Крылья

4. Я знаю о тебе все

Феликс очень изменился. Словно мы не виделись много-много лет. Стал массивнее, шире в плечах, даже как будто выше. На нем была черная футболка и легкая куртка на молнии. Волосы лежали в небрежном беспорядке, как будто он только что снял мотоциклетный шлем или сушил их, гоняя на машине с открытым верхом. Короче, он выглядел отлично. Так что я даже пожалела, что не успела пригладить свои собственные волосы в холле перед зеркалом.

— А ты не очень-то пунктуальна, — заметил Феликс.

Я разглядывала его лицо, на котором теперь не было никакой бороды. И правда, изменился до неузнаваемости. Загорелая кожа, высокий лоб, колкие карие глаза — под стать ироничной ухмылке...

«Надо было не только пригладить в холле волосы, но и подкрасить губы», — подумала я, испытывая при этом странное раздражение.

— А ты не очень-то сообразителен.

— То есть? — прищурился он.

— То есть можно было догадаться написать свой номер телефона на той бумажке!

— Не вижу в этом необходимости, — бросил он и, придерживая меня за локоть, повел от барной стойки.

— Я обнаружила ее только на вокзале! — возмутилась я, едва за ним поспевая. — Сегодня собиралась вернуться домой. Почти залезла в вагон, и тут вдруг это!.. Бросила без объяснений подруг, которые так и не поняли, что на меня нашло, поезд уехал без меня! Неужели нельзя было найти более цивилизованный способ для такого рода информации?

— Нельзя, — подтвердил он, и мне стало ясно, что никакого другого ответа на мой вопрос не последует.

Мы уселись друг напротив друга в дальнем углу зала, отрезанном от посторонних глаз искусственным деревом. Я нервничала и не знала, куда деть руки. А Феликс был совершенно спокоен, как будто съел целый пузырек успокоительного. Он откинулся на спинку стула, сунул руки в карманы и смотрел на меня так, словно забыл, зачем позвал меня сюда.

Я заметила, что пепельница пуста и на столе нет ни единого стакана. Феликс — настоящий Феликс — выкурил бы за час четверть пачки и накачался пивом. А этот... Впрочем, я уже начала привыкать к ошеломляющим несоответствиям между его старой и новой версиями. Если бы на того Феликса, которого знала я, надели пристойную одежду, научили смотреть в самую душу и держать спину так, будто ему принадлежала вся эта гостиница и весь мир в придачу, — вот тогда бы вышло что-то очень похожее на того человека, который сейчас сидел напротив. Впрочем, сути это не меняло: он как был бессовестным ублюдком, так им и остался. Если тот Феликс позволил себе бросить мать, то этот Феликс совершенно спокойно продолжал держать ее в неведении относительно того, что он жив, здоров и, судя по всему, вполне доволен жизнью.