Разберись со своим настоящим

.

Я бы мог спасти тебя. Но. Зачем?

Лёгкие шаги робко ступают по каменной белой плитке, отличаясь от той домашней, к которой ты до безобразия привык. Она намного холоднее и чище, не забита мусором или бытовыми отходами, свисавшими со стеклянного хрупкого стола, от коего слепящими бликами отражалось, по обыденному представлению, яркое солнце. Яркое, но не для каждого явного представителя людского мира. 
По середине комнаты, имеющей абсолютно мягкие стены, скрипнула кровать. На неё опустился худощавый молодой человек, чей смех, действительно правильнее было бы соотнести с детским по тонким отблескам радости. Но ему все восемнадцать. В подобном возрасте нужно гулять и вести не самый здоровый образ жизни, но никак не, свесив ноги, мотать головой из стороны в сторону, бормоча что-то неразборчивое и до судорог прекрасное и искусно бредовое.

Ты видишь, к чему привело твоё жалкое свободолюбие и любопытство?

Летним днём, помнишь, было три часа ночи. Легкий ветер трепал длинную челку, которая то и дело падала на ресницы, заставляя себя смахивать. Зайдя в густую чащу леса, потерял сознание, а после очутился в жутком запахе, от коего хотелось заткнуть нос или лучше срезать, чтобы наверняка не пришлось подавлять рвотные позывы, столь просящие обратить на себя должное внимание. Но ты будто осталбенел. 
Запах тухлого манил к себе, создавая иллюзию феромона, некого приятно проникающего в нос феромона, легко щекотящего нос. 
Ты, чем не можешь похвастаться сейчас, шёл, припеваючи, в глазах играли яркие блики истинного счастья. А после, сможешь вспомнить? 
Кровавые полосы слабо тянулись от самого твоего зоркого глаза до плотно сомкнутой двери, кою предательски быстро отворил, даже не удосужившись включить голову перед этим.
Тяжело дыша, распахиваешь глаза. Видимо, снова было то видение. Глаза чисто серые, безэмоционально тусклые, отражают свет белой блёклой протяжной лампы.

Я же тебе больше не нужен. 

Судорога плавно хватила мою ногу, перебираясь к самим, слабо подрагивающим губам, что сейчас были плотно сжаты. 
После того случая ты сильно изменился, Миш, не в лучшую сторону, безусловно. Худая рука влепила очередную пощёчину, ведь яро раздражаю я, даже простым своим нахождением в пустой палате. 
-Бей, не бей, а я все равно люблю тебя, - шепчу, выдохнув, на комнату ложится съедающая стены тишина. Скоро и мои глаза посереют, выражая полное безразличие, но, хватившись за последний лучик надежды, я всё ещё сохраню бесценное чувство. Хотелось бы и мне быть апатичным, честно говоря. 
-Заткнись, - рычишь, словно не своим голосом, это не особо удивительно, третья стадия шизофрении, ты сходишь с ума, мой хороший, - Молчи. Зачем ты снова припёрся? Надеешься и веришь в чудо, Данечка? - ухмыляешься, раня сердце ещё глубже, разрезая, словно катаной, до самого хребта. 
-Прошу, не издевайся. Тебе так нравится меня убивать изнутри? - шепчу, а по щекам действительно скатываются слёзы. 
-Я не хочу. Я не нуждаюсь в твоих идиотских чувствах, - оскаливаешься. 

Ты меня убил, Миш. Полностью. Навсегда. Безвозвратно. 

-Прости, - выкрикиваю в пустоту коридоров из последних сил, что засели в глотки, решив больше не мучать ни тебя, ни себя. 

Мне сказали, что ты начал сходить с ума после последнего визита ещё сильнее, шептал моё имя, сжимая в кулаке простынь, разгрызая её зубами до дыр. Так вот, как я не нужен, оказывается? 

В призрачно тонкое стекло врезается яркокрылый мотылёк, медленно карабкаясь к светившему ныне единственному торшеру. Он медленно собирает одной из лапок каплю ушедшего пару мгновений вперёд дождя. 
-Это Питер, Миш, здесь всегда дождь, - тихо сопишь, дёргая носом сквозь сладостно тянущий сон, от чего подрагивали ресницы. 
-Знаю, - выдыхаешь, жмурясь и открывая посиневшие губы, что успели замёрзнуть на распахнутом морозе. Яркие вспышки пред глазами не могли задержать даже тяжёлые веки, кои лежали неподвижно прикрыто. 
-Почему ты не можешь принять меня? - тихо всхлипнув, поднимаю взгляд. Теперь и моя радужка обладает некой серостью и безжизненностью. 
-Потому что боюсь, - первый раз за ужасно продолжительные годы ты грустно говоришь, серьёзно, умеешь сожалеть? - Боюсь хуевой смерти, - сжимаешь руки в кулаке. Все предложения, вылетающие с уст, давно забывших вкус любви, Миша, пытаешься прохрипеть, лишь утяжеляя сумбурность несчастного для психики случая.
-Я просил забыть нецензурную лексику, - приблизившись к шее, горячо выдыхаю, оставив на ней малую отметину, что разошлась по буквально всей холодной коже. Она опалила фактически внутренности и заставила вздрогнуть. 
-И я люблю тебя, - растягиваешь глупую улыбку. Эта эмоция столь наиграна, что воротит от одного только представления. 
-Я вижу, - вздыхаю, приобняв себя из-за озноба руками, - Спасибо, что дал надежду. Я, вероятно, ещё раз поверю, но не сегодня. 

Лампы белого света медленно пробираются сквозь покрывало, заставляя ёжиться. Ты мог бы чувствовать хоть что-то, если бы не был холодной пустышкой, коя, ровным счётом, не могла открыть рта из-за слабости. Врачи больше не дают шансов а я... А я уже неделю назад повесился, в надежде на небесах услышать вновь нежный, с долей сарказма, голос, наполненный ложными словами. 
***
Резко вздрагиваю, оторвав голову от дивно пахнущей подушки, сглотнув. Рядом тихо посапывает любимый подросток, слегка морща нос, а затем медленно открывает глаза, усмехается и проводит бесконечно длинным ногтём по кадыку шеи. Тянусь за долгожданными объятиями, не чувствуя боли или чего-то негативного, в целом. 
Голова падает рядом, истекая кровью и безобразно пачкая руки и выглаженную до самого предела белую футболку. 
-Готов меняться местами? - урчишь очень тихо, смеясь и плавно исчезая в реальности.

Мой внутренний голос.