«For those who come to San Francisco
Be sure to wear some flowers in your hair
If you come to San Francisco
Summertime will be a love-in there»
The Mamas and The Papas - «San Francisco»
Они проехали без остановки два штата, а потом их свалила ночь; темное, широкое, как брезентовый тент палатки, накрыло небо, и в нем не было звезд. «Там, у моря, будет видно», - прошептал Гарри, будто доверил страшную тайну, и ткнулся горячим носом куда-то в щеку. Всю дорогу тыкался, щенок, мальчишка, неразумный и беззаботный.
Их можно было бы принять за сына с отцом, путешествующих по делам. Какие-нибудь букмекеры, продавцы, свидетели, мало ли таких нынче, обнищавших, но цепких? У них в фургоне могли бы лежать стопки библий, мешки конопли, донорские органы... сердца, катающиеся туда-сюда по пыльному полу при каждом резком повороте.
Их можно было бы принять за бродяг, за пилигримов, за беглых преступников, за призраков на дороге... на зеркале висит мешочек с бисером, лобовое стекло заклеено наклейками, лозунгами, сухими листьями, в багажнике что-то звенит и грохочет, и левое заднее колесо спустило на предыдущем резком повороте.
Их можно было бы принять за двух соседей, ни с того ни с сего ринувшихся в путь. К морю, к морю.
***
Август пах сожженными листьями - так, словно раньше срока пришла осень. И Поттера, видно, гнала эта осень, как любую другую перелетную птицу. Тревога ощущалась в воздухе, напряжение. Ночные переборы гитары теперь затихали рано, и темные силуэты на крыльце соседнего дома появлялись всё реже, всё реже вспыхивали огоньки-светлячки самокруток. Северус чувствовал: скоро сорвется с места. Ведь это не человек, это - перекати-поле. Скиталец.
И Гарри сорвался. Собрал вещички - Северус и сам так когда-то собирался, всё, что нужно, умещалось в заплечный мешок. Пара футболок, трусы и старые письма, которые и хранить горько, и выбросить жалко. Северус взял их с собой туда, на войну, хотя ни разу не перечитывал - не до сантиментов было, да и к чему? Осколки оставили на его теле видимые следы, шрамы, глубокие и уродливые, как воронки взрывов на сухой земле, а письма были всего лишь бумагой и чернилами, и унижение, которое крылось за ними - болезненное, нестерпимое унижение - забылось, растеряло краски, как любая старая боль.
Торба, расшитая бисером, а в ней... что в ней? Адресная книга, смятая фотография и длинный, облезлый шарф с бахромой. Деревянная самодельная свистелка, стеклянные шарики, амулеты, лимонные дольки, кассеты с размотанной пленкой, бутерброд, завернутый в салфетку, растянутый свитер, увешанный значками, сухие цветы... столько хлама, что и вообразить страшно - половину они растеряли по дороге, всё, кроме фотографии, за ней Гарри приглядывал. В последний раз Северус видел её сложенной вчетверо, белый уголок выглядывал из кармана линялых джинсов.
