Психо-индульгенция

3. Ход слоном

Отшвырнув нож, я бегу из тёмного переулка, без понятия куда, лишь бы подальше от этой памяти. Я зачем-то зажимаю уши, просто её голос шипит помехами на линии. Как бы я не пытался умчаться далеко-далеко, я бегу на этот зов, хоть и не хочу. Или хочу?

Это была критическая грань, пик сумасшествия, именно тогда стоило остановиться и поставить жирную точку! Твою мать, я реально думал, что поставил точку, расписавшись собственной кровью, я думал она тут же сбежит. Я хотел, чтобы она сбежала, клянусь, я мечтал, чтобы она исчезла из моей жизни. И грезил, чтобы она осталась, хоть и не мог ничего исправить. Как я, чёрт побери, мог это исправить? Я сломал ей жизнь, оставил глубокий уродливый шрам, куда глубже своей руки, а она положила на жертвенник другую, сверхновую жизнь. Ради чего?

Но она не сбежала. Глупая девчонка, она навещала меня в больнице. В психиатрической. Вполне естественно, что я загремел в лазарет после попытки суицида. Этим лекарям ран душевных, бесполезно втирать, о моих мотивах, для них я просто псих, а психов надлежит лечить. Вот и всё.

Помню, как она пришла ко мне. Она принесла мне слонёнка, чёрт того самого фарфорового слонёнка из сувенирной лавки. Это сильно врезало мне по лицу тогда, она, чёрт возьми, всё помнила.

Да, в тот злополучный день, в то самое бабье лето, в лавке, она всё же смутилась. Это был первый раз, когда я видел в ней смущение, она была бесподобна с лёгким румянцем на лице. На чистом, кстати, лице, она вообще не пользовалась косметикой, только вишнёвой помадой, хотя была очень бледной, и красавицей она вовсе не являлась, но эта тонкая полупрозрачная кожа... Казалось злостным преступлением пачкать макияжем такую кожу. Даже эта помада раздражала, но в целом не портила её, не красила, но и не портила, просто в этом был какой-то особый греховный шарм. Не иначе библейское вино на губах. Хотя я постоянно хотел дорисовать ей этот рот до ушей, как у Джокера. Помниться, мы отрубились так поздно и она не стёрла помаду, я поддался навязчивой идее и таки рискнул ей эту фирменную жуткую лыбу антагониста из комикса. Лучше бы я этого не делал. Я думал, развопится, но не тут-то было. Она на полном серьёзе проходила с этим жутким бордовым ртом до ушей весь день, отсылая меня ко всем чертям, вместе с предложениями смыть этот ужас. Короче, больше я так не делал, и всё это где-то там, много позже.

Когда мы выходили из лавки, осторожно как мышки, я слышал, как она хихикает под нос, блять, это было так мило. В жизни не припомню, чтобы называл что-либо милым, но это было именно так. Она прятала взгляд под густой прямой челкой, смотря под ноги, и прикрывала рот ладошкой. Только этот стыдливый румянец было не скрыть. Я не снискал ничего лучше, чем ляпнуть: