Георгин

.*.*.*.

Каждый день, просыпаясь с рассветом, он первым делом смотрел сквозь окно на набережную и видел её. Когда он вставал с кровати, она неизменно уже сидела на лавочке под раскидистыми клёнами и смотрела вдаль, даже не двигалась.

Если бы его спросили, когда это всё началось, этот его утренний ритуал, он бы не смог ответить. Уже точно сменилось два времени года. Да, он в этом полностью уверен. Он каждое утро ошеломленно осознаёт, как же давно они играют в эту молчаливую игру.

Она. На лавочке в пресловутом чёрном и синем.

И он. В белье да носках перед окном.

Он заметил её тогда, после сильной метели, в январе. Он видел её и раньше, но заметил именно тогда. Она сидела на лавочке, притрушенной снегом, одетая в чёрное пальто и синюю шапку с нелепым бубоном. Набережную тогда еле освещали фонари. Её почти не было видно в той зимней утренней темноте. Лишь чёрный женский силуэт да синяя шапка. Он ждал того момента, когда же она уйдет, но она не уходила.

Крашеный спирт в градуснике сжимался, сползал вниз за отметку минус двадцать пять, а она всё не уходила и он не уходил. Она - с набережной, он - от окна.

Зима сменилась весной, весна - летом. Они вдвоём, но раздельно продолжали существовать. Он всё пытался проснуться раньше неё или застать момент её ухода. Он резвился, словно ребенок, а это ребячество не несло совершенно никакого смысла.

Они заигрались. Или только он? Но всё же они продолжали играть в игру, правил которой уже никто из них двоих не помнил. Эта игра существовала до того, как в одно летнее утро он не проснулся с невероятным зудом в голове. Совершенно забыв подойти к окну, он оделся, вышел на набережную и сел на старую лавочку под клёнами.

Солнце медленно выкатывалось из-за горизонта, утренний ветер холодил лицо и появлялось чувство, что от него мёрзнут глаза. На лавочке на набережной сидели он и она. Мимо временами проходили вечно спешащие куда-то люди, а они молчали. Часами, словно друг другу о чем-то важном говоря. Они сидели в молчании каждый вечер и каждое утро, когда он почти бесшумно приходил составить ей компанию. И вот однажды, когда он к ней подсел, по меньшей мере, в сотый раз, она тихо вздохнула и сказала:

- Пожалуйста, зови меня Георгин.

Их молчание осталось таким же, но голос, что звучал тогда, он так и не смог вырвать из собственной памяти. Ему хотелось что-то сказать в ответ, но он умел молчать, молчать с ней и больше ни с кем. Даже тогда, когда приходил под клёны в первые раз, когда хотелось доброго утра пожелать, он не мог произнести и слова. Да и смысл подобного желать, когда она не спит уже давно, когда поздняя ночь для нее - утро.

Она просила называть её Георгин.

Она и увядала, как цветок, за те месяцы, что сидела по утрам на лавочке с ним. Её синие платья тускнели, чёрные ленты седели, серели...

Он знал её лучше её самой. А она ему каждое утро говорила: «Пожалуйста, зови меня Георгин». Она словно забывала последние дни, но на самом деле просто просила помнить.

Они стали друзьями, семьёй.

Она - в синем и чёрном.

И он - теперь не только в белье и носках.

Он понимал, как она капризна, непостоянна, несмотря на то, что обычно молчит и ходит почти год неизменно сюда, под клёны.

А в январе, после сильной метели, в то утро она не пришла. Он не увидел её сквозь окно, не нашел на лавочке под голыми клёнами, не услышал её молчаливого приветствия и тихой просьбы, обычной для них двоих.

Прошел ровно год.

Только тогда, в утро, когда она увяла для него, он понял, как мало у них было встреч, как мало в действительности они играли.

Он не заметил, как глубоко она забралась в его душу, растворилась своим тихим голосом, просящим, трепещущим, диким, трепетным... Его сердце стало чёрно-синим, под стать её пальто и шапке, платьям и пиджакам.

Люди говорят, что человек, который молчит всегда красивее говорящего. Она была поистине прекрасна, совершенна. Он понял это лишь тогда, когда не смог услышать вместе с ней тишину. Он ведь о стольком не успел с ней помолчать!

Георгин.

Почему именно так?

Он никогда не пытался понять.

Этот цветок ярок и красив. Количество его лепестков огромно, как и граней в ней. Скажут, странностей. Нет. Для него они её только красят. Её странности-достоинства.

Она цвела долго, но цвет подарила ему, как воспоминание о мгновениях величественной тишины и молчания.

Говорят, молчать тяжело. С ней было проще, чем дышать. Словно она и есть то молчание, а ты вдыхаешь его и надышаться не можешь. Когда-то ты вдохнёшь его в последний раз. Он этот последний вдох уже сделал.

Она ушла. Увяла, растворилась в нём и во всех. А он всё равно по утрам, уже до рассвета, выходил на набережную и садился на лавочку под клёны - молчать.

Он не смог бы сказать, сколько времени он сидел и встречал утреннее солнце в одиночестве, но времена года сменились уже точно дважды. Он не заметил, как к нему стал кто-то подсаживаться. Прошли дни. Заметив фигуру подле себя, он тихо вздохнул. Он не знал почему, но губы зашептали:

«Пожалуйста, зови меня Георгин...».