Этим утром я решила перестать есть

Спираль

Сегодняшнее воскресенье похоже на все остальные, начиная с ноября 2003 года. Семейный обед с папой, мамой, двенадцатилетней сестрой Клотильдой и двухлетней малышкой Жанной. Обстановка натянутая. Мне — четырнадцать лет, я старшая среди детей, а еще воспитанная, вежливая, почтительная, лучшая ученица в классе, но мне надоело здесь сидеть. Я убираю свою тарелку и приборы, освобождаю кухонный стол и вытираю крошки с цветастой клеенки. Я не выношу беспорядка. Чувствую, что глаза родителей следят за моими аккуратными, но быстрыми жестами. Я ненавижу попусту тратить время.
За моей спиной раздается резкий голос мамы:
— Жюстин, я сама все сделаю! Мы не торопимся! Ты не закончила есть!
Ей вторит голос папы:
— Дай маме самой все сделать, Жюстин!
Не могу дождаться конца обед, хочу скорее спрятаться в своей комнате, подальше от осуждающих взглядов. Мне нужно сделать домашнее задание, и меня терзает огромный прыщ на щеке. Я хочу, чтобы он исчез точно так же, как и остатки этой мучительной трапезы.
Открываю холодильник и созерцаю ряды баночек с йогуртом: с одной стороны — «натуральные», С другой — «с наполнителями». Это я их так аккуратно расставила по полкам. Мне нужны ориентиры. Как обычно, не знаю, какой выбрать.
«Жюстин, ты ничего не съела. Ты больна! Ты видела себя в зеркале?», «Ты, в конце концов, умрешь от своих глупостей! Ты хочешь попасть в больницу?» — и так все время замечания по поводу содержимого моей тарелки (тертой моркови и листьев салата). Я стала объектом насмешек.
Раньше было не лучше: «Жюстин, хватит объедаться, ты превратишься в жирную корову», «Однажды ты получишь звание Мисс Олида». Я тогда не знала, что это марка колбасных изделий… Когда будущая Мисс Олида решила сесть на диету, они не поверили: «Ну, конечно, как же. Через неделю посмотрим!» Вот и смотрят. Я стала борцом против домашней еды.
Добила меня история с запеченной под сыром картошкой. Я поклялась ее не есть и тут же проглотила, чувствуя себя ничтожеством и бездарностью. Как раз перед этим я взвесилась. Положение было катастрофическим. При росте один метр семьдесят три сантиметра я весила семьдесят шесть килограммов. Это много, особенно когда слышишь, как девочки из класса гордо говорят: «У меня вес — пятьдесят килограммов», и когда маленький идиот из коллежа обзывает тебя жирной индюшкой «с толстыми ляжками и толстым задом». Это приводит в отчаяние. Я опускаю руки и начинаю плакать от унижения. Моя лучшая подруга утешает меня, но, хоть она и говорит, что он дурак и плакать из-за этого не стоит, я чувствую себя некрасивой. Маленькие «дураки» из коллежа смотрят только на девочек, которые весят сорок пять или пятьдесят килограммов и приходят на занятия с голым животом, накрашенные и одетые, словно на показ мод.
Я не могла больше слышать подобных высказываний, ни в коллеже, ни дома. И как всегда защищала меня только бабушка, папина мама. Когда-то она была королевой красоты, но заботы и тревоги сделали ее тучной. Фотография, запечатлевшая коронование двадцатилетней бабушки, великолепна. Там у девушки красивое белое платье, кожа, как у фарфоровой куклы, черные волнистые волосы со стрижкой каре и большие глаза. Тогда она была худенькой, но не чрезмерно, с очень женственными округлостями, — совсем не такая, как сегодняшние скелетообразные топ-модели. Для меня она всегда была воплощением настоящей, естественной красоты, и я хотела бы быть похожей на нее в том же возрасте. И только одна бабушка вставала на мою защиту, когда меня называли «жирной коровой», И даже сердилась.
— Перестаньте так называть ее! Вы ее с ума сведете!
На кухне она успокаивала меня:
— Не обращай на них внимания, Жужу. То, что они говорят, это большое зло и это неправда. Поверь мне, ты красивая, и так тебе очень хорошо. Наплевать на эти килограммы, они уйдут, когда ты вырастешь…
— Спасибо, бабуля.
Увы! Я верю больше критическим замечаниям родителей, чем ее утешениям. Плохое запоминается лучше.
И на этот раз я окончательно объявила голодовку, слишком часто я этим грозилась. Раз шесть или семь я пыталась взять под контроль свой рацион, но не выдерживала. Не знаю, почему, но именно после этой картошки, запеченной с луком, беконом и сыром, я почувствовала тошноту. Они мне не верили, и я решила показать все, на что способна.
Я держусь два месяца и потеряла уже почти десять килограммов. Еще немного, и я окончательно справлюсь с этим чересчур полным телом, слишком жадным до вкусненького и жирненького. Покончено с тортами, пирожными с кремом, с хлебом, сыром и шоколадом. Яростное упорство помогает мне справиться с муками голода. Когда я в первый раз отказалась от десерта моей мамы, она рассмеялась.
— Да этого не может быть! Жюстин села на диету!
Чем больше надо мной издеваются, тем тверже я держусь. Раньше меня называли «жирной коровой», теперь песенка сменилась:
— Ты страшная, ты ничего не ешь.
Дома за столом сидит мама, и я заставляю себя проглотить немного горячего блюда, но в столовой в коллеже за мной никто не следит, и я могу вообще ничего не есть. Ничего. Я усвоила манеру играть с едой, режу ее и делаю вид, что подношу кусочки ко рту, но, к сожалению, мои уловки заметны. Моя лучшая подруга той поры обо всем догадывается.
— Ты же ничего не съела. Ешь!
Не знаю, на чем остановиться. Не могу это есть.
Сегодня перед холодильником все также: я словно парализована необходимостью выбора. Не знаю, что съесть, и никак не могу решиться протянуть руку ни к фруктовому йогурту, ни к обезжиренному. Я во власти навязчивой идеи. Раньше я с наслаждением ела тушеные почки, приготовленные моей бабушкой, объедалась вкусными домашними блюдами, заглатывала шоколадные пирожные, а теперь меня парализует вид йогурта. Мне нужно произвести в уме подсчеты. Необходимо, чтобы вся съеденная за день пища поместилась в одну чашку, — так я представляю себе максимальную ежедневную порцию еды. В чашку, например, можно положить ломтик ветчины, три стручка горошка и йогурт. Если содержимое превышает объем емкости — это катастрофа. А я уже сбилась со счета из-за этого чертового воскресного обеда. Мне нельзя есть жир, сыр и хлеб, а мясо нужно резать на крошечные кусочки…
В конце концов, все еще сомневаясь, я беру натуральный йогурт, из тех, где ноль процентов жира. Я слышу разочарованный вздох мамы.
— Так ты далеко не уедешь, дочка…
Я спускаюсь в свою комнату в подвале для того, чтобы не слышать новых замечаний, которые, несомненно, приведут к новым спорам. «Жюстин то, Жюстин это…» Далее вмешивается моя сестра Клотильда: «Не знаю, что с ней, она все время плачет». Даже маленькая Жанна подает голос: «Жюстин заболела?»
Что стало с Жюстин? Она была веселой, а стала грустной. Она была толстой, а стала худой. Исчезли пухлые щеки. Зачесанные назад каштановые волосы, полные задумчивости карие глаза. Родители считают мою мечту несбыточной — мечту стать красивой, элегантной, уверенной в себе, носить тридцать восьмой размер джинсов и спокойно встречать взгляды мальчиков, как моя лучшая подруга, которая ест все, что хочет, и не поправляется ни на грамм.
Я прохожу через гараж в свою каморку, которую мне отвели после рождения Жанны. Меня терзает обида. Почему мы не переезжаем в другую квартиру, если нам не хватает места? Об этом не может быть и речи, мы еще не оплатили кредиты. Почему тогда не обустроить мансарду? Об этом не может быть и речи, слишком дорого. Моя мама — продавщица, папа — программист, у нас маленький домик с маленьким садом, мы небедные, но деньги — это постоянная забота, вечная тема, возникающая в конце каждого месяца. Папе надо кормить трех дочерей! И он меня «закормил»… заповедью, которую можно вывесить на двери нашего дома: «Никогда никому ничего не будь должен». У нас все есть, но все рассчитано до копейки.
Мама спускается ко мне, вся в слезах:
— Ты понимаешь? Происходит что-то не то. Ты уже не можешь съесть фруктовый йогурт, а ведь до этого практически ни крошки не проглотила!
Я понимаю, что ей мое поведение кажется ненормальным, а фруктовый йогурт — это ведь чепуха. Только у меня на него не хватило сил. Я смотрела на него, но взять в руки так и не смогла. Я хочу покоя, хочу свободы! Свободы: не есть то, что не хочу есть. Мне надоело притворяться, перебирая вилкой содержимое моей тарелки под неодобрительными взглядами. Мне надоело подчиняться. Надоело быть послушной девочкой, лучшей ученицей в классе. Мне надоел мой отец, который возвращается домой поздно вечером и ест один у себя в кабинете. Надоели споры, чувство ответственности. Надоели воскресенья, заполненные препирательствами. Надоело все, что раньше казалось нормальным. Когда раньше? Сейчас я уже точно не знаю. Слово «надоело» выражает то, чего я не знаю о себе и о своей короткой жизни. Я хочу похудеть, вот и все. Маме, кстати, это тоже не помешало бы. Иногда я ей со злостью говорю об этом. Мне кажется, что после рождения младшей сестры она распустилась. Мне кажется, что папы никогда нет дома, что мы его совсем не видим. Мне кажется, что мама и папа слишком часто ссорятся. Мне кажется, что у них нет согласия между собой. Раньше они говорили, что я слишком толстая, а теперь я стала слишком худой? Я хочу соблюдать свою диету без их вмешательства.
