Каникулы

306 14 0
                                    

День был свежий — свежестью травы, что тянулись вверх, облаков, что плыли в небесах, бабочек, что опускались на траву. День был соткан из тишины, но она вовсе не была немой, её создавали пчелы и цветы, суша и океан, всё, что двигалось, порхало, трепетало, вздымалось и падало, подчиняясь своему течению времени, своему неповторимому ритму. Край был недвижим, и всё двигалось. Море было неспокойно, и море молчало. Парадокс, сплошной парадокс: безмолвие срасталось с безмолвием, звук со звуком. Цветы качались, и пчелы маленькими каскадами золотого дождя падали на клевер. Волны холмов и волны океана, два рода движения, были разделены железной дорогой, пустынной, сложенной из ржавчины и стальной сердцевины, дорогой, по которой, сразу видно, много лет не ходили поезда. На тридцать миль к северу она тянулась , петляя, потом терялась в мглистых далях; на тридцать миль к югу пронизывала острова летучих теней, которые на глазах смещались и меняли свои очертания на склонах далёких гор.
Неожиданно рельсы задрожали.
Сидя на путях, одинокий дрозд ощутил, как рождается мерное слабое биение, словно где-то, за много миль, забилось чьей-то сердце. Чёрный дрозд взмыл над морем.
Рельсы продолжали тихо дрожать, и наконец из-за поворота показалась, вдоль по берегу пошла небольшая дрезина, в великом безмолвии зафыркал и зарокотал двухцилиндровый мотор.
На этой маленькой четырехколесной дрезине, на обращенной в две стороны двойной скамейке, защищенные от солнца небольшим тентом, сидели мужчина, его жена и семилетний сынишка. Дрезина проходила один пустынный участок за другим, ветер бил в глаза и развевал волосы, но все трое не оборачивались и смотрели только вперёд. Иногда, на выходе из поворота, глядели нетерпеливо, иногда печально, и все время настороженно — что дальше?
На ровной прямой дороге мотор вдруг закашлчлся и смолк. В сокрушительной теперь тишине казалось — это покой, излучаемый морем, землёй и морем, землёй и небом, затормозил и пресёк вращение колёс.
— Бензин кончился.
Мужчина, вздохнув, достал из узкого багажника запасную канистру и начал переливать горючее в бак.
Его жена и сын тихо глядели на море, слушали приглушенный гром, шепот, слушали, как раздвигается могучий занавес из песка, гальки, зелёных водорослей, пены.
-Море красивое, правда?— сказала женщина.
— Мне нравится,— сказал мальчик.
— Можем быть, заодно сделаем привал и поедим?
Мужчина навел бинокль на зелёный полуостров вдали.
—Давайте. Рельсы сильно изъело ржавчиной. Впереди путь разрушен. Придётся ждать, пока я исправлю.
—Сколько лопнуло рельзоа, сколько привалов!— сказал мальчик.
Женщина попыталась улыбнуться, потом перевила свои серьёзные, пытливые глаза на мужчину.
—Сколько мы проехали сегодня?
—Неполных девяносто миль.— Мужчина всё ещё напряженно глчдел в бинокль.— Больше, по-моему, и не стоит проходить в день. Когда гонишь, не успеваешь ничего увидеть. Послезавтра будем в Монтерее, на следующий день, если хочешь, в Пало-Альто.
Женщина развязала ярко-делиые ленты широкополой соломенной шляпы, сняла её с золотистых волос и, покрытая лёгкой испариной, отошла от машины. Они столько ехали без остановки на трясучей дрнзине, что всё тело пропитадомь её ровным ходом. Теперь, когда машина остановилась, было какое-то странное чувство, словно с них сейчас снимут оковы.
—Давайте есть!
Мальчик бегом отнёс корзинку с припасами на берег. Мать и сын кде сидели перед расстеленной скатертью, когда мужчина спустился к ним; не гем ьвл строгий костюм с жилнтом, галстук и шляпа, как будто он ожидал кого-то встретить в пути. Раздавая спндвичи т извлекая понемногу отпускал галстук и расстегиаал жилет, все время озираясь, словно готовый в любую секунду опять застегнулься на все пуговицы.
—Мы одни, папа?— спросил мальчик, не переставая жевать.
— Да.
—И больше никого, нигде?
—Больше никого.
— А прежде на свете были люди?
—Зачем ты все время спрашиваешь? Это было не так кж давно. Всего несколько месяцев. Ты и сам помнишь.
—Плохо помню. А когда нарочно стараюсь припомнить, и вовсе заьываю.— Мальчик просеял между пальцами горсть песка.— Людей было столько, сколько песка тут, на пляже? А что с ними случилось?
—Не знаю,— ответил мужчина, и это была правда.
В одно прекрасное утро они проснулись — и мир был пуст. Висела бельевая веревка соседей, и ветер трепал ослепительно белые рубашки, как всегда, поутру блестели машины перед коттеджами, но не слышно ничьего «до свидания», не гудели уличным движением мощные артерии города, телефоны неиаздрагивади от собственного звонка, не кричали дети в чаще подсолнечника.
Лишь накануне вечером он сидел с женой на террасе, когда принесли вечернию газету, и , даде не развертывая её, не глядя на заголовки, сказал:
—Интересно, когда мы ему осточертеем и он всех нас выметит вон?
—Ла, до чего дошло,— подхватила она.— И не омтановишь. Как же мы глупы, правда?
—А замечательно было бы...— Он раскурил свою трубку.— Проснуться завтра, и во всем мире ни души, начинай все сначала!
Он сидел и курил, в руке сложенная газета, голова откинута на спинку кресла.
—Если бы модно было сейчас нажать такую кнопку, ты бы нажал?
—Наверное, да,— ответил он.— Без насилия. Просто все исчезнет с лица земли. Оставить землю и море, и все, что растет,— цветы, траву, плодовый деревья. И животные тоже пусть остаются. Все оставить кроме человека, который охотится, когда не голоден, ест, когда сыт, жесток, хотя его никто не задевает.
—Но мы-то должны остаться.— Она тихо улыбнулась.
—Хорошо было бы.— Он задумался.— Впереди— сколько угодно времени. Самые длинные каникулы в истории. И мы с корзиной припасов, и самый долгий пикник. Только ты, я и Джим. Никаких сезонных билетов. Не нужно тянуться за Джонсами. Даже автомашины не надо. Придумать какой-нибудь другой способ путешествовать, старинный способ. Взять корзину с сандвичами, три бутылки шипучки, дальше, как понадобится, пополнять запасы в безлюдных магазинах в безлюдных городах, и впереди нескончаемое лето...
Долго они сидели молча на террасе, их разделяла свернутая газета.
Наконец она сказала:
—А нам не будет одиноко?

КаникулыМесто, где живут истории. Откройте их для себя