скоро разогреется, — виновато отвечает Антон, размазывая гель по его бедру. По работе ему приходится трогать разных людей за разные места, и обычно он к этому спокойно относится — ну, тело и тело. Однако сейчас у него самого начинают гореть щеки, а сердце бьется быстрее — наверно, заражается от Арсения смущением.  «Какой же ты про, Тоха, это ж непрофессионально», — напоминает себе он и подносит эскиз к месту будущей татуировки, бережно придерживая его пальцами за края.  — Здесь? — уточняет он.  — Да мне пофиг, — бросает Арсений, — но лучше чуть повыше.  — Тут?  — Ага.  Антон прикладывает бумагу к коже и плотно прижимает ее обеими ладонями, мимолетно чувствуя себя извращенцем — дело не в действиях, а в мыслях, а мысли у него так себе. Поэтому как только бумага начинает держаться без его помощи, он тут же убирает руки и протирает их влажной салфеткой.  — Так что у вас там с другом за спор был? — отвлеченно интересуется он, глядя на Арсения снизу вверх, и нервно поправляет бандану.  — Не собираюсь я об этом рассказывать.  — Как знаешь. А я однажды, лет пять назад, поспорил, что смогу выпить пять литров пива, но блевать начал где-то на четвертом. Думаю, если б не это, то точно смог бы.  Арсений явно хочет что-то сказать в ответ, но так и не решается и отворачивается, рассматривая расписные стены мастерской. Антон печально вздыхает со своей неудавшейся попытки разговорить этого парня и аккуратно стягивает подсохшую бумагу — на коже остается рисунок веселой Трикси.  — Так, ну смотри в зеркало, как тебе.  — Нормально, — кидает Арсений, мельком глянув на ногу. — Говорю же, мне без разницы.  Антон такое очень осуждает, но это не его дело: он как-то забивал чуваку на щеке Барта Симпсона, показывающего жопу — только уточнил заранее, уверен ли чувак в выборе рисунка. Взрослые люди сами могут решить, какие изображения носить на своем теле, а Антон всего лишь исполнитель, выражать свое мнение его не просят (но если просят, то он всегда честен). Хотя и у него есть свои триггеры: свастику на плече он бить отказался, «за Русь усрусь» на груди — тоже.  — Ну ладно, — примирительно произносит он, — если что, то свести всё легко, сейчас не девяностые. А почему Трикси, кстати?  — Кто? — хмурится Арсений, и Антон показывает пальцем на его бедро. — Я же сказал, что друг выбирал игрушку. Мы были в «Детском мире», и он купил ее, так что у меня не было выбора.  — А если бы был, то кого бы выбрал? Я — Рэйнбоу, чувствую с ней какую-то близость.  Арсений смотрит на него так, словно случайно угодил в тюремную камеру к буйному психопату и всерьез беспокоится за свою жизнь. Все попытки Антона как-то снять напряжение разбиваются о железобетонную стену непонимания.  — Я такое не смотрю, — кривится Арсений. — Мне из мультиков нравится только «Южный парк», потому что там сатира на современное общество.  — Он грубый и жестокий.  — Как и мир, в котором мы живем. А у тебя дети есть, получается?  — Что, почему? — не врубается Антон, а потом до него доходит: — А, нет, я мультики смотрю один. Люблю их, там всё хорошо, весело, все счастливы, а проблемы решаются на раз-два. Ты пока ложись на кушетку, раз всё устраивает.  — Детские мультики хороши для детей, — соглашается Арсений как будто нехотя, послушно подходя к кушетке с другой стороны, — они дают правильные установки, учат отношениям на базовом уровне, помогают социализироваться. Но там глупые примитивные сюжеты, которые невозможно смотреть, одна банальность.  Продолжая рассуждать о том, какие детские мультики убогие, он залезает на кушетку и одергивает рубашку пониже — на Антона не смотрит, а усиленно разглядывает что-то на потолке. Антон лишь посмеивается: его не расстраивают оскорбления в сторону мультиков, потому что он взрослый состоявшийся мужик, и если он хочет наблюдать за нарисованными пони, то он будет наблюдать за нарисованными пони — и это самое верное решение. Хотя большую часть времени он не чувствует себя ни взрослым, ни состоявшимся, а просто хочет есть, спать или смотреть те же мультики.  Арсений натягивает рубашку так сильно, что та закрывает буквально половину бедра и чуть не трещит по швам — Антон мягко обхватывает его запястье и перемещает руку на кушетку, а полу рубашки отгибает. Его взгляд тут же падает на черные боксеры и внушительную выпуклость на них, но он моментально отворачивается к столику.  — Понимаю, что лежать перед левым парнем в трусах неловко, — отстраненно говорит он, распаковывая держатель и крепя его к машинке, — но ты расслабься и воспринимай меня как врача, я же не какой-то извращенец.  — А похож.  — Чего? — Антон разворачивается к нему на стуле так быстро, что аж цепи на шее звенят. — Я похож на извращенца?  — Да, ты выглядишь как человек, который на байке караулит пятиклассниц у школы, предлагает им покататься и увозит в лес.  У Антона не метафорически отвисает челюсть: он, конечно, в курсе, что выглядит как суровый роцкер, но что как извращенец — это для него новость. Причем новость не очень хорошая, словно Первый канал в девять часов вечера включил.  — Я не извращенец, — нижняя губа надувается сама собой, — и пятиклассницы меня не интересуют.  — А кто интересует? Если что, я заранее скинул другу геометку и сказал, что если сегодня не вернусь, то меня накачали наркотиками и разобрали на органы.  Антон не уверен, шутит Арсений или нет, так что не рискует говорить что-то вроде «Надеюсь, ты ведешь здоровый образ жизни, потому что я планирую получить хорошую прибыль» — а хочется. Но вместо этого он сбрызгивает руки антисептиком и отвечает на прямой вопрос:  — Меня интересуют люди, которые не сравнивают меня с извращенцами. И вообще, плохо делать выводы по внешности.  — То есть у тебя нет байка? — хитро прищуривается Арсений.  Антон чуть не роняет иглу, которую заправляет в держатель: пиздец, этот парень какой-то ебаный менталист, как из одноименного сериала.  — У меня действительно есть байк, — с опаской подтверждает он, и Арсений неожиданно звонко смеется, заставляя охуеть еще сильнее.  — Боже, ну и лицо у тебя было, — отсмеявшись, дразнится тот. — У студии припаркован байк, Дана сказала, что это не ее, а Клава — что приехала на машине. Больше с этой стороны улицы ничего нет, клиентов в студии сейчас тоже нет. Логично, что байк твой.  — А. То есть ты юный Шерлок.  — То есть у меня есть мозг, — в воздухе так и повисает «в отличие от тебя», но Антон не обижается: пацан трясется перед татуировкой, вот и дерзит.  — Если мультики тебе не нравятся, то что ты смотришь?
cappadocia.goturkiye.com
  — Мне нравится Тарантино, Брайан де Пальма, Скорсезе, некоторые фильмы Спилберга. И много малоизвестных режиссеров, которых ты не знаешь.  Вообще-то, Антон и этого Пальму тоже не знает, но не хочет в этом признаваться, чтобы не казаться совсем уж круглым идиотом. Он просто жмет на педаль, тестируя машинку — и Арсений подскакивает на кушетке так, что еще немного — и стал бы похож на героиню из «Кошмара на улице Вязов», которая подлетала к потолку.  — Тише, это всего лишь машинка, — успокаивающе хрипит Антон, но Арсений по какой-то непонятной причине не успокаивается, а продолжает смотреть на машинку округленными глазами. Ладно, он хотя бы не бьет Антона по лицу и не сбегает из мастерской, как одна клиентка — хотя обычно женщины спокойнее выносят сеансы.  — Ничего я не боюсь, — упрямится он, а пальцами при этом сжимает бока кушетки. От движений головой его очки немного скосились, и их так и тянет поправить. — Просто она жужжит как жук.  — Скорее уж как шмель, — улыбается Антон.  — Никакой это не шмель, это жук.  — На жука скорее моя покрасочная похожа. Но это ты на следующем сеансе услышишь: в первый раз пусть контур заживет сначала, потом уже покрасом займемся. И вообще, я люблю свою машинку, она мне как сестра.  — Значит, ты тоже жук?  — В каком-то смысле.  Антон включает лампу дневного света и двигает ее ближе к месту татуировки, наклоняет так, чтобы было удобнее. Теперь бедро Арсения освещено как софитом, и кожа выглядит абсолютно белой, только фиолетовый рисунок выделяется.  — А ты знаешь, что Трикси — это плохой персонаж? — зачем-то рассказывает Антон, заряжая вторую машинку более тонкой иглой. — Она использует других пони и постоянно хвастается.  Арсений поджимает губы, но ничего не говорит — просто виновато отводит глаза, будто сказанное было не о Трикси, а конкретно о нем. Антон задумывается: а вдруг эта игрушка была выбрана другом не случайно, и за этим всем кроется какая-то история. Что ж, явно не лучшая тема перед забивом.  — А Эда ты откуда знаешь? — меняет он русло разговора.  Молчание долгое, но Антон не торопит: пробует вторую машинку — она больше напоминает жука, но мелкого. А вот машинка для покраса у него реально звучит так, словно здоровенный жук пролетает мимо уха.  — Он встречается с моим другом, — наконец признается Арсений.  — Егор — твой друг? — удивляется Антон — в первую очередь потому, что Егор работает стриптизером в гей-клубе, а Арсений меньше всего ассоциируется с подобными вещами. С книжным клубом — да, с гей-клубом — нет. С другой стороны, Антон сам пять минут назад жаловался, что плохо судить по внешности.  — Мы познакомились, когда я ему диплом писал.  — Подожди, он же универ закончил, — Антон сводит брови, напрягая память: обычно вместо нужных фактов ему вспоминается всякая дичь вроде текстов группы «Аква», — четыре года назад?  — Да, мне пятнадцать было.  — Ты очень умный, выходит, раз в пятнадцать выпускникам дипломы писал?  — Он ведь на менеджера учился, — пренебрежительно бросает Арсений, и Антон решает про свое образование не говорить: он тоже по специальности менеджер. — Что-то про оптимизацию систем управления, с этим любой дурачок справится.  Вероятно, интеллект Антона не дотягивает до уровня дурачка, потому что он диплом купил. Хотя что там, он даже курсовую сам ни одну не написал, ему интереснее были татуировки, байки и КВН — и девчонки, но ровно до того момента, пока не стали интересны пацаны.  — У тебя небось золотая медаль?  — Да, а будет еще и красный диплом в этом году.  — Ты же сказал, что тебе девятнадцать, — недоумевает Антон, но от работы не отключается: протирает салфетками ногу Арсения от остатков геля, а затем щедро смачивает бесспиртовым антисептиком. — Ты в девятнадцать универ заканчиваешь?  — Я пропустил три класса и закончил в пятнадцать — мог бы раньше, но это же Россия. — Он кривится, но всё его тело выдает напряжение, и дышит он будто через раз. — Получается, в пятнадцать и поступил.  — И на кого учишься?  — На экономиста, — он уже не просто кривится, а прямо скукоживается весь, — родители настояли.  — А ты не хочешь связываться с экономикой, значит? — Антон берет большую бадью черной краски и наливает половину колпачка. Контурить он обожает: четкие линии, один цвет — никаких проблем.  — Нет, я планирую стать актером, — заявляет Арсений воинственно, как если бы привык защищать свои мечты — наверно, родителям вечно пытается доказать, что необязательно работать экономистом, чтобы не жить на помойке. — И если ты хочешь сказать что-то вроде «Там большая конкуренция и всё через постель, а без таланта делать вообще нечего»...  — Быть актером — круто, — улыбается Антон, беря машинку и окуная кончик иглы в краску. — Хочешь быть актером кино или театра?  Арсений выглядит удивленным, словно меньше всего ожидал такого вопроса, и отвечает сконфуженно:  — Кино.  — Это здорово. Итак, мы начинаем. — Антон разминает запястье и перекладывает машинку в рабочую руку. — Если будет сильно больно или захочешь прерваться, — он на пробу включает машинку, — то говори. И постарайся не дергаться.  — Не буду, у меня высокий болевой порог.  Антон показывает ему большой палец и, взяв смоченную антисептиком салфетку, еще раз протирает место ближайшей работы — и включает машинку, а затем сразу и без лишних расшаркиваний касается ей кожи. Арсений не вздрагивает, не верещит и руками не машет, как некоторые, а смирно (и всё так же напряженно) лежит.  — Не больно, — произносит он задумчивым тоном — громче, чем раньше, чтобы пересилить шум машинки. Антон не видит его лица, так как занят работой, но вряд ли оно отражает невыносимую боль. — Как будто вибратор к ноге прикладывают.  Антон даже останавливается и поднимает взгляд.  — Ты прикладывал к ноге вибратор?  — Это образно, — выдавливает Арсений. Белый свет лампы падает на него рассеянно и в сочетании с красным потолочным освещением делает его лицо розовым — искусственный румянец. Хотя видно, что за искусственным есть и настоящий.  У Антона много вопросов, как в голове Арсения появляются подобные метафоры и откуда он вообще знает, как ощущается прижатый к коже вибратор, но их он решает оставить на потом — спросит как-нибудь через никогда. А пока он вытирает кожу от выступившей крови и излишков краски и продолжает контурить.  Арсений не дергается и не ерзает, но в поле зрения Антона его пальцы, которые нервно мнут обивку. А еще в поле зрения его член, и его контуры можно рассмотреть через тонкое белье — и это почему-то смущает. Антон забивал тазовые косточки, лобки и между сисек не раз татуировки делал, но стеснялся лишь первые разы, и то больше от неуверенности в собственном мастерстве, чем от чужой наготы.  А теперь он докатился до того, что его заставляет краснеть даже не голый член какого-то парня — приехали, спасибо. Он вздыхает сам себе и пытается как-то отодвинуться, но на автомате придвигается снова: он привык наклоняться низко к месту работы, чуть ли не утыкаясь в него носом.  Свободную ногу Арсений сгибает, и Антону открывается вид на гладкую внутреннюю сторону бедра — гладкость его не сильно привлекает, а вот сама по себе нежная и чувствительная кожа на этой части тела — очень да. Антон отстраненно представляет, как проводит по ней носом и губами, как осторожно целует от колена и к паху, как... как бьется головой об угол тумбы, чтобы выкинуть эти мысли из головы. Всё можно, но это не можно.
cappadocia.goturkiye.com
  Это финиш. Антону стыдно, и мозгом он понимает, как отвратительно думать о таком в контексте клиента — и умоляет свой мозг прекратить. Он переключается на мысли о котятах: пушистые котята бегают по комнате, валяются на ковре, перебирают в воздухе своими жмякательными лапками. А потом в этой выдуманной комнате появляется Арсений, почему-то с черными кошачьими ушками и в ошейнике с колокольчиком, как в аниме — и Антон опять хочет побиться о тумбу.  — И в каких фильмах ты мечтаешь сниматься? — интересуется он, только чтобы отвлечься — но сложно отвлечься, если ты постоянно касаешься чужой разгоряченной кожи. — Я имею в виду, драма или что-то повеселее? Или какой-нибудь артхаус?  — Мне нравится независимое кино, — выдыхает Арсений, и теперь уже в его голосе слышится хрипотца — кажется, это заразно. — Но я бы хотел всё попробовать, мне всё интересно. Нельзя понять, что ты в чем-то хорош, пока не попробуешь.  — Не попробуешь — не попробуешь, — бормочет Антон и только после осознает, какую глупость сказал. — Блин, извини, я во время работы всегда становлюсь идиотом.  Он готов на Библии поклясться, что Арсения так и подбивает саркастично сказать: «Не только во время работы», но тот молчит. Молчит долго, и в комнате опять виснет тишина, разбавленная лишь жужжанием машинки. Антон вспоминает, что забыл поставить музыку, которая обычно смягчает обстановку, но уже поздно — это надо искать телефон, чтобы подключиться к колонке. Черт, он же телефон пленкой забыл обмотать, а значит придется снимать перчатки.  — Антон, — зовет Арсений так тихо, что сначала Антону кажется, будто ему послышалось, но он всё равно останавливается и поднимает голову. — Твои цепи... они моей ноги касаются.  — А, прости, — Антон резко выпрямляется: оказывается, он так нагнулся, что цепи сложились на кушетку у бедра Арсения, — снимешь их?  — Я?  — Я не могу, у меня руки в перчатках.  С полминуты Арсений просто смотрит на него, словно не до конца осознавая смысл услышанного, а затем кивает и грациозно садится на кушетку. Он тянется к Антону, касается плеч пальцами, мягко проходится ими по шее — и лишь после цепляет цепи. У Антона мгновенно пересыхает во рту, он не может не то что пошевелиться, а даже отвести взгляда от синих глаз, которые так же неотрывно следят за ним.  