Но мама настаивает:
— Ты не ела паштет и хлеб, ты взяла только кусочек постного мяса. Ты понимаешь? Ты заболеешь.
— Силой вы не заставите меня есть, я сама решу, что мне делать. К тому же я гораздо сильнее, чем вы думаете, я сумею остановиться. Еще два или три килограмма — и все.
— Ты сама видишь, что-то не так. Тебе нужна помощь, ты уже не можешь полноценно питаться. И все твои ритуалы — это ненормально.
Ритуалы? Да это просто привычка! Пользоваться только своими приборами, всегда одними и теми же, расставлять еду по сортам… Может быть, я слишком усердствую, но я такой была всегда, всегда любила порядок. Я и домашние задания аккуратно переписываю, иногда по два раза. Я просто села на диету. Это не болезнь!
— За столом ты все время смотришь на часы.
Каждые пять минут. Можно подумать, что есть вместе с нами для тебя невыносимо.
Есть — это терять время. У меня мало времени, я хочу использовать его для жизни, а за столом время останавливается. Мне скучно, когда я ем. С двенадцати лет, с тех пор как у меня начались месячные, я с ужасом понимаю, что время проходит слишком быстро. Двенадцать лет, а моя жизнь уже кончилась! Я даже плакала в тот день из-за того, что пронеслось двенадцать лет моей беззаботной до этого жизни. Самое прекрасное уже в прошлом. Я уже старая, скоро я стану матерью, потом бабушкой, а потом умру, так чего тут тянуть? Можно умереть и сегодня!
Родители, конечно, смеются надо мной:
— А мне что тогда говорить? Мне тридцать пять лет!
— А мне? Мне-то скоро сорок!
Я во всем дохожу до крайностей. Я всего боюсь.
И жизни, и смерти. Я застенчива, поддаюсь влиянию, я принимаю всерьез любое критическое замечание, я кажусь себе не настолько интересной, насколько хотела бы быть, то есть не уникальной. Ума тут недостаточно. Да и умной я себе не кажусь, просто прилежной, хорошей ученицей, сознательной даже выше школьных требований. Все это мне уже не нужно. Образ послушной и примерной лучшей ученицы в классе меня тяготит, но я не решаюсь его уничтожить. Кухня, полки, забитые едой, дом — все мне надоело. Я хотела бы навести здесь свой собственный порядок. Если бы я могла жить одна… Без поучений, без обязательных семейных обедов «салат, горячее, десерт». Я не выношу больше семейные обеды.
— Я хочу сама решать, что мне есть!
— Да ты ничего не ешь! Это анорексия!
Первый раз это слово звучит в связи со мной.
Я считаю (тогда я еще ничего не знала о такой болезни), что при анорексии человек вызывает у себя рвоту. Я этого не делаю, то есть, анорексии у меня нет. Я худею потому, что хочу этого, а это совсем другое. У меня есть цель, и я хочу ее достигнуть.
За несколько месяцев до начала моей диеты я все время ела. А потом самым глупым образом сломала себе ногу, впервые встав на коньки. В результате — неподвижность в течение долгого времени, абсолютная невозможность подниматься и спускаться по лестнице, то есть конец изоляции в подвальной комнате, куда родители отправили меня для того, чтобы освободить место для новорожденной. Пришлось поднять меня в «семью», в комнату Клотильды. От скуки я беспрерывно ела и растолстела. Шесть месяцев усиленного питания. Может быть, мой отец, действительно, имел основания называть меня Мисс Олида, хотя я и плакала из-за этого в одиночестве в своем углу. Я сторожила маленькую сестру, любимицу всей семьи, Жанну, и, несмотря ни на что, продолжала объедаться.
Теперь с «жирной коровой» покончено. Я решила стать тоненькой и красивой и буду худеть до тех пор, пока не почувствую себя хорошо. Тут речь идет о моем теле, о единственной вещи, которая принадлежит только мне. Решение мое непоколебимо, я умираю от недоедания, в животе бурчит, а поскольку я всегда любила поесть, рот наполняется голодной слюной. Когда я делаю бутерброд с орехово-шоколадным кремом для младшей сестры, у меня текут слюнки уже по двум причинам: от желания съесть его и от невозможности это сделать. Я даже не облизываю ложку. Боюсь сорваться.
Я ничего не знаю про эту пресловутую анорексию, о которой мне говорят, и совершенно не чувствую себя больной. И то, что последнее время мне постоянно о ней напоминают, меня раздражает. Когда тебя воспринимают как больную, это унизительно. Я очень хорошо себя чувствую.
Мама без конца беспокоится обо мне, о чем я догадываюсь, но от разговора на эту тему отказываюсь. Папа заговаривает за столом о моей болезни. Плач и споры, причиной которых я являюсь, звучат над моей тарелкой. А я хочу спокойствия.
Я контролирую свою диету. Единственная вещь, которую я приму, это совет: как выбрать какие-то продукты, как совершенно устранить другие. Каким было бы счастьем иметь под рукой подробную инструкцию — утро, день, вечер, с понедельника по воскресенье, с количеством поглощаемых калорий и необходимых для этого продуктов. Я люблю порядок. Точность. Кстати, я сама завела тетрадь, в которую выписываю из журналов все сведения о калорийности продуктов.
Но вот вмешивается и школа. Учитель географии, потом учитель математики. Я их очень люблю, но моя диета касается только меня.
— Жюстин, мне надо с тобой поговорить после урока. С тобой творится что-то неладное, посмотри на себя, ты стала совсем худая, ты потеряла всю свою живость, ты уже не такая веселая, как раньше. Что происходит?
Я понимаю, что имеется в виду: «Ты стала некрасивой, ты непривлекательна». Плохая оценка за внешний вид. Но я не чувствую слабости. Я работаю даже больше, чем раньше. Я горжусь собой. Мое тело окончательно стало моим. Теперь я дошла до шестидесяти килограммов. Это именно то, чего я хотела. У меня все получается. Я занимаюсь очень усердно. Почему им всем кажется, что я заболела?
Доходит очередь до школьной медсестры.
Ты в столовой ешь? Что ты ешь?
— Я слежу за едой, я сейчас ем меньше, я на диете.
— Следить за едой в твоем возрасте неплохо, но самостоятельно садиться на диету не всегда хорошо. Это может вызвать тяжелые заболевания. Я должна предупредить твоих родителей. Им надо быть повнимательней к тебе и, если это необходимо, обратиться к специалисту.
— Ну нет! Об этом не может быть и речи! Все хорошо, я вас уверяю! Я прекрасно себя чувствую!
Про себя я думаю: «Болтай-болтай… Еще один или два килограммчика, я еще не добилась своей цели».
Но, когда цель в виде еще одного потерянного килограмма достигнута, мне этого мало. Я продолжаю. Еще чуть-чуть уменьшить объем бедер, еще один килограмм — и я остановлюсь.
Как-то на перемене в школьном дворе моя лучшая подруга тоже пыталась меня переубедить.
— Послушай, Жужу, так ты великолепна! Прекращай!
— Я хочу хотя бы до пятидесяти пяти дойти.
На этот раз планка высока — пять килограммов. Реву! Я словно хочу избавиться от проблемы окончательно, заявить себе раз и навсегда: «Мой рост один метр семьдесят три сантиметра, мой вес — пятьдесят пять килограммов, мне скоро пятнадцать лет, я красива. Больше ничего менять не нужно!»
Я не чувствую никакой опасности. У меня совершенно нет ощущения, что я попала в гибельную спираль, справиться с которой уже не смогу. Наоборот. Я считаю, что достигну цели и остановлюсь. Упрямство является одним из моих главных недостатков (иногда оно может быть и достоинством), я решилась получить то, чего хочу, и обычно всегда получаю то, чего хочу.
В январе моих родителей вызывают в коллеж к их огромному огорчению. Маме это кажется очень унизительным.
— Ты отдаешь себе отчет в том, что происходит?
Нас считают родителями, которые не занимаются своим ребенком. Недостойными родителями. С этого дня мама решает победить меня упорством. Она действует мягко, пытаясь внушить, что я добилась идеального веса и теперь очень красива. Но я продолжаю сопротивляться. После того как я отказалась съесть фруктовый йогурт, мама уже не оставляет меня в покое. В конце концов она добивается компромисса: мы пойдем на прием к диетологу. Это все, на что я соглашаюсь: так я надеюсь получить более совершенную технику подсчета калорий.
— Хорошо, но не специалист по вопросам питания, не психолог, а только диетолог. Договорились?
Она в конце концов обманула меня. Я попадаю на прием к специалисту по питанию, к настоящему специалисту по анорексии. Я в бешенстве! Я решила похудеть до пятидесяти килограммов и все равно это сделаю!