bed 18+

Тест

Среда, 18 августа Ты думаешь, что воспоминание, разбитое на тысячу кусков, перестает быть воспоминанием? А может, тогда вместо одного появляется тысяча воспоминаний… И каждое из них начинает болеть по отдельности… Вчера вечером он вошел в нашу спальню. В нашу… Несмотря ни на что, я уже не смогу думать об этом месте иначе. Ты знаешь, что со времени теста, а это уже четырнадцать часов и двести восемьдесят два дня — он был в этой комнате всего два раза? Первый раз он вполз пьяный, в руке недопитая бутылка виски, вся в засохших подтеках крови, сел на краю кровати и, бормоча, повторял свою мешанину испанского и английского: «Tu eres una fucking puta, tu eres…» Точно так же, как и презираемый им его собственный отец, приехавший в Штаты сорок три года тому назад и так и не научившийся говорить по-английски. Когда он напивался и начинал ругать свою жену — его мать, — то испанское вульгарное puta (потаскуха) он усиливал английским fucking. Ему казалось, что так он сильнее ее унизит. Его сын — мой муж — не мог в тот день унизить меня еще больше. Ни он, ни кто другой. Я чувствовала себя как провонявший мочой уличный пожарный кран, обнюханный и обоссанный стаями блохастых бродячих собак. И в тот момент мне казалось, что я заслужила это.

Он слишком хорошо знал меня, чтобы не понимать моего состояния. Когда же он заметил, что его старания напрасны, а бесконечное повторение «fucking puta» и «fucking потаскуха» уже не приведет меня к новым судорожным рыданиям — просто во мне больше не осталось слез, — он допил виски, бросил бутылку в закрытое окно спальни, разбив в мелкую крошку двойное стекло, и, сжимая мои запястья, приблизил лицо к моему. Он смотрел мне в глаза и остервенело повторял, как он меня ненавидит. Сначала спокойно, свистящим шепотом, артикулируя чуть ли не каждый звук, с густой белой пеной, собирающейся в уголках рта, чтобы потом оглушительно, плаксиво, истерично выпалить это по-английски, по-немецки и по-испански. Наконец он достал из кармана листок и стал читать с него по-польски. Он много раз написал на нем «Ненавижу тебя». Он стоял надо мной, разведя ботинками мои колени, и читал мне громко с листа, в то время как я сидела съежившись на полу около ночного столика и защищалась, отмахиваясь не глядя, вслепую, после каждого его «ненавижу тебя», как от удара. Я даже не заметила, когда он перестал читать и вышел из комнаты. И тогда я эхом стала повторять «ненавижу тебя», колотясь головой в стену. Сегодня я уже не помню, кого я тогда имела в виду, кого я тогда ненавидела. Его или себя… А может, хромую уборщицу из больницы? А может, Бога? Уверена, что он тоже уже не помнит, что ненавидел меня в тот вечер. Из всех чувств как раз ненависть больше всего туманит сознание. Больше, чем животная похоть, и даже больше, чем передозировка LSD. То, что юристы аккуратно называют убийством, совершенным в состоянии аффекта, в сущности является убийством из ненависти. Притом что изо всех эмоций она самая кратковременная из зарегистрированных в экспериментах на людях.