Наверно, Арсений какой-нибудь индиго или супергерой из комиксов, потому что он определенно владеет гипнозом — другого объяснения нет. Тот осторожно снимает все цепи, но у Антона нет ощущения, что исчез тяжелый груз — наоборот, ему лишь тяжелее, и сердце от напряжения глухо бьется в груди.  Они так и замирают, глядя друг на друга: Антон — с зажатой в руке татуировочной машинкой, Арсений — с цепями, которые переливаются на его ладонях, как чешуя серебряных змей, лучи от лампы отражаются в стеклах его очков. Тот первым разрывает зрительный контакт и неловко уточняет:  — Куда эти твои побрякушки?  — Э-э-э, — тупит Антон, — да брось, куда хочешь, хоть на пол.  Арсений неуверенно складывает цепи на кушетку рядом с собой, но с другой стороны, и ложится обратно. Антон всё еще в астрале, но силой заставляет себя вернуться к работе и снова окунает иглу в краску. Он напоминает себе, что не какой-то озабоченный подросток, он профессионал и в курсе, что такое этика. Не получается вспомнить, какая именно этика нужна в данном случае, но это неважно, какая-то точно нужна. Хоть какая-нибудь.  Он продолжает набивать контур, и чернильный силуэт Трикси медленно вырисовывается на бедре — красиво, Клава постаралась с эскизом. В какой-то момент Арсений слабо скулит, и Антон опять тормозит и взволнованно спрашивает:  — Больно?  — Нет, — явно врет тот. Все клиенты делятся на два типа: одни не чувствуют боли в начале, а к концу хотят застрелиться, другие воют на первых минутах, а потом привыкают и перестают чувствовать дискомфорт в принципе. Есть еще немного третьих: тем больно всё время, но они мужественно терпят, срываясь на мат всего в четырех случаях из пяти — Арсений относится к ним.  — Потерпи, — Антону так и хочется добавить «ежик», «малыш» или какую-нибудь другую ублюдскую нежность, — осталось полчаса, не больше.  — Мне нормально.  Антон вздыхает и поливает его ногу бесспиртовым антисептиком прямо из бутылки: он прохладный, и на горящей от игл коже ощущается как приятный горный источник — лучшее чувство на свете. Арсений в целом хорошо переносит забив: сильно не кровит, не распухает, краска ложится неплохо — и зажить должно быстро.  — Захочешь сделать перерыв — говори, — напоминает Антон, тщательно протирая кожу салфеткой — и вдруг замечает, как член Арсения подергивается. И это не мираж: такое тут же происходит опять и опять — у него встает, и это бросает Антона в такой жар, что впору звонить пожарным.  Он с усилием отводит взгляд, но затем снова косится на то, как член натягивает темное белье. Разумеется, это не связано с возбуждением: люди по-разному реагируют на боль и стресс, и периодически у клиентов случаются стояки — один клиент даже кончил, хотя забивали ему вообще плечо. Они с Антоном это обшутили, и вся неловкость исчезла: мало ли, со всеми бывает. Антон давно привык к подобному, но почему-то именно сейчас горит от стыда. Ему бы прерваться и пойти попить холодной водички, но он не хочет привлекать внимание к этому конфузу и продолжает работать.  Пока он контурит, Арсений как бы незаметно накрывает полунапряженный член полой рубашки, но это бессмысленно: тот приподнимает и рубашку, будто корабль — белый флаг. Антон сам уже готов сдаться, тем более что каждое прикосновение к чужой коже пускает новую волну жара по телу.  Он потеет, но от пота на лбу хотя бы спасает бандана — а вот от тяжелого дыхания, которое слышно даже за звуком машинки, она совершенно не помогает. Он старается ровно дышать носом, но то и дело заглатывает ртом воздух и молится о том, чтобы Арсений ничего не заметил. Собственный член в трусах тоже твердеет, и Антон сосредотачивается на татуировке: игла, кровь, чернила, чувствительная кожа, бедро — когда оно заживет, можно будет огладить его, сжать пальцами... Он конченый, он просто конченый.  Когда он прерывается, чтобы снова полностью вытереть татуировку, хотя это и необязательно, Арсений ерзает на кушетке и скребет пальцами обивку. Антон решается глянуть ему в лицо: щеки красные, и никакой свет уже не скрывает этот румянец, глаза за очками темные и блестят, над губой и на нескрытом челкой виске видна испарина. Он тоже дышит через рот и облизывает губы — и мысль о том, как классно было бы поцеловать эти губы, сводит с ума.  Антон искренне мечтает о том, чтобы Зевс, Юпитер или Перун — плевать, кто именно — поразили его молнией. Но все пантеоны богов на отдыхе, и если Антона что и поражает, то только стрела в сердце — или в член, он пока сам не понял. Такого стыда он не испытывал примерно никогда, даже когда двоюродная сестра застукала его за дрочкой: тогда это была случайность, проделка судьбы, сейчас же Антона предает собственное тело.  — Если тебе холодно, — хриплым низким тоном произносит он пересохшими губами, — могу плед дать. Ну, частично накрыться.
