вспомнит | кашенцовы

10

Звон посуды и скрип вилок по фаянсовым блюдцам становились всё громче. Гул обедающих школьников, топот и резвый смех, всё это давит на виски. Стены в помещении начинают визуально двигаться, плыть, сжиматься, но это Руслана не пугает. Ему сейчас хотелось быть раздавленным, вместе со всеми присутствующими, чтобы никого в живых не осталось. До полного осознания произошедшего потребуется ещё несколько дней, но уже сейчас вернуть прошлое невозможно, как кажется шатену. Давление сильно повысилось, широкие зрачки сверлят куда-то мимо светло-русой головы, но периферическое зрение улавливает её движения и вскидывания волос.

      Въевшееся пятно на рубахе будет очень трудно оттереть, если не поторопиться.

      Это состояние нельзя описать в точности, такого внутреннего опустошения Тушенцов ещё никогда не испытывал. Его ни скручивало, ни перетирало, ни стреляло, а именно выжимало изнутри.

      В спину бьют плечи подростков, пробирающихся в столовую, кто-то школьника материт, велит уйти с прохода, но тот будто не слышит.

      За рукав, пока ещё белый, тянет фигура выше, а кареглазый, дабы на ногах устоять, не сопротивляется.

      За обе щеки хватают ледяные ладони, от чего Руслан сразу взгляд на женщину перед ним переводит. Она слегка понизилась перед подростком, всматривается в чужие глаза, пока что не наполнившиеся слезами.

      — Мальчик, тебе плохо? Из какого ты класса? — Голос чужой был единственным, что мог разобрать парень.

      Нехорошо ли ему сейчас взаправду? А может, все его разрушенные надежды и чувства готовы просочиться кровью через любое отверстие в теле, лишь бы понизить внутреннее давление. Как в девятнадцатом веке, практика хиджамабыла очень популярна.

      Сейчас меньше всего хочется ощущать кого-то рядом, чтобы состояние шатена видели полностью, будто сканируя с ног до головы обессиленное тело. Какой же стыд, испытывать это всё. Как же мерзко понимать, что тебя по-настоящему привлекает, кому ты отдал свой первый поцелуй, и что получил взамен. Ничего. Точнее, плевок в лицо, этот презирающий всю жизнь Тушенцова взгляд, которым Максим одарил младшего – самое отвратительное, что когда-либо видел кареглазый. А ему приходилось наблюдать и не такое, но именно отвращение и насмешка от любимого человека дали рычагу спуск.