  В мастерской совсем не холодно: тут жарко настолько, что Антон под футболкой весь мокрый. Хочется как-то поддержать Арсения и небрежно сказать: «Да ладно, ты не переживай, такое постоянно случается» — но язык не слушается. Язык стремится к губам Арсения или к его члену: провести кончиком по стволу прямо в белье, облизать головку, обхватить ее губами, чувствуя, как через ткань проступает капля смазки...  — Было бы хорошо. Я что-то замерз, — сипит Арсений, глядя в потолок, и опять облизывает губы. Антон кладет машинку на столик и стягивает перчатки — ладони потные, и не от латекса. Он поднимается со стула, одновременно с этим одергивая и без того длинную футболку, и идет к диванчику в углу, на котором лежит сложенный плед. Появляется мысль задушить себя со стыда этим пледом, но вряд ли его инстинкт самосохранения это позволит.  «Так, никакого суицида», — мысленно твердит себе он, беря плед и возвращаясь к Арсению — тот смотрит куда угодно, но не на него, а пальцами беспокойно расстегивает и застегивает пуговицу на манжете рубашки. Надо как-нибудь его утешить, вывести из анабиоза неловкости, но Антон теряется и брякает глупое:  — Ты как?  — Нормально, — буркает Арсений и, не глядя, тащит из рук Антона плед, а потом аккуратно накрывает себя так, чтобы не касаться места татуировки.  — Давай я музыку включу? Ты какую слушаешь? — хватается Антон за спасительную тему и с трудом удерживается, чтобы не оттянуть пониже собственную футболку — но она всё прикрывает и так. Если теребить ее, то Арсений заметит, что не один тут со стояком.  — Мне всё равно, я меломан.  — Супер, я тоже, — Антон осматривается в поисках своего телефона, но нигде его не видит, — слушаю всё от металла до кей-попа. Правда, в последнем я никого не различаю, они еще и прически там меняют: только запомнишь какого-то чувака — а он уже перекрасился.  Антон с трудом осознает, что за бред несет. Он думает, а не достать ли свежую иглу и не всадить ли ее себе в ногу, чтобы боль отрезвила — но он против членовредительства. Хотя члену сейчас нужен не вред, а внимание: в штанах тесно, так и тянет зайти в туалет, расстегнуть ширинку, приспустить трусы и хорошенько подрочить. Делать этого Антон, разумеется, не будет — такого он себе не простит.  — Э-э-э, я телефон, видимо, где-то в студии оставил, пойду поищу, — сообщает он после напряженной паузы. — Давай я тебе ногу пока пленкой замотаю, перерыв сделаем?  Арсений лишь коротко кивает, и Антон, стараясь не смотреть на выразительный бугорок, который заметен даже под пледом, возвращается к своему месту и надевает новую пару перчаток. Ему определенно пора сделать перерыв, проветриться, попить водички — заодно принести водички Арсению. А еще неплохо бы вспомнить какие-нибудь отвлеченные темы, чтобы снять напряжение, хотя снять напряжение хочется совсем в другом смысле.  О чем там люди обычно говорят? Политика — Антон вообще не шарит, книги — Антон последний раз читал картиночные мемы в Инстаграме, домашние животные — о, точно, он может рассказать про своих котиков. Как правило, у него нет никаких проблем с завязыванием диалога, но в данный момент его мозг тухлый и вялый, как открытый кефир месячной давности.  Он заматывает ногу Арсения пленкой, обжигаясь о его кожу через перчатки — приходится касаться внутренней стороны бедра, из-за чего в ушах буквально звенит. Антон стар, и не в смысле суперстар, просто ему уже двадцать семь — у него давление скачет. Когда он заканчивает с замоткой, то сразу убирает руки на безопасное от чужого тела расстояние и уточняет:  — Ну как, порядок?  — Квазидальний.  — А?  — Не обращай внимания, это физика.  Антон не шарит в теоретической физике, только в практической: если тело тебя целует и обнимает, то это положительная реакция. Из-за близости Арсения в голове строятся Содом и Гоморра, и Антон встает и отходит побыстрее, пока оба этих города не рухнули и не погребли его под обломками. До этого момента он не мыслил подобными метафорами, но, кажется, это тоже что-то из заразного.  — Вернусь через десять минут, — обещает он. — Если хочешь, можешь встать и походить, только аккуратнее — следи, чтобы пленка не сползла.  Арсений молча смотрит на бахрому пледа, которую перебирает свободной рукой. Его искренне жаль, ведь ему еще хуже, чем Антону: чертовы хуи, которые встают когда попало. Как-то у Антона встал в автобусе: вообще без повода, он даже не думал ни о чем таком, и поблизости не было никого привлекательного. А потом на остановке зашла женщина с собакой и так выразительно посмотрела на его ширинку, что Антону захотелось использовать двери автобуса как гильотину для своей же шеи.  Он хочет обратить внимание Арсения на то, что — если вдруг что — бумажные полотенца стоят на столике, но решает: это лишь усугубит и без того кринжовую ситуацию. Так что он просто скомканно просит подождать и по-быстрому съебывает из комнаты.  В коридоре прохладнее, потому что над стойкой у входа работает кондиционер, Антон делает несколько глубоких вдохов и выдохов — и идет на кухню, где наливает себе большой стакан воды из проточного фильтра. Вода смачивает пересохшее горло, но легче не становится: чтобы остудить жар его тела, не хватит целой ванны, какой уж там стакан.  Здесь же, около раковины, он находит и свой телефон: проверяет уведомления и новые сообщения, которых нет, и пихает его в задний карман. Хоть музыку можно будет включить.  Нет, так нельзя. Надо просить Клаву закончить за него — там осталось-то всего ничего.  — Антон! — зовет его Дана со стороны стойки. — Если это ты там шуршишь, то подойди ко мне, пожалуйста!  Антон допивает воду, ставит стакан в раковину и идет к Дане, надеясь, что она не заметит его стояк. В принципе после своего подросткового возраста, когда из-за бушующих гормонов у него вставал на каждый столб, он привык ходить возбужденным, так что проблем почти нет. Нет проблем, когда продакшн Слава Марлоу, ага.  — Чего такое? — спрашивает он, выходя в прихожую.  — Я хотела тебе сказать, что ухожу. — Дана смахивает свой телефон со стола прямо в рюкзак. — Ты потом всё тут выключить не забудь, как закончишь, идет?  — А Клава ушла? — Антон кидает взгляд на часы: уже десять, хотя с девяти прошло как будто минут двадцать.  — Так она давно ушла, как эскиз этому фрукту нарисовала. — Она смотрится в зеркало, поправляет поплывший контур черной помады в уголке губ. — Ты как, заманался?  — Да не, норм всё.  — А чего тогда такой красный?  Даже если Дана не смотрит, она видит тебя насквозь — Антон не знает, как это у нее получается. Хотя та вроде говорила, что ее бабка была ведьмой, так что это может быть ответом. Вокруг Антона сплошь люди со сверхспособностями, а у него самого из способностей лишь перемотка времени: только он встал в свой выходной с мыслью «Сегодня сделаю кучу полезного», как уже настает вечер — магия.  — У меня там жарко в мастерской капец. Надо Шеминову сказать, чтобы кондёры везде установил, а то лето скоро — вообще помрем.  Снимающая с вешалки куртку Дана поворачивается к нему, медленно осматривает его с ног до головы, тормозит взглядом на ширинке и вопросительно выгибает бровь.
cappadocia.goturkiye.com
  — Это мысль о лете так тебя заводит? — без насмешки интересуется она.  — Да блин, — Антон тянет край футболки вниз, — я сам не знаю, что за херня, никогда такого не было.  — У всех хоть раз вставал на клиента, это нормально, — произносит Дана таким беззаботным тоном, будто у нее лично вставало на клиента и не раз. И это с учетом того, что она татухи не бьет, а только на ресепшене стоит, хотя стоять у нее нечему.  — Это не, — подчеркивает Антон, — нормально.  — Ненормально — это когда клиент об этом узнаёт. А тебе просто нужно переспать с кем-то, чтобы тебя не заводили дети. Это ты их должен заводить, и я не об отцовстве.  — Он не ребенок, ему девятнадцать.  — Рано ты начал искать себе помоложе. Но я не осуждаю: приближающийся средний возраст никого не щадит.  — Мне до среднего возраста еще лет десять.  Дана задорно подмигивает ему и, по пути надевая куртку, выходит — бросает напоследок звонкое «Закрой за мной!». Антон знает, что насчет возраста она несерьезно и просто по-дружески подшучивает над ним, но ее слова всё равно расстраивают. Ему только исполнилось двадцать семь, он прожил всего треть жизни, причем половину этого времени толком не отдавал себе отчет в своих действиях, а первые лет пять — вообще не соображал.  Фактически он молод, а на деле его жизнь давно превратилась в унылую рутину офисного клерка — то, что в офисе он татухи бьет, а не документы перебирает, роли не играет. Он передвигается по схеме «дом — работа — дом», иногда разбавляя ее редкими вылазками в бар с друзьями. Он живет как робот, не ставя себе цели и отложив мечты в долгий ящик — пожалуй, он и правда постарел раньше срока.  Сравнить с тем же Арсением: тот полон мотивации, хочет быть актером, в нем чувствуется жажда жизни и новых впечатлений — да он же татуировки на спор бьет, о чем речь. А Антон уже давно ни с кем не спорит, потому что боится рисковать, боится вылезать из облюбленной зоны комфорта. Он вздыхает, закрывая дверь на ключ и смотря через прозрачное, уклеенное стикерами стекло на улицу: почти стемнело, и бар на противоположной стороне улицы зажег внешние гирлянды.  Эти печальные мысли несколько сбивают возбуждение, так что в мастерскую Антон возвращается грустненький, но зато без такого явного стояка. Однако когда он видит Арсения, расслабленно лежащего на кушетке, с закрытыми глазами и с голыми ногами, то член снова подергивается — сука.  Плед прикрывает только сам член и низ живота, но он свернут такой кучей, что толком непонятно: стоит под ним или нет — слава богу, потому что Антон не хочет знать наверняка. Он переключается на другое: очки Арсения лежат в изголовье кушетки, и прикрытые веки с синеватыми венками кажутся отчего-то очень трогательными — и лучше думать о милом, чем о возбуждающем.  — Как ты тут? — негромко уточняет он.  — Нога пульсирует, — отвечает Арсений, по-прежнему с закрытыми глазами. — Так должно быть?  — Да, татуировка — это же открытая поверхностная рана, поэтому и ощущения в целом такие же. Хочешь воды или чаю? Конфеток принести?  Свет больше не пробивается через неплотные шторы, а потому обстановка в комнате кажется еще интимнее, а Арсений напоминает скорее модель на фотосессии, чем клиента с кровящей ногой. То, как мягко на него падает красно-белое освещение, как отбрасывают тени его ресницы, как изящно лежит его усеянная родинками рука на кушетке — всё это красиво.  — Нет, — выдыхает он после паузы, открывает глаза и щурится — видимо, его зрение оставляет желать лучшего. — Давай доделаем быстрее.  — Как скажешь, желание клиента — закон! — бодро говорит Антон и жмет на санитайзер у входа, растирает прозрачный гель в ладонях.  — Любое?  — Что?  — Любое желание клиента — это закон? — Арсений насмешливо поднимает бровь, и мысли Антона опять уходят в какую-то далекую степь, где даже перекати-поля не катаются. — Неважно, — добавляет он сконфуженно, неправильно истолковав заминку.  А до Антона запоздало доходит, что это был флирт, самый настоящий, хотя и неумелый. Арсений пытается с ним флиртовать, но чувствует себя неуверенно в этой сфере — Антон и сам тот еще лох во всем, что касается заигрываний. В школе ему нравилась одна девчонка, но вместо комплиментов он шутил про ее задницу. Повезло, что шутил он смешно, а у Нины оказалось отличное чувство юмора — они потом два года встречались.  Пока он думает, как бы отреагировать и стоит ли самому поддерживать флирт, Арсений успевает принять обиженный вид и отвернуть голову, а руки сложить на груди в защитной позе — и, собственно, думать становится не о чем, момент проебан. Антон садится на стул, надевает перчатки и начинает, будто только что ничего не произошло:  — У меня вот, кстати, три кота есть, только они с Эдом живут, но мы их вместе заводили, так что я считаю их своими. Очень люблю животных. А у тебя домашние животные есть?  — Нет, — в его тоне можно морозить кабачки на зиму.  — А хотел бы? Мне кажется, животные приносят радость, хотя я и грустил часто, что они по полдня тусят без меня — собственно, поэтому Эд их и забрал, у них чаще кто-то дома бывает, — тараторит Антон, разматывая пленку — сукровицы вышло немного. — Животные — это счастье. Хотя бывало, что я прихожу домой, а там кактус на полу валяется, и всё в земле. А я его так любил, мой милый кактусик... Вообще я цветы не особо жалую, они у меня дохнут, но кактусы — другое дело. Их и коты не грызли, кроме одного, Редиса. Их зовут Редис, Жёлудь и Пельмень... А ты у Эда с Егором был хоть раз? Если да, то ты...  — Да не хочу я слушать про котов! — внезапно раздражается Арсений. — Можешь помолчать и доделать татуировку?  Антону немного обидно, но он всё равно улыбается во весь рот и кивает. В конце концов, у Арсения болит нога, плюс тот устал, и вообще уже поздно — неудивительно, что у него нет желания слушать рассказ про котов от какого-то левого чувака. Антон искренне надеется, что это никак не связано со стояком и неудавшимся флиртом, и приступает к работе.  Примерно через двадцать минут, когда он почти заканчивает, молчание кажется ему нестерпимым. Оно давит на него, как трехтонный грузовик — ну, может, не настолько сильно, но ощутимо. И опять он забыл про музыку: если бы хоть какой-нибудь кореец подпевал из колонки, было бы не так тяжело.  Он решает, что зря начал про своих котов — никто не любит слушать про кого попало, а вот рассказывать про себя — другое дело. Так что он доводит иглой рог Трикси и бодро спрашивает:  — А куда поступать собираешься? Я имею в виду театральное.  — Если смогу, то в ГИТИС, — вздыхает Арсений, косясь на Антона с каким-то предубеждением: словно пытается фильтровать информацию и не сказать лишнего. — Но тут как сложится. Кто я такой, чтобы противиться судьбе? — Он пожимает плечами и тихо добавляет: — Я же не противень.  Антон отворачивается и смеется — давно привык, что раз работает без маски, то ржать клиенту в место забива не стоит. Он так и представляет себе квадратный противень для духовки, который арсеньевским голосом вопрошает: «Кто я такой, чтобы противиться судьбе?».  — Ты такой странный, — отсмеявшись, замечает Антон. — Я имею в виду, в хорошем смысле.
cappadocia.goturkiye.com
  — Никто не говорит «ты странный» в хорошем смысле, — обиженно поясняет Арсений, постукивая пальцами по предплечью — Антон включает машинку и перестает слышать этот звук. — Странный — это фрик, чудак, уродец, отщепенец и так далее.  — Неправда, это может быть «необычно мыслишь» или «нестандартный», это же комплименты.  — Нет, не комплименты. В индивидуальности нет ничего хорошего, когда ты не вписываешься в общество. И какой смысл в том, что ты весь такой не похожий на других, если ты один?.. Хотя неважно, забудь.  — Всё изменится, — с улыбкой поддерживает Антон, хотя сердце кровью обливается от мысли, что кто-то на протяжении девятнадцати лет может чувствовать себя одиноким. — Бывает, что в школе плохо с кем-то сходишься или в универе, но потом всё изменится: когда сам будешь выбирать себе окружение, а не потому что такой класс попался.  Он наблюдает лишь за тем, как под иглами вырисовывается тонкая черная полоска рога Трикси, но каким-то шестым чувством ощущает слабую ответную улыбку. Возможно, именно поэтому он не стремится заканчивать работу — но вряд ли кто-то будет рад многочасовой татуировочной импровизации на своей ноге. Хотя Антон легко может наделать Арсению всяких сердечек, звездочек и плюшевую игрушку в виде мишки, которая танцует на хребте у Трикси. Но, пожалуй, не надо: он делает последнее движение машинкой и с сожалением убирает ту на столик.  — Готово, Арсений, осталось только вытереть и замотать тебя.  — Понятно, — отзывается тот тусклым голосом, без каких-то ярких эмоций, и на татуировку даже не смотрит. Некоторые клиенты сразу начинают пялиться, другие делают вид, что им не сильно интересно, но глаза так и косят — а Арсению и правда будто плевать. Это грустно: татуировка должна радовать, иначе зачем вообще ее делать.  — Так, расскажу, как ухаживать. — Антон щедро льет на бумажное полотенце антисептик и начинает протирать кожу. — Значит, сейчас я тебя замотаю пеленкой и пленкой, завтра утром снимешь.  — Ночь в пеленке? — морщится Арсений то ли от сказанного, то ли от того, что Антон нажимает на кожу чересчур сильно.  — Ну да. Если почувствуешь, что жарко, или вспотеешь — снимай раньше. Дальше всё хорошо промываешь с мылом, сушишь и наклеиваешь пленку — ее я тебе дам. Ходишь с ней пять дней, потом отклеиваешь, снова промываешь — и дальше просто почаще мажешь Бепантеном, пока не заживет. Его тебе в аптеке надо купить. И пленку особо не мочи, быстрый душ — и всё, в ванне не валяться. Ну, разве что ногу высунув.  Он наносит поверх татуировки пенку с охлаждающим эффектом, немного ждет и убирает ее салфеткой — Арсений облегченно выдыхает, скорее даже стонет, и это вызывает совершенно не те ассоциации. Антон прогоняет их раньше, чем успевает разойтись в мыслях о том, как Арсений стонет в совершенно другой ситуации.  — Вставай, — прочистив вновь пересохшее горло, просит Антон и откатывается на стуле от кушетки, — замотаю тебя пеленкой.  Арсений выглядит неуверенно: смотрит расфокусированно на него, потом на лежащий кучей плед на своем животе, а затем вообще куда-то в сторону. Он облизывает губы, покусывает их в нерешительности, но всё-таки резко отбрасывает плед и спрыгивает с кушетки — и становится ясно, почему он так долго мялся.  У него до сих пор стоит. Не так, как до этого, когда трусы выглядели такими натянутыми, будто скоро лопнут, но член напряжен и топорщит край длинной рубашки. Антон несколько мгновений откровенно пялится на него, но вспоминает о приличиях и разворачивается к столику в поисках пеленки. Он судорожно старается придумать, что бы такого сказать, чтобы разрядить обстановку, но в голове катается перекати-поле. В той выдуманной пустыне не катаются, а у него в голове — еще как.  — Извини, — первым произносит Арсений, видимо, не выдержав этого напряжения. — Я это не контролирую.  — Тебе не за что извиняться! — с напускным весельем подчеркивает Антон, но при этом весь сосредотачивается на пеленке. Щеки у него горят, будто это ему тут девятнадцать и это у него встал на сеансе у тату-мастера. — Такое бывает, ничего страшного, тела по-разному реагируют на боль, это вообще ок.  Арсений молчит, и когда Антон всё-таки берет нужный кусок пеленки и поворачивается обратно, то застает того с опущенной головой — его челка свисает и кажется еще пушистее, в нее безумно хочется запустить пальцы.  — Эй, — мягко зовет Антон, протягивая к нему руку, но понимает, что со своего положения может максимум коснуться бедра или жопы, — это реально норм. Правда, не стоит переживать из-за такого.  — Понимаю, почему тебе противно. Любому на твоем месте было бы.  — Э, стоп, — Антон так и замирает с пеленкой в руках, — мне не противно, мне... окей.  Нельзя сказать «Мне не противно, мне стыдно, потому что у меня тоже встал» — это не просто убьет всякую этику, а расчленит, обоссыт и сожжет, а потом еще и развеет пепел по ветру. Но и строить из себя недотрогу и лепетать: «Ах, письки это такой кошмар, такой кошмар, никогда не видел писек» — это бред. Еще можно сыграть в агрессивного натурала и пробасить: «Я те не пидор, понял, ёпта?», но Антону такие игры не по душе, из игр ему больше нравится ФИФА.  — Угу, — неверяще бормочет Арсений, и что-то подсказывает, что на покрас он не придет. Может, в условиях спора и необязательно делать татуировку цветной, главное сам факт набитой игрушки.  Антон вздыхает и аккуратно заматывает его ногу пеленкой, стараясь не смотреть на пах, сверху мотает пленкой и края крепит пластырем, чтоб уж точно не отвалилось.  — Домой как поедешь? — глядя на часы, уточняет он: перевалило за половину одиннадцатого. Последнее время он всё чаще жалеет, что водит байк, а не машину: продукты из «Пятерочки» на соседнее сиденье не сложить, от дождя не укрыться, Арсения вот не подвезти. Тому только со свежей татуировкой на байке кататься, ага, самое оно.  — Такси вызову.  — Молодец, а то поздно.  — Даже одиннадцати нет.  Антон поднимает голову — Арсений стоит близко и смотрит сверху вниз, и это идеальная поза, чтобы обнять его за пояс и притянуть к себе. Тот мог бы обхватить его руками за плечи, наклониться — и лучше для поцелуев не придумаешь. Нет, Антону сегодня точно надо установить Тиндер или Гриндер, а лучше сразу оба — и Баду впридачу.  Они смотрят друг на друга слишком долго — настолько, что спустя растянутые мгновения это перестает казаться нормальным. Но Антон опять примагничен: он не способен оторвать взгляд от голубых глаз, сердце бьется где-то в глотке, а руки потеют. В какой-то момент ему мерещится, что Арсений и впрямь сейчас его поцелует, но тот вдруг разрывает зрительный контакт и отходит к стулу, на котором висят его брюки.  — Картой оплатить можно? — спокойно интересуется он, и Антон лишь глупо кивает — вспоминает, что тот его не видит, и зачем-то кивает снова. Пожалуй, стоит и какое-нибудь приложение для тренировки мозгов установить, а то он совсем уже того, этого.
____________________________________
Тут могут быть какие-то рекламы,не обращайте внимание,ещё раз говорю фф не мой!!!